Виталий Гладкий - Седой
– Лады, лады… – миролюбиво ответил Крапленый. – Извини, был грех. Но я тебе собирался рассказать.
– Оно и видно.
– Ты сначала выслушай…
Профессор внимательно слушал негромкий, торопливый говор Крапленого. Оратором его «ученик» никогда не был, и сейчас его речь местами была бессвязна, но основную мысль Профессор уловил сразу. И, неожиданно для себя, разволновался.
Дело, предложенное Крапленым, и впрямь было стоящим. Большое дело. И чертовски опасное. Но в случае удачи… Да, тогда и впрямь можно будет «завязать» накрепко с преступным прошлым и жить безбедно до конца дней своих, копаясь в огороде или сидя с удочкой над озером. Но понял Профессор и другое, конечно же, не высказанное собеседником: это последнее дело Крапленого, после которого он ляжет на дно надолго, а то и навсегда. А значит, делиться «наваром» со своими подельниками он, похоже, не собирается.
«Шалишь! – взволнованно думал Профессор, прикрыв старческие дряблые веки, чтобы не выдать своего истинного состояния Крапленому. – Кусок приличный, им и подавиться недолго. Деньги нужно считать, когда они в кармане. Хитрец, ох, хитрец… Но как обезьяна не вертится, а голая задница всегда наружу лезет. Будь спок, Крапленый, мы тоже не пальцем деланы, кое-что имеем про запас. Нужно будет кое с кем перетолковать…»
– Ну, как? – спросил Крапленый, слегка уставший от непривычно долгого монолога.
– Спешишь… – не поднимая на него глаз, все еще во власти собственных мыслей, ответил Профессор.
– Почему?
– Забыл Валета и Щуку? Пока мы не вычислим, кто нас «пасет», забудь о деле. До поры до времени посидим тихо.
– Но когда, когда?!
– Скоро, Крапленый. Уже скоро. Есть у меня соображения на этот счет… А про новое дело – никому. Слышишь – никому!
– Ты-то как пронюхал?
– Сорока на хвосте принесла… – растянул блеклые губы в ухмылке Профессор.
– Темнишь, мать твою!.. – запенился от злости Крапленый.
– Лады, лады… – миролюбиво проворковал Профессор. – От тебя секретов не держу. Михей рассказал.
– А этот… откуда?
– Не знаю. Мне он не докладывал. Сам у него спроси.
– Спрошу-у… – с угрозой протянул Крапленый.
«Попробуй… – торжествующе захохотал про себя Профессор. – Спроси… ветра в поле».
Глава 20. КОСТЯ
Танцплощадка городского парка была забита до отказа. Теплый летний вечер растворил в себе легкий приятный ветерок, затаившийся в густых кронах деревьев, плотной стеной окруживших бетонированный пятачок площадки, обнесенный ажурной металлической изгородью. Ансамбль, собранный по принципу «с миру по нитке», давал программу – смесь фривольных кабацких песенок и зарубежных новинок, перелицованных на свой манер. Обшарканную до матового блеска танцплощадку в перерывах брызгали водой, но это не спасало веселящуюся публику от мелкой въедливой пыли, которую неустанно взбивали подошвы танцующих. Костя медленно прохаживался по аллее парка, неподалеку от танцплощадки.
Вчера, поздним вечером, к Люське-Конфете ввалился торжествующий Чемодан: «Седой, гони пузырь!
Нашел я дешевого фраера. Нашел! – И, дурашливо подергивая плечищами, он запел, отчаянно фальшивя:
– Когда фонарики качаются ночные…»
Чемодан наконец разыскал логово Фонаря. И теперь Костя ждал встречи с человеком, который должен был отвести его туда.
«Зачем все это?» – в сотый раз спрашивал он себя.
И не находил ответа. Томительное многодневное ожидание встречи с Фонарем притупило острую ненависть к этому подонку. На смену ей пришла глухая тоска, словно червь точившая его денно и нощно. Косте все опостылело, даже долгожданная свобода, на самом деле превратившаяся в тупик.
Он изнурял себя многочасовыми тренировками, пытался несколько раз надраться до положения риз…
Но ничего не помогало. Все вязло в черной трясине меланхолии, и преодолеть состояние отупения Костя был не в силах. Он подолгу просиживал на кладбище у могилы родителей, мысленно спрашивая у них совета – как жить дальше?
Но могильные холмики были глухи и немы, а серый мрамор надгробий холодил руки и сердце, высасывая последние капли надежды. Временами Косте хотелось завыть диким зверем, рвать, терзать, крушить… Но и эти редкие всплески угасающих эмоций не могли всколыхнуть мертвое болото, куда он погружался все глубже и глубже.
– …Эй, кореш! Ты заснул?
Юркий тщедушный паренек с модной стрижкой фамильярно трепал его за плечо.
– Ты Седой? – спросил он с независимым видом.
