Виктория Платова - Куколка для монстра
– На что?
– На фамилию. И на паспорт заодно.
– Всенепременно. Но только не сейчас.
– Почему?
– Если ты действительно ни черта не помнишь, любовь моя, к нескольким сюрпризам тебя нужно подготовить. После семейного обеда. Надо же, как волосы у тебя отросли, – он провел рукой по моим волосам, – и прическа ни к черту. Запустили, запустили тебя… Ладно, это дело наживное. Ну, иди переодевайся. Я тебя жду.
Эрик проводил меня к дверям второй комнаты, в которой я еще не была. Толкнув дверь, он сказал:
– Твои апартаменты. Зная твою любовь к чистке перьев, даю полчаса. Торжественный сбор в гостиной. Водка, сыр, бастурма, зелень, соленые огурцы и я. Все – твое любимое. И все пребывает в нетерпении.
Я закрыла за собой дверь и осталась одна. Маленькая комната, в отличие от гостиной, где окопался Эрик со своими коробками, имела вполне пристойный вид, хотя и была довольно аскетична.
Широкая кровать, застеленная розовым покрывалом с экзотическими китайскими птицами; плюшевое кресло, трюмо, занимающее полстены, – три раскрытые створки зеркала, похожие на триптихи художников северного Возрождения…
Странно, как такие ассоциации могут возникнуть у женщины, которая предпочитает всему можжевеловую водку и соленые огурцы? И которую развязный оседлый цыган Эрик Моргенштерн называет молочной сестрой? Впрочем, если верить ему, меня еще ждет множество сюрпризов…
…На кровати, аккуратно разложенные, лежали вещи. Эрик постарался на славу, он все учел: тонкое кружевное белье, туфли на шпильках, невесомый кусок ткани соблазнительной расцветки, подозрительно смахивающий на вечернее платье.
Я встала между трюмо и кроватью, отразилась сразу в трех зеркалах и медленно сбросила халат на пол. Голенькая, только что родившаяся Анна Александрова.
Мое обнаженное тело ничего не сказало мне, но и не вызвало никакого протеста – вполне, вполне. Я взяла белье, надела его и сразу же почувствовала себя увереннее: новая жизнь начинается неплохо. Затем наступила очередь платья. Прежде чем одеться, я взяла его в руки и поднесла к лицу: оно не было новым (в отличие от белья), оно еще хранило едва уловимый, но стойкий аромат каких-то духов. Духи мне понравились (я бы выбрала именно их, если бы имела возможность выбирать), да и платье тоже. Я осторожно проскользнула в него и почувствовала себя вполне уверенно. Теперь можно обратиться к зеркалам и наконец-то оценить себя.
Платье сидело идеально. Я удивилась этому и сразу же подумала: разве может быть иначе, ведь это же твое платье! Любимый прикид, который безотказно действует на «богатых папиков», как выразился Эрик. Интересно, что это еще за богатые папики и какое отношение они имеют ко мне?.':
Вяло думая об этом, я надела туфли. Они тоже не были новыми, но нога вошла в них идеально. Я удивилась этому и сразу же подумала: разве может быть иначе, ведь это твои туфли!
Какое облегчение, еще немного – и ты окончательно обретешь себя.
Я села перед зеркалом и сразу же нашла то, что искала: косметика. О ней тоже позаботился Эрик, милый молочный братец, если верить тому, о чем он говорит.
Для начала я взяла флакончик духов и осторожно понюхала его: это был тот же запах, которым пропиталось платье. Я вылила несколько капель на мочки ушей и запястья, растерла их и осталась довольна. Моя отвыкшая от посторонних ароматов, стерильно-больничная кожа ждала этого. Теперь можно заняться лицом.
Но по-настоящему накраситься не получилась. То ли я отвыкла от невинных женских хитростей, пока находилась в коме, то ли была не готова ко всему этому великолепию, во всяком случае, мне даже не удалось подвести глаза. Временные трудности, утешила я себя. С тремя кольцами, серьгами и ожерельем удалось справиться куда быстрее. Я машинально закрыла глаза и надела кольца: все сразу же стало на свои места – они подходили к моим пальцам идеально, я даже не ошиблась, надевая их, я даже не раздумывала.
От этого захотелось разбить голову – я ничего, ничего не помнила!.. Даже эти вещи знали обо мне больше, чем я сама. Дальше оставаться одной было невозможно. Почти опрометью я бросилась из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Я надеялась, что Эрик все объяснит мне, что он поможет вспомнить…
* * *…Эрик уже сидел за столом. Он сменил свой богемно-джинсовый прикид на строгий костюм, подпер жилистую смуглую шею стильным галстуком и находился в самом благостном расположении духа. Мое появление он приветствовал громкими хлопками в ладоши и одобрительным свистом:
– Добро пожаловать в Иерусалим, Богородица! Только ты раньше времени на пятнадцать минут. Не узнаю брата Колю!
