Кирилл Казанцев - Таежный рубикон
Она была классически некрасива. Худенькая и нескладная, как подросток. Широкоскулое, почти безбровое круглое личико, густо покрытое конопушками, с белесыми ресничками и вздернутой пуговкой носика. Да к тому же и не такая уж молоденькая, как показалось на первый взгляд. Лет под тридцать. Может, чуть меньше. Но стоило перехватить шальной вызывающий взгляд ее подвижных голубовато-серых глаз, как впечатление сразу же менялось. Становилось понятно, что этой чертовке – палец в рот не клади. Отхватит вмиг. А такие как раз и способны надолго привлекать к себе внимание мужиков. Мимо таких, как она, ни один без улыбки не пройдет. Да с такой егозой никогда и не соскучишься: попробуй угадай, что она выкинет в следующую минуту, какую новую каверзу походя отчебучит.
– Меня, кстати, Татьяной зовут. А тебя?
– Андрей... – с удовольствием ответил Мостовой. – Спасибо тебе, Танюша... Большое...
– За что? – рассеянно отозвалась она, уже принявшись хлопотать возле плиты. – Сейчас кормить тебя буду. Ты как? Поешь уже?.. Хочешь?
– Поем, – сказал, ощутив вдруг, что действительно страшно проголодался. Так, что просто невыносимо засосало в желудке и он непроизвольно сглотнул набежавшую в рот слюну.
– Это хорошо, что кушать захотел, а то на одной глюкозе да витаминах на ноги не встанешь, – весело протараторила Татьяна. – А потом я тебя перевяжу, укольчик сделаем и поспишь еще. Тебе сейчас спать много нужно...
– Слушай, Тань, а где дед? Тут с нами вроде бы дед был...
– Иван Семеныч? Так он пошел петли на зайцев ставить... А пока, дня на два-три, нам продуктов хватит. Румын поделился. И курочку дал. Я бульончик сварила. Сейчас простынет и покормлю.
Дорофеев
Сошел с большака и, продвинувшись не спеша на десяток метров по скользкому гладкому желобу тропинки, ведущей к темнеющим в полукилометре постройкам, остановился. Присел на корточки, внимательно изучая одиночный отпечаток чуть в стороне – кто-то явно поскользнулся и, пытаясь сохранить равновесие, оступился. Ощупал его рукой. Края уже затвердели – след был давнишним, по крайней мере ночным. Да и утреннее солнце уже успело слегка подточить, оплавить его очертания, – где уж тут точно определить, кому он принадлежит. Может, тому же знакомому дедку. Очень даже на то походило.
Поднялся на ноги и внимательно осмотрел петляющую тропку вперед по ходу, насколько хватило глаз. Но больше не обнаружив ни одного соступа, быстрым шагом вернулся к предусмотрительно оставленным в трехстах метрах машинам.
– Возьмешь обоих пацанов. Обходите с двух сторон. Одному хотя бы желательно подобраться с тыла, – сказал, обращаясь к нетерпеливо переступающему с ноги на ногу Солдату. – Не упустить никого. Башкой отвечаешь. И аккуратно. Не светиться. Не шуметь. Не дай бог, кто сорвется и выстрелит. На месте кончу!.. Пошли! В темпе.
Закурил, привалившись к бамперу машины. Надо было выждать, пока шестерки выйдут на «номера». До ломоты в зубах хотелось, чтобы беглецы оказались в хате. Слизнуть бы их всех разом и покончить наконец со всей этой замутой. Вернуться в город и оттянуться как положено после такого напряга. Каких-то пару часов всего удалось поспать за прошедшие сутки. Да и вся эта деревенская экзотика уже окончательно обрыдла. Ну ее на... Но, прислушавшись к себе, так и не уловил привычного нервного зуда, присущего каждому удачному гону. Нутро, к сожалению, подсказывало, что рано еще потирать ладони – вполне может выйти на поверку и полнейший облом.
Однако, собравшись, полностью добил отпущенные Солдату для осуществления «маневров» двадцать минут и только тогда открыл дверку джипа:
– Щир, ты со мной. Я – впереди. Следом – эти двое. Ты замыкающим. И следи за ними в оба, чтобы не попытались ноги сделать...
* * *– Так, значит, говоришь, никого не видел?.. Никто к тебе не заходил?.. – Дорофеев, сидя на неудобном, шатком и жестком табурете, брезгливо отодвинувшись подальше от грязных стен, сверлил пытливым взглядом стоявшего в двух шагах мужика, стараясь уловить хотя бы малейшие признаки беспокойства на его угрюмом невозмутимом лице. Но оно оставалось абсолютно бесстрастным. И прищуренные серые глаза из-под тяжелых надбровных дуг глядели на Игоря по-прежнему спокойно и безмятежно, как на пустое место:
– Нет.
