Елена Арсеньева - Лесная нимфа
И Гриша в который раз подумал, что родители любят его ради себя, а не ради него, абсолютно не считают его взрослым, духовно и мысленно уже независимым от них человеком. Он чувствует, что состарился за эти дни, а для них он только мальчишка с закидонами, но это, дескать, возрастное, это пройдет. Как подумаешь, сколько этого-того, что должно пройти… Пройдет память о гниющей руке, которая выбралась из земли рядом с разлетевшимся подолом Машиного платья, и пройдет Машин страх перед ним, как будто он один виноват в случившемся, – страх, который задавил в ней любовь. Пройдет, значит, отвращение, с которым он смотрит в лица людей: их много, и все приличны и приглаженны, а убийца ведь не пойман, значит, он где-то среди них. Пройдет и стремление найти этого гада и сказать, что он убил не только ту женщину, но и его, Гришу, и Машу тоже, и убивает Гришиных отца и мать, и вообще всех, всех, кто живет на свете, потому что если Гриша их теперь ненавидит, то, значит, их нет. Неужели это все может пройти?
Зачем убили ту женщину? Кому мешала ее жизнь? Говорят, убивают не только по злобе. Надо отнять вещь – и можно убить, если человек сопротивляется. Надо взять женщину – и можно убить, чтобы она не выдала потом. Можно, да? Как будто вылить напалм и выжечь все кругом, всех тех, до кого долетит хотя бы одна ядовитая капля. Убийство… Но разве он виноват, что полюбил Машу и хотел быть с ней? А она тоже полюбила его так, что забыла обо всем, об осторожности и маминых запретах? И они поехали к нему на дачу, и там, по пути… Нет ничего в мире ужаснее случайности, подумал Гриша, потому что если бы они случайно не пошли той дорогой… Он представил, насколько иначе все могло бы быть, и на миг забылся, улыбнулся. Но все равно: та женщина так же лежала бы в земле и траве. Значит, ничего не могло быть иначе, потому что тогда ее нашел бы кто-то другой и кто-то другой отравился бы на всю жизнь, как Гриша. Жизнь полна случайностей и несправедливости, понял он, и, не зная, чем утишить боль, которая уже не помещалась в такое маленькое слово, а вырастала из сердца, достигая кончиков ногтей и кончиков волос, он перевалился на диван, свернулся, прижимая колени к животу, чтобы задавить эту боль.
Кто-то вошел, и Гриша вскочил, ничего не видя. Но знакомые голоса разорвали пелену, и он увидел мать, дядьку, высокого парня… а, это следователь, который был тогда, в тот день…
– Сядь ты, – сказал Сергей Павлович, хмурясь от жалости и подталкивая племянника к дивану. – Посиди…
Мать молчала, часто дыша, и знала, что если скажет хоть слово, то заплачет, а переносить эти слезы уже нет сил ни у сына, ни у нее самой.
Никита молчал. Нет, он сразу не поверил, что этот измученный мальчик – убийца. Во всей этой истории есть какое-то чудовищное совпадение, и оно – главное, найти, в чем оно, – и все станет ясно.
– Григорий, не сходи с ума, ты мать в могилу вгонишь, – попросил Сергей Павлович, топчась рядом с диваном.
– А я сам в могиле, что, не видите? – пробормотал Гриша.
Мать схватила за рукав стоящего рядом Никиту. «Ну, с-с-сволочи…» – подумал он о тех, кто добился всего этого.
– Кто знал, что у тебя родственники на Линде? – спросил он, и похоже было, будто он взял Гришу за плечи и резко встряхнул.
– Да все, – ответил тот. – Из нашего класса… ребята…
– А кто знал имя твоего двоюродного брата?
– При чем тут Николай? – удивился Кучеров.
– Один из них назвался двоюродным братом Кольки Кучерова.
– Как это? – Гриша поднял красные глаза. – Почему?
– Не знаю, почему, – ответил Никита. – То ли просто пошутил, то ли след путал, то ли что еще. Вполне возможно, что тут случайное совпадение, но пока это – главная зацепка. Там ты сам когда в мае был, не помнишь?
– Я там не был, – сказал Гриша, – я там весь май ни разу… и июнь почти что…
– Как же так? – У Сергея Павловича было несчастное лицо. – Значит, кто-то из Колькиных знакомых?
Никита вздохнул. Круг расширился.
– Да, – добавил он, – тот человек – худощавый брюнет. Вроде тебя.
– Это не я! – выкрикнул Гриша. – Не я!
Кучеров обнял его, но Гриша начал вырываться. Мать обхватила его с другой стороны, уложила на диван. Он притих. Лежал, вытянувшись, зажмурясь.
– Это не он, – поглядел наконец Сергей Павлович на Никиту. – Он не мог.
– Да, – сказал Никита, – я и не думаю… Но кто мог? Кто-то мог ведь?
Гришина мать, закрыв лицо, сидела рядом с сыном. Она не плакала, но казалось, что они оба не дышат.
