Виктория Платова - Хрустальная ловушка
— Ничего не случится, кара. Ведь я же с тобой.
— Обними меня, — жалобно попросила Ольга.
Его не пришлось просить дважды: он крепко прижал Ольгу к себе, и, защищенная его руками, его грудью, его подбородком, Ольга начала медленно приходить в себя. Конечно же, пока Марк с ней — ничего не случится. Как она могла даже в мыслях пытаться флиртовать с его братом? Вот он, рядом, ее муж, который никогда не предаст и никогда не оставит…
— Ты не оставишь меня?
— Как ты могла такое подумать? Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Тебе нужно просто успокоиться, отдохнуть, поспать…
Я всегда говорил, что эти переводы не доведут тебя до добра.
— А при чем здесь переводы?
— Ты тратишь на них много сил. И вообще…
— Что — «вообще»?
— Не нравится мне этот твой божок Сесар Вальехо. Мрачная личность. От таких откровений у кого угодно крыша поедет. А не то что…
У кого угодно крыша поедет, а не то что у тебя. Вот что хотел сказать Марк. Ты — даже не тема для разговоров. Когда-то, в самом начале их отношений, она рассказала ему о Манане, она не хотела, чтобы он узнал эту затянувшуюся хрупким ледком покоя страшную тайну от кого-то другого. От кого-то, кто бросит вскользь, за теннисной партией, постукивая по пятке ракеткой «Адидас»: «А ты знаешь, Марик, что мать твоей жены была сумасшедшей и покончила с собой?»
И он оказался на высоте, он все воспринял спокойно. Никогда больше они не возвращались к этому разговору, но, оказывается, Марк не забыл его. И все два с половиной года семейной идиллии он следил за собой. Он следил, чтобы с его губ не сорвалась фраза, подобная этой.
Нет, Ольга не давала ему никаких поводов, она никогда не впадала в депрессию, она была на редкость спокойным, здравомыслящим человеком. Но теперь, стоило ей только хоть немного выйти из себя, как он сразу же усомнился в ней. Отчаяние накрыло ее с головой. Нет, нельзя давать ему волю, этому отчаянию, — нужно успокоиться самой и успокоить Марка.
— Ты несправедлив, Марк. Это очень хороший поэт, — тихо сказала Ольга.
— Да ради бога! Пусть он будет самым лучшим поэтом…
Но если это касается моей жены… Если это касается ее душевного равновесия…
— Я вполне уравновешенный человек.
Он с сомнением посмотрел на нее.
— Конечно. — Она видела, как лгут его губы, но уже ре, могла ничего сделать. — Конечно, уравновешенный. Просто…
Ты действительно переутомилась.
Он поднялся с кровати — голый, хорошо сложенный, ни в чем не сомневающийся — и прошлепал босиком в другую комнату. Спустя минуту он вернулся со стаканом минеральной воды и пузырьком каких-то таблеток.
— Вот, выпей, пожалуйста! — попросил он.
— Что это? — сразу насторожилась Ольга.
— Это снотворное… Тебе не повредит…
— Снотворное? Откуда у тебя снотворное? — Это был вполне естественный вопрос, и Марк оказался готов к нему. Даже слишком готов. Подозрительно готов.
Он присел на край кровати и приподнял ее подбородок.
— Я люблю тебя, кара…
— Откуда у тебя снотворное? — упрямо повторила Ольга. — Ты взял его для меня?
— Нет. Для себя… Видишь ли… Я не говорил тебе, но последнее время у нас возникли некоторые проблемы… Это не должно тебя касаться, это моя работа. В общем, я взял его для себя… Ты сама знаешь, каким тяжелым был год, сплошные аукционы, слияние, поглощение мелких фирм крупными… Нам пока удалось удержаться на рынке. Ты даже не знаешь, чего нам это стоило. Здесь у кого угодно нервы сдадут…
Марк просительно посмотрел на жену.
Ну конечно же, год и вправду был тяжелым: концерн перестало лихорадить только в феврале. И только в марте он смог позволить себе этот краткосрочный отпуск. Несправедливо лишать его десяти дней в горах. Ольга почувствовала угрызения совести, хотя где-то в глубине души еще теплилась обида на Марка: еще полчаса назад он спал так сладко — совсем не как человек, нуждающийся в средствах от бессонницы.
— Что-то ты не очень похож на человека, страдающего бессонницей, — сказала она.
— Это горы. Целый день на воздухе. И не захочешь, а заснешь, как младенец. — Он извинительно улыбнулся. — Я давно так не отдыхал. Только Венеция могла дать мне такой покой. Можно ни о чем не думать, и ты рядом…
Венеция — это был запрещенный прием. Единственное место на земле, где они были одним целым — двадцать четыре часа в сутки. Где они не разлучались ни на секунду. Даже в крошечных антикварных лавках, которые Ольга обожала, а Марк терпеть не мог: "Синьора не говорит по-итальянски?
О, у вас хороший вкус, синьора! Это очень старинный фарфор.