Вот уже с полчаса продолжалась эта словесная тягомотина. Ни на один свой вопрос Дорофеев за это время так и не получил хоть мало-мальски вразумительного ответа. Как ни выстраивал фразы, ни менял интонацию, ни использовал знакомые с ментовских времен хитроумные ловушки, ни на одну из них этот стоящий перед ним потрепанный мутный мужичило не купился. Отвечал односложно и предельно точно, ни разу не затянув паузу. И даже жуткий грохот, с которым крушили все вокруг Солдат со своими подручными, устраивая в хате тотальный шмон, его, казалось, совершенно не трогал. И Игорю все труднее удавалось сдерживать себя, изнутри уже поднималась удушливая волна лютой неприязни к упертому бобылю, упорно не желающему идти на контакт.
– Я ж тебе обещал, – еще раз попытался урезонить его Дорофеев, пойдя по второму кругу, – ни деда, ни фельдшерицу вашу никто и пальцем не тронет. Они мне на хрен не нужны. Мне нужен только тот сморчок, которого они за собой таскают. Я же тебе все как есть разжевал – он у нас машину угнал и разбил. И деньги из салона подрезал. Понимаешь?..
– ...
– Да его тоже никто гасить не собирается. Мы что, совсем с дуба рухнули? Вернет – и все. И дело с концом... Ну так что? – теряя терпение спросил Дорофеев и, не дождавшись в ответ ни звука, шумно вздохнул и отвернулся: – Солдат!
– Слушаю.
– Сюда иди... Шустрее... – громко произнес и, прикурив, уставился на подбежавшего к нему шоферюгу вылупленными от злобы щучьими глазами: – Ну?
– Ничего такого... – начал было объяснять Солдат.
– Ну и все. Завязали... – оборвал его Дорофеев и через мгновение рявкнул на весь дом, срываясь: – Я сказал – завязали!!!
В немедленно наступившей тишине стало отчетливо слышно, как безмятежно тикают старые ходики на стене. Дорофеев докурил, тщательно загасил окурок в услужливо поднесенной Солдатом пепельнице и тяжело, с хрустом в суставах поднялся на ноги:
– Объяснишь этому говнюку, что нам от него нужно. Пять минут. Понял? – проговорил, едва справляясь с соблазном пустить в ход кулаки – брезгливость пересилила, и, не дожидаясь ответа, не оборачиваясь, распахнув ногой дверь, вышел из провонявшей хаты на свежий воздух.
* * *«Если бы ты знала, тварь, как это все на самом деле происходит! – крутилось в голове у Дорофеева, и он скрипел зубами, грязно понося Алину на все лады. – Как эти твои сраные приказы на деле выполняются... Уже бы обблевалась с головы до ног. Все свои коготки накрашенные с перепугу переломала бы, сучонка драная... Это тебе – не жопой вертеть, не «капусту» в сейфе перекладывать... – изгалялся Игорь, не желая осознавать, что в эту дикую безнадегу он загнал себя сам, без посторонней помощи. – Это из-за тебя пришлось в такую погань, в такое скотское месилово по уши залезть...» И, мысленно выместив на Алине переполнявшую его злость, почувствовал, как же он на самом деле смертельно устал. И тогда ему просто нестерпимо захотелось немедленно, вот прямо сейчас бросить все это к чертям собачьим. Бросить и набраться бухалом до бровей. Все: и этих отмороженных скотов, что сейчас за дверью с огромным удовольствием уродуют мужика, и опостылевшую Алину с ее немереным и совсем недавно таким манящим, притягательным для него приданым. И он бы еще долго распалял себя, если бы из памяти вдруг не выплыли перепуганные умоляющие глаза Сыча. Нет, он по-прежнему не испытывал к этому тупоголовому живодеру никакой жалости, но теперь уже жутко сожалел о том, что опрометчиво замарался, добив эту скотину самолично. Тем самым давая стопудовый шанс Алине, а точнее, ментам с легкой руки сволочного Станислава, если хоть что-нибудь об этой таежной истории вылезет наружу, навесить на него всех собак. Упрятать за решетку легко и непринужденно. И теперь уже, ясный день, ничего невозможно отыграть назад, ничего и никогда невозможно будет исправить.
Семеныч
Солнце поднималось, выползало из-за гор ровным багровым шаром – на полное вёдро[27]. Все сильнее подъедая, загоняя в непролазную, заблудную крепь зыбкую сизоватую хмарь – остаток долгой студеной ночи. Но мороз не отступал. Нет-нет да и шуманет, шарабахнет где-то, осердясь, разрывая хрупкую, прохоложенную насквозь древесную плоть. И займется вдруг, загуляет по озябшей тайге раскатистое шальное эхо. Заскачет взад-вперед с увала на увал, пока наконец, нашалившись вдосталь, не уймется, не уляжется за далекими синими хребтами. И снова наползает, стелется по лесу вязкая, густая тишина. И тихий робкий птичий говорок опять подступает, крадется к уху.
