При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна
— Да, хотелось бы поторговаться! — Зуб злобно стукнул кулаком по столу. — Я три года пластался, как сраный веник, за эти бабки. Уродовался, пацанов строил! И на тебе — отдай. Щаз!
— Мне вот что интересно, — набросилась Наталья на мужа. — Если бы меня похитили и потребовали такой выкуп, ты бы заплатил?
— Конечно, дорогая, — спокойно ответил Тропин.
— Так заплати! Меня же похитили. Считай, что платишь за меня, а сам, если тебе нравится, можешь оставаться здесь.
Тропин улыбнулся:
— Милая моя, не я один решаю. Заплатить должны все одновременно. Договорись с Пал Палычем, с Ильей Дмитриевичем, с Сашей — и вперед.
Наталья резко встала, и Виолетта испуганно отпрянула: ей показалось, что сейчас Наталья самым решительным и небезопасным для окружающих образом начнет договариваться с Зубом, Гинзбургом и Максимовым. Нет, оказалось, что природа боевого настроя жены Тропина совсем иная.
— Кто сегодня моет посуду?! — с надрывом спросила она. Таким трагически-напористым тоном уместнее было бы спросить: «Кто наконец отдаст всю свою кровь больным детям?»
Маша и Люда переглянулись и едва сдержали улыбки. Виолетте показалось, что Наталью здесь не воспринимают всерьез. Сама же Наталья оценивала ситуацию строго наоборот. Было похоже, что она ощущает себя хозяином и начальником жизни.
— Посуду будут мыть… Максимовы, — вынесла Наталья страшный приговор.
— Мы вчера мыли, — спокойно возразила Люда.
— Тогда ты, Мария. — Тропина уперлась в Машу воспаленным взглядом.
— А я сегодня ужин готовила, — хихикнула Маша.
— Какая проблема, — Кузнецов сделал примиряющий жест, — давайте я помою.
На него зашикали.
— Пусть девочки разбираются сами, — тихо сказал Гинзбург. — Не надо вмешиваться.
Кузнецов удивился, но спорить не стал. Если присутствующим нравится развлекаться таким образом — пусть. Но было поздно — Наталья Тропина вцепилась в добровольца мертвой хваткой:
— Отлично! Вода в ведре, вот губка, вот полотенце. Спокойной ночи.
Провожаемый сочувственными взглядами, Кузнецов поплелся к некоему подобию кухонного стола. А Виолетта разозлилась — вот дурак, пошел на поводу у этой стервы. Пусть теперь сам колупается. «Вот Тропин, — неожиданно для себя подумала Виолетта, — ни за что не стал бы так унижаться. Видно, что сильный человек». И она посмотрела на Сергея Тропина с особой теплотой и интересом: несправедливо, что такой классный мужик мучается с такой отвратительной бабой. Ой, как несправедливо…
Глава 14
АЛЕКСАНДРА
Всеобщее расслабление по случаю Нового года опять совпало со всеобщим напрягом по случаю выпуска новогоднего номера на 31 декабря. Начальство велело по капле выдавливать из себя нечто совершенно особенное, праздничное и веселое и складывать из этого заметки. На редколлегии было грозно заявлено, что одними гороскопами и анекдотами удовлетворить завышенные требования начальства на этот раз не удастся. Мой непосредственный начальник Александр Иванович Полуянов по кличке Майонез, собрав сотрудников отдела происшествий утром 30-го, сформулировал это так:
— Нужны смешные несчастья, связанные с новогодней тематикой.
Сева Лунин — корреспондент нашего отдела — показал мне под столом большой палец, в том смысле, что только Полуянов может выдавать такие перлы.
— Допустим, — продолжал Майонез, — кто-то подавился новогодним тортом («хорошо бы — он сам», — прошептал мне в ухо Сева), или на площади упала елка…
— На людей? — деловито уточнила Лиза Пронина, которая с подобострастным видом записывала в блокнот указания начальника.
— Лучше — на людей, — кивнул Майонез.
— Добрый он у нас, — опять зашептал Сева.
— Или, — продолжал Полуянов, — пожар на детском утреннике, ну, из-за лампочек китайских и бенгальских огней.
— Могу надеяться, что без жертв? — спросил Сева.
— Надеяться — можешь, — разрешил Майонез.
— А вот еще смешно бывает, — затараторила стажерка Катя Лисицина, — когда милиционеры напьются перед праздником и устроят перестрелку прямо в отделении!
Майонез бросил на Катю испепеляющий взгляд:
— Я просил бы не перебивать. Если мне понадобится узнать твое мнение, Лисицина, я дам тебе возможность высказаться. До сих пор, бог миловал, мне твои дурацкие идеи были ни к чему.
Катя съежилась, пригнулась к столу и стала почти невидимой.
— Надеюсь, все всё поняли, — резюмировал Полуянов. — Никакого Нового года не будет, пока каждый из вас не принесет праздничную заметку. Сегодня! К восемнадцати ноль-ноль!
