Брызги шампанского. Дурные приметы. Победителей не судят - Виктор Алексеевич Пронин
И она ее нашла.
Сигарета в точности повторила полет лампы и упала на то самое сиденье, где всего две–три минуты назад приземлилась электрическая трехсотваттная лампа, наполненная бензином.
Огонь вспыхнул сразу и сразу охватил оба передних сиденья, пол, приборную панель. Даже отсюда, с высоты двенадцатого этажа, Касьянин слышал деловитый гул огня, который с жадностью набросился на роскошную обивку, на прекрасную пластмассу, на все эти приборчики, которыми снабдили машину лучшие немецкие автомастера. Касьянин смотрел сверху вниз, и вот уже из почти невидимого в солнечном свете огня начал пробиваться и набирать силу черный дым — это был уже цвет горящей резины, горящей пластмассы и прочего дерьма, которым была набита эта потрясающая машина.
Во дворе послышались крики, краем глаза Касьянин увидел бегущих к машине людей, из окон высовывались встревоженные жильцы. Шум во дворе уже достиг того уровня, который должен был привлечь внимание евладовских ребят. Тем более что, как надеялся Касьянин, один из них наверняка выглядывал в окно — должен же кто–то стоять на стреме, на атасе, на шухере!
И действительно, грохот на площадке затих, звонок тоже замолчал. Касьянин осторожно протиснулся в квартиру, запер дверь, не забыв прихватить с собой спички и сигареты, чтобы не осталось на балконе ничего, ну совершенно ничего, связанного с огнем. К балконной двери он придвинул кресло, подперев его журнальным столиком, чтобы никому и в голову не пришло, что балконом кто–то мог воспользоваться для своих подлых целей.
Судя по тому, как набирающие силу клубы черного дыма при полном безветрии поднимались и проплывали вверх мимо касьянинских окон, машина продолжала пылать и, кажется, даже разгоралась еще больше. Не удержавшись, Касьянин подошел к окну, чуть приоткрыл штору и, прижавшись лицом к стеклу, глянул вниз. Так и есть — открытый «Мерседес» пылал ярким пламенем, а Евладов со своими бандю–гами стояли вокруг в каком–то оцепенении, даже не пытаясь что–то сделать и спасти то, что еще можно было спасти. Вряд ли им могло прийти в голову, что пожар устроил Касьянин. Несколько раз Евладов посмотрел вверх, но, похоже, его просто интересовало, как высоко поднимаются клубы дыма.
Через некоторое время раздалась сирена пожарной машины, видимо, потрясенные жильцы уже успели оповестить о пожаре, потом примчался милицейский «газик», и евладовские ребята, потоптавшись, ушли, растворившись в толпе.
Сейчас, когда собралось столько народу, когда подъехали и пожарные, и милиция, им было явно не до Касьянина, независимо от того, дома он отсиживался или успел скрыться.
Солнце зашло за ближайшую башню, и во дворе сразу наступили предвечерние сумерки. Сероватое небо над головой еще дышало зноем, но на дне колодца из многоэтажных башен стало прохладнее и сумрачнее.
Еще раз обойдя квартиру и собрав все, что не успел днем, Касьянин решил уходить. Он понял, что оставаться на ночь ему здесь нельзя, слишком опасно.
Теперь, когда Евладов потерял такую роскошную машину, он ни перед чем не остановится. Сама ли вспыхнула машина, поджег ли кто, сделал ли это Касьянин или кто другой — уже не имело значения.
Касьянин обшарил карманы пиджаков, брюк, выгреб все деньги, телефонные жетоны, все, что могло пригодиться в его дальнейшей жизни, о которой он сейчас не имел ни малейшего представления. Единственное, что он знал наверняка, — надо продержаться до завтрашнего дня, получить в редакции деньги и уехать первым попавшимся поездом независимо от того, куда он направляется.
Перед тем как выйти, Касьянин отодвинул от балконной двери кресло и выглянул во двор. Вокруг сгоревшей машины все еще толпился народ, соседи обсуждали случившееся, от самой машины поднимался легкий прозрачный дымок. В стороне стояла пожарная машина, а рядом человек в форменной фуражке что–то записывал, видимо, заполнял бланк протокола. Ни Евладова, ни его ребят Касьянин не заметил, но все же выйти из дома не решился.
А вышел, когда уже совсем стемнело и двор опустел. Он видел, как черные останки евладовской машины погрузили на грузовик и увезли. Теперь на этом месте было лишь темное пятно на асфальте. Осмотрев двор через приоткрытую дверь, Касьянин быстро вышел и тут же свернул за ближайший угол.
Он уже знал, куда ему надо идти, знал самое безопасное место в городе. И ему не нужно было через весь город добираться к Анфилогову, вламываться в квартиру главного редактора или маяться на вокзале, где его будут будить каждые полчаса, проверять документы, требовать билет и допытываться, кто он, откуда, куда…
Оказавшись в тени дома, Касьянин выглянул на освещенную дорогу. Он стал осторожным и даже сам удивлялся той опасливости, которая появилась в нем, — на каждом шагу ждал подвоха, засады, чуть ли не облавы и, в общем–то, был прав.
Все события последних дней доказывали, что до сих пор он жил слишком уж безрассудно и легкомысленно.
Из–за поворота показался автобус. Он был ярко освещен изнутри и пронесся с немногими своими пассажирами каким–то праздничным и торопящимся. Потом показались две легковушки, Касьянин переждал и их. Уже хотел было шагнуть на освещенное пространство, но тут появилась компания парней. Их было человек пять–шесть, шли они быстро, молча и явно с какой–то целью. С такими лучше не встречаться, тем более что это могли быть и евладовские ребята.
Стоя в тени дома с сумкой, набитой случайными вещами, Касьянин вдруг неожиданно сильно почувствовал собственную обреченность. Как бы хорошо ни работал следователь Анфилогов, как бы осторожно и предусмотрительно ни вел себя он сам, ему никогда не уйти от Евладова. Написав сотни заметок о всевозможных преступлениях, о том, как кто скрывался и как кто находил нужного человека, Касьянин понимал, что даже в Африке, в горных районах Перу или в джунглях Амазонки его найдут, если захотят, тем более что ни на Амазонку, ни в Перу, ни в Африку он не собирался. Он поедет в большой город Днепропетровск, и потребуется совсем немного усилий, чтобы установить, где он. Для этого достаточно поднять любые его документы, справки, заявления, которых он в своей жизни разбросал в разных конторах бесконечное множество. И в половине этих бумаг сказано, что родился он, Касьянин Илья Николасвич, все в том же городе Днепропетровске. И следовательно, там у него остались друзья, родственники, однокашники, любимые девушки, превратившиеся в скучных и усталых старух, измотанных бытом, детьми, мужьями…
Так вот, первые свои тридцать лет жизни Касьянин провел в этом городе, и ему просто некуда больше деваться,
