Агата Кристи - Детективные романы и повести
Эльза сказала:
— Он не придет к завтраку.
По правде говоря, я нашел, что он поступает благоразумно, и сказал:
— Ну, пока!
Он отвел взгляд от картины и посмотрел на меня. И я прочел в его глазах странное, злое выражение. Но с ним это бывало и раньше. Если работа идет у него не так, как ему хотелось бы, если картина его не удовлетворяет, лицо у него становится прямо криминальным. И я решил, что на этот раз просходит то же самое.
Мы пошли к дому, смеясь и болтая. Знала бы она, бёдняжка, что больше не увидит его живым! Но, благодарение богу, она этого не знала и могла чувствовать себя счастливой на несколько минут дольше.
Каролина была во время завтрака такой же, как обычно, только немного озабоченной. Не служит ли это показателем ее невиновности? Неужели она умела так ловко притворяться?
После завтрака она и гувернантка нашли Эмиса мертвым. Я встретил мисс Уиллиамс, когда она бежала к дому. Она попросила меня вызвать врача, а сама вернулась к Каролине.
Бедное дитя! Бедная Эльза! Какое безудержное, детское проявление ярости и горя! Каролина же была совершенно спокойна. Да, она была совершенно спокойна. В ней не было заметно угрызений совести. Она сказала только, что он сделал это сам. Мы не поверили ей, а Эльза отчаянно закричала и бросила ей в лицо страшное обвинение.
Гувернантка уложила Эльзу и дала ей успокоительных капель. Она же увела Анджелу, чтобы девочка не попала в поле зрения полицейских. Она одна проявила необходимую силу воли и выдержку.
Все, что было дальше, осталось в моей памяти, как какой-то тяжелый сон: полицейские с обыском и допросами, репортеры с фотоаппаратами и требованием интервью, арест Каролины…
Тяжелый сон…»
IX
Рассказ леди Дитишэм
«Я познакомилась с Эмисом Крэлем на вечере в студии. Когда я вошла, он стоял у окна. Я спросила, кто этот человек. Мне ответили, что это — художник Крэль, и я сказала, что хочу познакомиться с ним.
Мы поговорили минут десять. Я не берусь описывать впечатление, которое произвел на меня Эмис. Могу только сказать, что все остальные в его присутствии казались маленькими и ничтожными.
Некоторые его картины были выставлены в салоне на Бонд-стрит, одна находилась в Манчестере, одна — в Лидсе и две — в городских галереях Лондона. Я их посмотрела. Мы встретились снова, и я сказала ему:
— Я видела ваши картины. Они изумительны!
Мое замечание рассмешило его.
— Кто вам сказал, дитя мое, что вы разбираетесь в живописи? — спросил он. — Думаю, что вы абсолютно ничего в ней не понимаете.
— Может быть, и не понимаю, — сказала я, — и тем не менее они замечательны.
Он широко улыбнулся.
— Не будьте самоуверенной дурочкой.
— Я не дурочка, — сказала я. — Я хочу, чтобы вы написали мой портрет.
— Если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказал Крэль, — то вы должны понять, что я не пишу портретов хорошеньких женщин.
— А если вы соображаете хоть сколько-нибудь, — сказала я, — то вы должны понять, что я не хорошенькая женщина.
Он посмотрел на меня так, словно увидал в первый раз.
— Пожалуй, вы правы, — согласился он.
— Так вы напишете мой портрет? — спросила я.
— Вы странная девочка, — сказал он.
— Я могу хорошо заплатить, я очень богата.
— Почему вам так хочется, чтобы я вас написал? — спросил он.
— Так. Хочется — и все, — ответила я.
Тогда он сказал:
— Бедняжка! Как вы еще молоды!
— Значит, вы меня напишете? — спросила я.
Он взял меня за плечи, повернул к свету и осмотрел с головы до ног. Потом отошел немного в сторону. Я стояла неподвижно и ждала. -
Он сказал:
— Когда-то я собирался написать стаю ослепительно-пестрых австралийских попугаев, спустившихся на купол собора святого Павла в Лондоне. Если я напишу вас на фоне скромного деревенского пейзажа, эффект будет, пожалуй, такой же.
— Значит, вы меня напишете?
— Я впервые вижу, — сказал он, — такое великолепное, грубое, экзотическое сочетание красок!
— Значит, решено, — сказала я.
— Но предупреждаю вас, Эльза Грир, что я буду говорить вам о любви!
— Надеюсь, что будете, — сказала я спокойно и уверенно. Я слушала его прерывающийся голос и смотрела ему в глаза.
Через день или два мы снова встретились, и он попросил меня приехать в его имение, где можно найти хороший фон для картины.