— О-о, — Сева окончательно измусолил мое несчастное ухо, — он собирается отменить Новый год! Во варвар! Ну настоящий полковник.
— Лунин! — заорал Майонез. — Вместо того чтобы предаваться эротическим забавам с Митиной, занялся бы делом. Да и ты (это уже мне) могла бы быть поскромнее.
Я виновато развела руками — в том смысле, что если бы могла быть поскромнее, то непременно сдержала бы свои неуемные потребности. Но, сами понимаете — возраст, темперамент…
Стоило Майонезу уйти, как позвонил Юрий Сергеевич Мохов — наш главный редактор — и попросил «пощадить новогодний номер и обойтись без крови и насилия».
— Можно работать в такой обстановке? — возмущался Сева. — Мохов говорит одно, Майонез — другое, а нам что делать? Дурдом точка ру. Вот еще смешно бывает, — передразнивая Катю, пропищал он, — когда главный редактор с редактором отдела договорится, позицию согласует, а потом уж строит корреспондентов.
— Я, например, думаю, — глубокомысленно сказала Катя, — что главный редактор все-таки главнее. Извините за каламбур.
— А я, например, думаю, — возразил Сева, — что главного редактора ты видишь изредка, а с Майонезом тебе жить и жить. Извините за прямоту.
— Ну уж и жить, — возмутилась Катя. — Работать просто.
— С ним работать не так уж просто, — скорбно заметил Сева и ушел не попрощавшись. Оставшиеся, усевшись за компьютеры, принялись вымучивать новогодние заметки. Вероятно, не без успеха, потому что к половине девятого вечера я осталась в отделе одна. Да и в соседних отделах было тихо — предновогодние хлопоты смели сотрудников с рабочих мест раньше времени. Только по коридору время от времени пробегали члены дежурной бригады. Собрав с подоконника грязные чашки, я поплелась в туалет и, проходя мимо секретариата, не без удивления обнаружила там оживленное сборище. Весьма, кстати, начальственное. Заместитель главного редактора Олег Кувалдин прыгал на столе ответственного секретаря, хлопал в ладоши и заливисто, нет, разливисто хохотал. Ответственный секретарь Владимир Бороденков вальсировал вокруг стола и пел: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…», директор издательского дома «Вечерний курьер» Игорь Серебряный сидел на полу по-турецки и аккомпанировал Бороденкову, выстукивая мелодию песни двумя алюминиевыми ложками. А горячо нелюбимый мною начальник коммерческой службы Вячеслав Савельчен-ко, хищно улыбаясь, перебирал фотографии, которыми был завален весь подоконник.
— О! Люди! — радостно констатировал Кувалдин, увидев меня. — Откуда ты, прелестное дитя? И что ты бродишь тут ночью одна?
— Заходи, — радушно предложил мне Серебряный, — гостем будешь. Ты кто?
Надо сказать, директор издательского дома действительно корреспондентов в лицо не знал и ниже редакторов отделов ни с кем в «Курьере» не общался. Он и бывал-то у нас нечасто, предпочитая вызывать нужных ему сотрудников к себе. Об убранстве и размерах его рабочего кабинета в редакции ходили слухи один страшней другого. Кабинет Серебряного называли «мраморным залом» или «каминным залом», а особо любящие директора сотрудники — «траурным залом». Последнее подразумевало, что в апартаменты Серебряного приглашали не для душевных бесед у камина, а для выговоров и увольнений.
Заинтригованная увиденным, я без раздумий переступила порог секретариата. Теперь надо выбрать правильную интонацию для общения с начальством. Сделать это было непросто, потому что один из них — Игорь Серебряный — приходился мне огромным начальником, перед которым уместнее всего было бы пасть ниц, а потом нижайше отползать и мелко кланяться. Другой — Олег Кувалдин — был начальником помельче и дозволял корреспондентам при общении с ним легкую уважительную фамильярность. С ответсеком Володей Бороденковым у нас и вовсе были приятельские отношения. Что касается Савельченко, то он уже второй год лидировал в списке моих главных жизненных неприятностей. Он совершенно искренне считал, что все на свете продается и покупается, только цена разная. «Отношения между мужчиной и женщиной, — говорил он, — это обыкновенная коммерческая сделка, условия которой подлежат обязательному и скрупулезному согласованию. Все так называемые любовные конфликты проистекают из-за того, что стороны изначально не договорились должным образом». Переговоры по поводу наших с ним отношений длились уже целую вечность. Я, по его словам, «ведомая алчностью», набивала цену; он, будучи человеком рассудительным и рачительным, переплачивать не хотел. «Каждый стоит столько, сколько он стоит, — говорил Вячеслав Александрович. — Вы, Александра, девушка вполне кондиционная, но и не Клавдия Шифер. Я вам предлагаю прекрасные условия, хватит ломаться». Все мои мольбы и уверения, что я продаваться пока не хочу, он воспринимал как грязное вымогательство.
