Виктор Галданов - Разберёмся по‑семейному
Второй был глубокий старик ниже его ростом и плотнее. Он был одет в измятый пиджак, не подходящий по тону к брюкам, клетчатую рубашку и туфли на толстой подошве. Ризван Казиев своей густой белой шевелюрой, круглым невыразительным лицом, седой бородкой и усами напоминал главного грека столицы. Несмотря на то, что в колонии ему, очевидно, были созданы самые тепличные условия, тридцать лет Колымы никому не проходят даром. Его взгляд был опустошен и безрадостен.
Барский взглянул на них.
— Ну и что? — спросил он.
Синеносый встал в дверях. Смуглый прислонился к стене справа от него. Казалось, что они наконец позволили себе расслабиться, но оружия из рук не выпускали.
— Давайте я его немного утихомирю. Да и разговор пойдет побыстрее, — предложил Крот. Он поудобнее перехватил дубинку и направился к Валерию.
— Заткнись, Сашка. И сядь, — приказал Казиев. — А еще лучше, вышел бы отсюда на хер.
— Мне нужен этот козел, — упрямо сказал Крот, тронув пальцем синяк под глазом. — За ним должок.
— Проследи, чтобы нас никто не беспокоил, — негромко сказал Казиев. — Пока мы еще не можем отдать его тебе.
Крот посмотрел на него, пожал плечами и вышел.
— Ну? — переспросил Барский. Он стоял посредине комнаты и хмуро смотрел на них.
Арнольд Гершкович прокашлялся. Черт возьми, подумал Барский, он и ведет себя как настоящий банкир.
— Чего ты пытаешься добиться? — спросил тот, поправив свой галстук в полоску. — Чего ищешь? Зачем суешься не в свои дела?
— А если я не скажу?
Что‑то мелькнуло у него за спиной, и острая боль обожгла затылок. Барский упал на колени. Сине‑зеленый рисунок на поцарапанном линолеуме поплыл у него перед глазами. Сквозь туман, застлавший глаза, он заметил синеносого, который стоял над ним, помахивая пистолетом.
— Скажешь, — заверил его синеносый.
— Поднимите его, — распорядился Казиев.
Барский почувствовал, что ноги вроде бы снова держат его. Он покачнулся и потряс головой, чтобы прийти в себя.
— А теперь, если ты не хочешь, чтобы тебе пришлось совсем плохо, скажи, что тебе нужно, — сказал Гершкович.
— Мне нужен Фима Лифшиц, — помолчав, сказал Барский. — Похоже, что вы тоже разыскиваете его.
— Зачем, он тебе? — настаивал Гершкович.
— Чтобы сделать одолжение хорошему человеку. Девушке, которая оказалась связана с ним.
— Ты имеешь в виду эту шлюху‑художницу? — поинтересовался Казиев.
— Для тебя она Наталья Владимировна.
Казиев от души расхохотался.
— И не такие умники, как ты, здесь раскалывались. Стоит мне сказать слово, и Сашка тебя на запчасти разберет. Ты не в детском садике, парнишка. Так ты ее имеешь в виду или нет? У Лифшица их была целая конюшня.
— Да, это она.
— Передай ей, чтобы она забыла об этом бродяге. Сделай ей одолжение, — сказал Казиев.
— Я тоже так думаю, но она пока не готова принять это. Кроме того, один из ваших подонков решил умереть у нее на квартире. Такие вещи девушек нервируют.
— Да, — тихо сказал Казиев. — Так ты пришил и Гришку?
— Нет, — спокойно сказал Барский. — Но ведь он был ваш, а?
Казиев пожал плечами.
— Он просто там оказался.
— Что ему понадобилось?
— Жизнь стала трудной, — снова пожал плечами Казиев. — Может быть, он решил позаимствовать деньжат на кусок хлеба, чтобы свести концы с концами.
— Но если у человека есть, скажем, тридцать кило чистого золота, жизнь уже не так беспросветна. Правильно, Ризван?
Казиев вспыхнул.
— Ты это о чем? — рявкнул он.
Барский почувствовал, с каким вниманием они уставились на него, ожидая ответа. Очень медленно он достал сигарету и закурил.
— Насколько я могу судить, эту историю знают многие. Кое‑кто из ментуры считает, что это ты провернул в 1966 году историю с гохрановским броневиком.
— Это ложь! — закричал Казиев. — Вы, суки, посадили меня ни за что! Ни за что! Я отсидел тридцать лет! Тридцать лет, хотя такого срока даже в УК нету!