— И помните, что я женат, — сказал он, — и очень люблю свою жену.
Я сказала, что если он ее любит — значит, она хорошая.
Он сказал, что она не только хорошая — она очаровательная, и он ее обожает.
— Зарубите это себе на носу, деточка, — добавил он.
Неделю спустя он начал писать меня. Каролина
Крэль была со мной любезна, но я чувствовала, что она меня невзлюбила. Эмис был осторожен и не проронил ни одного лишнего слова. Я разговаривала с ним только вежливо. Но оба мы — и он и я — знали…
Через неделю он потребовал, чтобы я вернулась в Лондон.
— Но ведь картина не кончена, — возразила я.
— Она только что начата, — возразил он. — Но я не могу писать ее, Эльза.
— Почему?
— Вы прекрасно знаете — почему. Поэтому — отправляйтесь.
Я знала, что мой отъезд ничего не изменит, й согласилась. Я уехала и не писала ему. Он вытерпел десять дией, а потом сам приехал ко мне. Мы были созданы друг для друга и знали, что всегда будем вместе.
Эмис хотел докончить моґгпортрет.
— Тогда я не мог писать его, Эльза, а теперь напишу, — сказал он. — И эта картина будет лучшей моей работой. Я напишу тебя на фоне голубого моря и старых деревьев, тебя, олицетворяющую крик торжества.
Потом он сказал:
— Пусть никто и ничто не мешает мне работать. А когда картина будет кончена, я все скажу Каролине.
— Каролина не устроит скандала относительно развода? — спросила я.
Он ответил, что, вероятно, нет, но женщины иногда преподносят сюрпризы. Я сказала, что мне жаль причинять ей неприятность, но жизнь есть жизнь.
— Ты благоразумна, Эльза, — сказал он. — Каролина никогда не была благоразумной и никогда не будет. Дело в том, что она любит меня.
Я сказала, что вполне ее понимаю, но если она его любит, она должна думать о его счастье и не связывать его по рукам и ногам.
— Эти прекрасные изречения из современной литературы не решают жизненных вопросов, — сказал он. — Человек борется за свое счастье когтями и зубами — помни это.
— Но ведь мы цивилизованные люди, — возразила я.
Он засмеялся.
— Цивилизованные люди! Черта с два! Каролина с удовольствием вцепилась бы тебе в волосы.
Мы опять поехали в Олдербери. Положение осложнилось тем, что у Каролины появились подозрения. Мне это было крайне неприятно. Я всегда была противницей обмана и фальши. Я считала, что мы обязаны сказать ей все. Но Эмис не соглашался. Несмотря на любовь и уважение к Каролине, он совершенно не думал о моральной стороне дела. Он в творческом самозабвении писал картину, и ничто больше его не беспокоило. Мне не приходилось прежде видеть его в состоянии рабочего экстаза, и только теперь_я поняла, какой это громадный талант.
Но он ставил меня в крайне неудобное положение. Единственным честным выходом было бы сказать всю правду. Эмис просил не устраивать ни сцен, ни скандалов, до тех пор, пока он не кончит картину. Я сказала ему, что сцен не будет, так как у Каролины есть и достоинство и гордость.
— Я хочу вести себя открыто и честно, — говорила я.
— К черту твою честность, — отвечал Эмис. — Она мешает мне писать картину.
Наконец я не выдержала.
Каролина начала что-то говорить об их планах на осень. Я понимала, что, оставляя ее в неведении, мы поступаем слишком дурно. А, кроме того, меня сердили ее двусмысленные остроты. При этом она была так хитра, что придраться было просто невозможно. И тогда я сказала ей все..
Произошел взрыв. Эмис разозлился на меня, но все же признался, что я сказала правду.
Внешне Каролина держалась прекрасно, и я по глупости решила, что она очень легко восприняла неприятное для нее известие.
Я не видела, как она брала кониин. Я допускаю, что она взяла его для себя. Но я не очень верю этому. Мне кажется, она принадлежала к разряду тех ревнивых и властных женщин, которые не выпустят из рук то, что считают своей собственностью. И мне кажется: она решила, что скорее убьет Эмиса, чем отдаст его другой.
На следующее утро я случайно стала свидетельницей окончательного объяснения Каролины с Эмисом. Я сидела на террасе и слышала их разговор в библиотеке. Эмис был выдержан и спокоен. Он просил ее быть благоразумной. Он сказал, что он по-прежнему хорошо относится к ней и к ребенку, обеспечит их будущее. Затем он сказал, повысив голос:
— Пойми, я все равно женюсь на Эльзе, и ничто не сможет остановить меня. Ведь мы с тобой договорились предоставить друг другу свободу.