Кучеров отвернулся к окну. Никита неслышно вышел. Он подумал, что не отдаст этого дела никому. Если в управлении решат, что должен помогать следователь из милиции, пожалуйста, пусть помогает, а он, Никита, если бы нашел этого… то показал бы ему не только фотографии мертвой Катерины Долининой. Он бы привел к нему угрюмого Долинина, и трехлетнего мальчишку, который начал уже забывать маму, и тоненькую замкнутую девочку, которая днем никогда не вспоминает о матери, а во сне разговаривает с ней и то плачет, то смеется. И он бы показал убийце эту мать и этого сына, которых будто бы тоже нет в живых.
Наши дни
Алена чуть повернула голову и покосилась на одного из этих тощих литераторов, меж которыми втиснулась. Бледный такой, остроносый блондинчик с гладкими волосами, забранными в хвост…
Определенно она его где-то видела.
О господи!
Нет, гениальная рассеянность непременно погубит Алену Дмитриеву. Да ведь она сегодня о нем как раз вспоминала! Это же тот самый хакер, Денис, один из персонажей ее прошлогодних приключений, вступающих в явное противоречие с УК. Нет, ну как же можно было забыть, что Денис не только хакер, но и поэт?! Ну да, ведь именно благодаря его стихотворению о червонной даме Алене удалось тогда распутать весьма запутанный бытовой клубок и по заслугам воздать каждому из своих обидчиков[6].
– Не узнаешь? – усмехнулся он не без обиды.
– Отчего же, узнаю.
– Польщен. Не забыла, значит.
– Не поверишь – как раз сегодня тебя вспоминала.
Светлые глаза Дениса ожили:
– Ты вспоминала? Меня? Правда? Ты обо мне думала? Ты меня…
Да боже ж ты мой! Неужели та прошлогодняя зараза еще не вылечена?! Он что, все еще бредит прежними глупостями, этот пылкий поклонник писательницы Дмитриевой, вернее, ее тела?
– Спокойствие, только спокойствие, – усмехнулась Алена. – Просто мне нужна была одна инфа форумская. Ну, я и вспомнила, что в незапамятные времена был у меня знакомый хакер.
– Ставка прежняя, – ответил Денис, блестя глазами.
– Ответ прежний, – улыбнулась в ответ Алена.
Денис поджал губы.
– А как поживает Санча?
Санчей звали сестрицу Дениса, воинствующую лесбиянку, которая тоже тянула свои шаловливые ручонки к нашей обворожительной писательнице.
– А что, – с невинным выражением спросил поэтический хакер, – ты сменила-таки ориентацию? Но знаешь, Санча теперь предпочитает соплюшек, ты не пройдешь кастинг.
Туше. Вот за-ра-за… Ну да, с прошлого года писательница Дмитриева стала-таки на год старше…
– Вовсе нет, я ничуть не изменилась, – улыбнулась Алена. – Ваша семейка по-прежнему в аутсайдерах. В перманентных.
Ага! Один – один!
Денис громко засопел, машинально хлопая очередному пииту, вернувшемуся от микрофона, «стремной стойкой» для которого по-прежнему служил какой-то безропотный Ванька, на свое место.
– Понятно, – наконец выдавил Денис. – Ну ладно, переживем. Тебя сюда вообще каким ветром занесло? Союз писателей решил наложить свою лапу и на наше свободное объединение и прислал куратора?
– Да господь с тобой! – искренне ужаснулась Алена. – Я вообще с собратьями по перу не общаюсь. И разве я похожа на куратора?!
– Не похожа, – согласился Денис и добавил грустно: – Ты похожа на женщину моей мечты, но об этом ты и слышать не хочешь, если я правильно понял.
– Не хочу, – резко кивнула Алена, ничуть не растрогавшись. – Что касается моего присутствия, то я здесь инкогнито.
– Понятно, – протянул Денис, мигом переходя от печали к насмешке. – Новый романчик пишешь? И мы все будем удостоены оказаться его персонажами? Могу себе представить, какими красками ты нас всех размалюешь!
– И в мыслях не было, – обиделась Алена. – Я ведь детективы пишу. А какие в этом стойле Пегаса могут найтись персонажи для детективных романов?! Я просто ищу одного человека.
Денис глянул вприщур:
– Что, любовник бросил? Ищешь его следы?
– Мальчик, – растерянно пробормотала Алена, – ты можешь думать о чем-то другом, кроме моих любовников?
– Нет, – зло сказал Денис. – Потому что я сам хочу им стать.
– Слушайте, нельзя ли потише?! – раздалось шипенье сзади, и Денис прошептал:
– Давай выйдем, а? Поговорим в другом зале. Может, я его знаю, ну, этого, которого ты ищешь?
Конечно, ей ничуточки не хотелось затягивать разговор с Денисом. Лучше бы у Габсбурга спросить, но Габсбург явно будет сидеть тут до окончания вечеринки. А Алене ужасно хотелось на свежий воздух. Запах табака перестал казаться приятным, одежду придется или стирать, или проветривать на балконе, настолько она вся пропахла не то «Черным Кавендишем», не то потом лихо взнузданных и крепко пришпоренных Пегасов.