А эта чашка принадлежала Наполеону". Ни черта она не принадлежала Наполеону, в лучшем случае — Бенито Муссолини, но какое это имеет значение?.. Венеция — единственное место на земле, где они были по-настоящему счастливы. Конечно, Марк хочет, чтобы они были по-настоящему счастливы… Он стремится оградить ее от всего. Ольга подняла руку и коснулась его волос.
— Тебе нужно постричься, — неожиданно сказала она.
— Прямо сейчас? — засмеялся Марк.
— Можно подождать до утра.
— Если я постригусь, ты будешь больше меня любить?
— Невозможно любить тебя больше, чем сейчас.
— Выпей снотворное, кара. Я не хочу, чтобы что-то тебя терзало Завтра будешь как новенькая.
— Ну хорошо, — наконец-то согласилась Ольга. — Давай свои таблетки.
— Не таблетки, а таблетку. Одной будет вполне достаточно.
Она выпила розоватую овальную таблетку, протянутую Марком, и вытянулась на кровати.
— Закрывай глазки, кара! — Марк поцеловал ее: сначала в один глаз, а потом во второй…
— Прости меня, пожалуйста…
— Глупенькая!..
— Ты никуда не уйдешь?
— Куда же я могу уйти от своей жены? Я здесь. — Он поднялся с кровати и направился к столику с компьютером.
— Марк! — укоризненно сказала Ольга.
— Я немного поработаю, кара.
— Нет, пожалуйста… Побудь со мной, пока я не засну.
— Хорошо.
Марк снова прилег рядом с ней на кровать, обнял ее, и в кольце его рук Ольга сразу успокоилась, ночной кошмар отступил, съежился, он больше не имел на нее прав. Все будет хорошо, кара, все будет хорошо…
* * *Когда она открыла глаза. Марка в комнате не было.
По деревянным стенам бродили тени от сосен: солнце было высоко, во всяком случае, сейчас никак не меньше полудня.
Ольга села в кровати.
На подушке, еще хранившей вмятину от головы Марка, лежала записка: «КАРА, С ДОБРЫМ УТРОМ! НАДЕЮСЬ, ТЕБЕ СНИЛИСЬ ХОРОШИЕ СНЫ. ЕСЛИ ТЫ ПРОСНЕШЬСЯ ДО ДВЕНАДЦАТИ — ЖДУ ТЕБЯ В БАРЕ… ЕСЛИ ПОЗЖЕ — ПОДНИМАЙСЯ НА ВЧЕРАШНЮЮ ТРАССУ. КРАСНЫЙ С БЕЛЫМ КОСТЮМ — МОЙ, ТЫ МЕНЯ НИ С КЕМ НЕ СПУТАЕШЬ. ЦЕЛУЮ, ТВОЙ МАРК».
Ольга потянулась к часам, лежащим на тумбочке.
Так и есть. Начало второго. Она безнадежно проспала.
Во рту ощущалась странная сухость, голову как будто покалывали иголки: впрочем, это состояние нельзя было назвать неприятным. Скорее неудобным. Неожиданно для себя она рассердилась на Марка: ушел, оставил ее в гордом одиночестве. Хотя, с другой стороны, он вовсе не обязан тратить такой солнечный день на посиделки возле одра спящей жены.
Она прошлась по комнате и вдруг ощутила странную слабость в коленях: возможно, еще сказывается действие снотворного, ведь она никогда в жизни не принимала ничего подобного.
Ольга приняла душ, но ни слабость, ни сухость во рту не прошли. «Никогда больше не пойду на поводу у Марка», — дала она слово себе самой, разглядывая в затуманившемся от пара зеркале красавицу-полукровку Ольгу Красинскую с иссиня-черным водопадом волос. Выглядит она ничего себе, только чуть бледнее обычного. И с возрастом стала еще больше похожа на мать.
Ольга вздохнула и коснулась рукой собственного отражения: что-то она часто стала думать о Манане в последнее время. Это странно.
Пузырек со снотворным стоял на узкой полке под зеркалом, рядом с зубными щетками, пастой и бритвенным станком Марка. Ольга взяла его в руки, повертела и поднесла к глазам: НИТРАЗЕПАМ.
Название, которое ни о чем ей не говорит.
Интересно, принимала ли подобную укрощающую кошмары гадость Манана? Ведь незадолго до смерти она начала страдать бессонницей… Так, по крайней мере, рассказывал отец.
Манана, Манана.
Мама, теперь!… Сегодня, когдаТвои непорочные кости в мукупревратились,Которую негде уже замеситьДаже лакомке нежной — Любви!
Ну, конечно же, шаги Командора. Сесар Вальехо, самое время ему появиться.
Самое время заняться переводами, если так безнадежно испорчен день. Тем более что сроки поджимают, в издательстве на нее и так смотрят косо: богатенькая жена богатенького мужа, занимающаяся переводами только от нечего делать.
В полубогемных кругах, в которых она — с легкой руки Инки — вращалась в студенческие годы, это называлось: из любви к искусству. Они специально сунули ей Вальехо, самого яростного и самого бедного. И он сделал то, что обычно проделывал с безмозглыми рефлексирующими стрекозами типа Ольги, — затянул их в свой омут, вот и все.