Барский кивнул:
— Согласен. Это было жестоко и противоправно. Думаю, что ни против тебя ни против твоей семьи не было выдвинуто сколько‑нибудь серьезных обвинений. Но разве ты не знал, в каком государстве живешь? Преступность в тоталитарном государстве существует только до тех пор, пока государство разрешает ей существовать. Потому что тоталитаризм — это тоже мафия. Главная мафия страны. Точно так же Муссолини, придя к власти, уничтожил сицилийскую мафию. Так же Гитлер истребил еврейскую мафию. И уверяю тебя, для этого им не потребовалось ни улик, ни доказательств, ни суда. Достаточно было, чтобы трое указали на тебя, как на главного мафиози города, и тебя схватили, не взирая ни на какое алиби, и начали считать ребра в подвалах Лубянки, хотя сто человек показали, что ты в тот день был у всех на виду. Но все, абсолютно все знали, что ты стоял за этим налётом. Поскольку никому другому такая операция была не под силу. Потому‑то вся твоя семья с бабами и детьми сгнила в Сибири, потому‑то весь твой клан был разорен дотла, а сам ты спустя тридцать лет в этой жизни уже даже не отрезанный ломоть, а черствый позеленевший сухарь. Все помнят про это золото, и если тебе до сих пор позволяют жить, то лишь потому, что надеются отыскать его. Неудивительно, что некоторые банкиры, — Барский в упор глянул на Гершковича, — открывают тебе безграничный кредит под его возврат. Но они не знают, что родные органы тоже с большим интересом приглядываются к тебе. А учитывая, что сказал мне Слизняк сегодня утром, я начинаю думать, что Лифшиц здесь тоже замешан. Я только пока не знаю как.
Они молча смотрели друг на друга. Арнольд Гершкович сосредоточил все свое внимание на подготовке и раскуривании длинной и тонкой сигары.
— Если ты будешь слишком много об этом болтать, тебе может быть очень больно, — сказал наконец Казиев.
Барский фыркнул.
— Вы меня и привезли сюда, чтобы сделать больно. Так чего мы тянем?
— С удовольствием, — пробормотал синеносый, поднимая пистолет.
— Засохни… твою мать! — заорал Казиев. — И жди, пока тебе не скажут.
Синеносый нахмурился и отошел к двери.
— Давай не будем валять дурака, — сказал Барский. — Ты действительно был крупным авторитетом шестидесятых. Ты держал Москву в кулаке. Такие налеты в те годы без твоего ведома не делались, а если и делались, то тебе отстегивалась щедрая дань. Ты или сам это все организовал, или знаешь, кто это сделал и куда ушел товар. Но еще несколько месяцев назад ты припухал. Насколько я знаю, сидел ты без гроша. Понятное дело, кому нужен амнистированный старый зек без гроша в кармане, от которого отвернулись все друзья и родственники, и небось в родных горах кто‑то еще кинжал на тебя точит. А теперь, непонятно почему, у тебя дачка, иномарка, денег завались. Не удивлюсь, если даже счет имеется в каком‑нибудь «Вор‑сервис‑грабь‑банке». Только банкир, который сидит здесь, бесконечно под обещания тебя кредитовать не будет. Он хочет, чтобы ты доставил товар, а у тебя неувязка. Тебе сначала надо найти Лифшица. Значит на нем у тебя все замкнулось.
— Продолжай. Только не забудь сказать, что ты собираешься делать дальше, — поощрил его Казиев.
Барский пожал плечами.
— Да меня все это не очень колышет. Я вообще, может быть, ошибаюсь. Лифшиц в то время был пацаном. Не исключено, что он нужен вам совсем по другой причине. А может быть, он вам вообще не нужен. Если исходить из того, что сказал Резо, вы просто собирались купить у него этот старый «хорьх». Он когда‑нибудь принадлежал тебе, Ризван? Или ты тайный поклонник адмирала Канариса? Я знаю, что официально ты его владельцем не был, но может, кто‑то из твоих друзей? Есть, наверное, что‑то связанное с этой телегой, что приведет к золоту. Тогда было бы понятно, почему вы его так разыскиваете.
Казиев снова фыркнул.
— Что‑то ты разболтался, керя. Несешь всякий вздор. Что‑бы ты больше не мучился, скажу тебе, что я никогда не владел этой машиной и представления не имею, чья она. У меня есть личные мотивы, чтобы накрутить хвост этому жидёнку. Пусть думает, что нам нужна его телега. Это часть общего плана.
Криво усмехнувшись, Барский глубоко затянулся сигаретой.
— Возможно. Только имей в виду, Ризван, что, если между этой телегой и золотом есть хоть какая‑то связь, если есть хоть какая‑то зацепка, способная позволить ему узнать, где оно сейчас, то он это уже обнаружил. Он ведь не просто еврей, а умный еврей, шахматист, математик и технарь. Он эту тачку разобрал по винтику и снова собрал. И если он что‑нибудь нашел, то, скорее всего, не сразу понял. Что это могло быть? Какой‑то план? Это вполне возможно, потому что Гришка выдрал все рисунки из рам, когда обыскивал гнездышко этой девчонки. Это должно быть что‑то очень небольшое.
Казиев уставился на него с яростью.