– Я и сама себя не узнаю, – выпалила я Эрику правду с жалкой улыбкой.
– Ничего, это дело поправимое, – утешил он. – А где же знаменитая демоническая подводка глаз? Где же воспламеняющая преступные страсти губная помада? Теряешь квалификацию, любовь моя.
– Прости, пожалуйста… Надеюсь восстановить ее с твоей помощью.
– Ну, если все в сборе – приступим.
Эрик поднялся со своего места, обошел стол и жестом метрдотеля со стажем отодвинул стул, приглашая меня сесть. Почему я так легко подумала об этом? Неужели Эрик прав, и я только и делала, что благосклонно принимала эти профессионально-ресторанные знаки внимания? Я тряхнула головой, чтобы избавиться от этого наваждения, и села на стул, предложенный Эриком, закинув ногу на ногу. Действительно, хорошие туфли…
Эрик разлил водку по рюмкам, положил мне на тарелку кусочки бастурмы (неужели в прошлой жизни я любила вяленое мясо?), сыра (неужели в прошлой жизни это был мой любимый сорт сыра?) и аккуратно разрезанные огурцы (неужели в прошлой жизни я была такой плебейкой?). Покончив с приготовлениями, он поднял свою рюмку, кивком приглашая меня присоединиться.
– Ну, за возвращение! – выспренне произнес он. – За возвращение вавилонской блудницы, хитрой бестии, удачливой суки, которая всегда выходила сухой из воды. За возвращение самой классной бабы этого города и этой страны. За тебя, любовь моя!
Мы чокнулись. Я залпом выпила водку, горьковато-терпкий вкус которой мне понравился. Эрик с одобрением смотрел на меня:
– Что-что, а водку ты пить не разучилась. Значит, все будет в порядке.
Я поставила локти на стол и внимательно посмотрела на Эрика:
– Ну, рассказывай.
– О чем рассказывать?
– Обо мне, – от выпитого мне стало тепло и отчаянно-весело, – только с самого начала. Я хочу все знать о себе.
– С самого начала не получится. Ни о босоногом детстве, ни о бедной провинциальной юности ничего сказать не могу, извини. Не присутствовал. Но последние пять лет твоей жизни могу живописать довольно подробно.
– Валяй подробно, – одобрила я, и мы с Эриком снова выпили. Чересчур перченная бастурма жгла мне рот, но я не замечала этого. Я вся превратилась в слух.
– Ты меня разыгрываешь, – подумав, сказал Эрик. – Неужели ты действительно ничего не помнишь?
– Нет.
– Так не бывает.
– Бывает.
– Тогда расскажи, что с тобой произошло сейчас, а потом я расскажу, что было раньше. Может быть, мы сложим какую-нибудь картину в стиле твоего любимого хренового Хичкока. – Эрик смотрел на меня так же отчаянно-весело, как и я на него: водка делала свое дело.
– Я знаю только то, что произошла автомобильная катастрофа… Я знаю только то, о чем рассказывал мне один туповатый милицейский капитан. Я его ненавижу…
– Удивила! – Эрик хмыкнул. – Я тоже ненавижу милицейских капитанов. А также сержантов патрульно-постовой службы, начальников управлений по борьбе с организованной преступностью и дешевых майоров…
Почему Эрик сказал о майорах? Олег Марилов ведь тоже был майором…
– Неважно, – перебила я Эрика. – В машине было трое: кроме меня – еще одна женщина. Или девушка. Я не знаю… Я видела ее только на фотографии. И только мертвой. За рулем был мужчина, он тоже погиб. Кстати, он майор. И, к несчастью, оказался другом этого туповатого милицейского капитана… Не очень-то приятно, когда тебя допрашивают с пристрастием, а ты ничего не помнишь.
– Да, – согласился Эрик, – хорошего мало. Кстати, что ты делала в одной машине с ментом? Ты же всегда обходила их десятой дорогой! Тот мудак-фээсбэшник, который из-за тебя по статье сел, не считается. Там была роковая страсть, а я уважаю роковые страсти.
Я во все глаза смотрела на Эрика, – он говорил какие-то запредельные вещи. Они пугали меня, но в то же время не вызывали в моей оглохшей душе никаких отголосков. Чтобы избавиться от этого ощущения, я быстро продолжила:
– Кроме того, что мне рассказали, никаких других воспоминаний. Пришла в себя, но абсолютно ничего не помню. Говорят, что в коме я была два месяца…
– Ну, я в курсе. Хотя поначалу, грешным делом, думал, что ты обвела вокруг пальца и меня, как обводишь всех… Но куда бы ты могла исчезнуть, если даже новые документы не были готовы? Ведь нелегальное положение тебя бы никогда не устроило. Слишком стильная штучка, чтобы доить коров на отдаленном хуторе… Потом решил, что тебя достали и все-таки пришили.