– Убери поганки… – с трудом сдерживая внезапно вспыхнувшую ярость, процедил Костя. – Веди…
Приблатненный малый быстро отдернул руку, будто обжегся. Он смущенно хихикнул и засеменил рядом, указывая дорогу. Они долго плутали по каким-то закоулкам, прежде чем очутились во дворе старого двухэтажного дома, похоже, предназначенного под снос, захламленного поломанными ящиками, обрезками ржавых труб и радиаторами отопления.
Заплеванный коридор в проплешинах обвалившейся штукатурки привел их к двери, обитой рваным дерматином, из-под которого вылезли клочья грязно-серой ваты. Засиженная мухами маломощная лампочка едва теплилась под истрескавшимся потолком, готовым рухнуть от малейшего толчка на облезлый гнилой пол.
Дверь была только одна. Остальные комнаты этого убогого жилища скалились обломками вывороченных второпях дверных проемов. Проводник нажал на кнопку звонка. Долгое время за дверью царила тишина, затем кто-то кашлянул и сиплый голос спросил:
– Кто?
– Это я, Крант…
– Чё те нада?
– Может, мне на весь дом заорать?
Веский довод Кранта, видимо, убедил сиплого, и тот, покряхтев, приоткрыл дверь, не снимая цепочки.
– Щебечи…
– К Фонарю… – зашептал в образовавшуюся щель Крант.
– Кто такой?
– Кореш Чемодана.
– Какого хрена?
– Не знаю, не мое дело. Сам скажет.
– Как кличут?
– Седой.
– Не помню такого… Счас спрошу…
Дверь закрылась. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем звякнула цепочка и на пороге появился толстомордый хмырь с красными глазами. Вокруг его шеи было намотано вафельное полотенце не первой свежести.
– Ты заходи… – ткнул он пальцем в грудь Кости. – А ты, – он угрюмо зыркнул на Кранта, – канай отседова. И забудь сюда дорожку. Не то копыта повыдергиваю. Усек?
– Да пошел ты… – сплюнул независимо Крант, но опасливо спрятался за спину Кости.
Из полутемной прихожей, до тошноты пропахшей кошачьим дерьмом, Костя прошел в просторную комнату, посреди которой стоял старинный круглый стол с облупившейся лакировкой. Окна комнаты были тщательно занавешены ветхими одеялами, вдоль одной из стен стояли диван без спинки и несколько облезлых стульев. В углу валялись пустые бутылки, смятые бумажки и прочий хлам, обычно оставляемый съезжающими жильцами.
Фонарь сидел за столом и что-то жевал, время от времени вытирая жирные пальцы о газетные лоскуты, заменявшие ему салфетки.
Завидев Костю, он, похоже, не удивился. Только перестал жевать и, откинувшись на спинку стула, сказал:
– Проходи. Садись. С чем пожаловал?
– Не узнаешь?
– Почему? Узнал. Малыш… Седой, значит. Клевая кликуха. Шамать хочешь? – Он кивком указал на стол.
– Жри сам…
Хрипловатый наглый голос Фонаря вдруг разбудил уснувшую было ненависть, и Костя, шагнув к столу, спросил, глядя в упор:
– В парке… твоя работа?
– Кто старое помянет… – криво ухмыльнулся Фонарь. – Было дело. Ты сам виноват. На кой ляд на рожон пер? Я тебя предупреждал.
– Ах ты, гнида!
Костя стремительно перегнулся через стол и схватил Фонаря за грудки.
– Ты мне сейчас за все ответишь. Сполна ответишь!
И только теперь, вблизи, Костя заметил в глазах Фонаря то, чего не смог разглядеть с порога – отчаянье и безумный, животный страх.
– Ты… ты оглянись, – прохрипел Фонарь, безуспешно пытаясь освободиться из цепких Костиных рук.
Костя медленно повернул голову и отпустил Фонаря. Сзади стоял толстомордый, держа в руках длинный и тонкий нож, похожий на шило, а рядом с ним злобно кривил плоское рябое лицо Клоун, крепко сжимая рукоять пистолета, темный зрачок которого смотрел Косте прямо в лоб.
– Хи-хи… – засмеялся Клоун. – Шустрила… Ну чё, лапки кверху? Счас мозги твои по стенке размажу.
Хи-хи… Вот и квиты будем. Э-э, стой, как стоишь! – заметив, как Костя перенес вес тела на левую ногу, вскричал испуганно Клоун.
Костя застыл неподвижно, как изваяние; он увидел побелевшие костяшки пальцев Клоуна и чуть заметное шевеление указательного пальца на спусковом крючке.
– Ну, и что дальше? – угрюмо спросил Костя.
Он чувствовал, как уходит ярость, а на смену ей жаркой волной вливается в тело космическая энергия цюань-шу, готовая в любой миг взорваться серией молниеносных ударов; смертельно молниеносных ударов.
