Татьяна Полякова - Жестокий мир мужчин
— Конечно, помню. Что, проболталась Ивановна? А ведь как меня стращала… через нее я грех на душу взяла, теперь помирать страшно… И так грехов не счесть, а тут такое…
Я слегка растерялась, думала, придется долго уговаривать эту женщину, или она и вовсе не захочет общаться со мной, и вдруг она сама заговорила о том, что так меня волновало.
— Не могли бы вы рассказать поподробнее? — попросила я.
— Вы ведь не из милиции? — задала она встречный вопрос.
— Нет. — Лгать ей мне совершенно не хотелось.
— Выходит, я не ошиблась, вы его жена? Того, что за убийство посадили?
Признаться, я очень удивилась такой прозорливости, торопливо кивнула и замерла, а тетя Женя продолжила:
— То-то, я смотрю, лицо ваше мне знакомо. Вы ведь к Андрею часто заходили, верно? Может, не обращали внимания на нас, стариков, а мы-то ведь все примечаем. Сидишь на скамейке, за внуком присматриваешь, ну и не только за внуком, само собой. У нас, старух, один общий грех: любопытство.
— Это не самый большой грех, — улыбнулась я.
— Может, и не самый, — согласилась тетя Женя. — Вы что же, сами все узнать решили? Небось не просто так У Раисы оказались?
— Не просто, — покаялась я.
— А муж? Все еще в тюрьме?
— Скоро выходит, через несколько дней.
— Зачем же тогда… или думаете виновного сыскать, отомстить и все такое прочее. Вот тут в одном кино такое показывали.
— Не в этом дело, тетя Женя, — начала я, пытаясь отыскать нужные слова. — Муж со мной развелся, за все время, что в тюрьме находится, ни разу не написал. Значит, считает меня виноватой. Может, я и виновата, да вот беда, не знаю, в чем. Одно я знала и тогда, и сейчас: мой муж Андрея не убивал.
— Ясно, — кивнула тетя Женя, взялась за вязание, но тут же отложила носок в сторону. — Что не убивал, это точно. Потому что его фотографию мне показывали, но это вовсе не тот был, кого я видела той ночью. А милиционеры все такие суетливые были, слова сказать не давали, сами спрашивали, сами и отвечали. Да если б хоть один со мной по-людски поговорил, разве бы я скрыла? Характер не тот. А они… Конечно, грех людей винить, сама хороша. Испугалась я очень, вот беда. Внук еще совсем маленький, дочка сильно болела, мужиков в квартире нет, вот и подумала, придут ночью и убьют всех, и мальчонку не пожалеют. А тут еще мужа Раисы убили, ну я и вовсе перепугалась. Да и подруга твердила: «Молчи лучше», вот и молчала…
— Расскажите, пожалуйста, что тогда произошло? — попросила я.
— Кошку я выпускала, замучила, стерва. Сидела возле двери, «мяу» да «мяу», вот и поплелась среди ночи. Только дверь открыла, и вдруг выстрел. Сначала я не поняла, что это, а потом второй раз ухнуло, точно, говорю, выстрел. Два раза то есть. Я ни жива ни мертва дверь свою захлопнула и точно к полу приросла, шагу ступить не могу, а сама в глазок… Андрюшина дверь распахнулась, и этот вышел…
— Вы его раньше видели, до той ночи?
— Нет. Вот тебя видела и мужа твоего тоже… Много тут у Андрея всякого народа перебывало, может, и этот был, но я его не помню. Высокий, волосы темные, красивый такой…
— А узнать вы его смогли бы?
— По фотографии, что ли? Может, и смогла бы… Не знаю. Испугалась я тогда, а ну, думаю, как меня заметит… ведь стреляли же… А он быстро к лестнице — и исчез. Утром по квартирам ходили, из милиции, и фотографию вашего мужа показывали… Я и сказала, мол, раньше видела, а в ту ночь не видела ничего. А вот услышала выстрелы да испугалась.
— Понятно, — кусая губы, заметила я. — А больше никто из соседей этого человека не видел?
— Может, видели, да помалкивали, как я. Кому же охота со всем этим связываться… Опять же страшно. А у вас что, есть на примете какой человек, ну, чтоб на него подумать? — хитро спросила тетя Женя, а я улыбнулась.
— Нет у меня такого человека, а жаль…
— Да уж… Хотя мужу вашему толку от этого немного, коли и так на днях освободится. Годов-то не вернуть, как ни крути.
— Что верно, то верно, — пришлось согласиться мне. — Тетя Женя, — решилась попросить я. — Можно я к вам еще приду… если вдруг появится у меня такой человек?
— Приходите, — кивнула она. — Надо будет, и в милиции расскажу, как все было. Пять лет назад рассказать бы надо, но… лучше поздно, чем никогда.
— Спасибо вам. — Я поднялась и пошла к двери.
— За что? — удивилась она и крикнула:
— Ванюшка, проводи тетю!
Мальчишка выскочил из соседней комнаты и открыл мне входную дверь.
Если бы пять лет назад… Не думать об этом, а то начнешь выть в голос. Ничего не изменишь, сейчас важно найти того, кто все это устроил.
Покидая двор, я вновь вернулась мыслями к Андрею. А что, если мне только казалось, что он безобидный пьяница и хвастун? Что я вообще о нем знаю? Во время сеансов, пока он писал мой портрет, мы много говорили, но в основном о литературе, об искусстве. Андрей любил изображать из себя лектора, хмурил брови, напускал на лицо важность и вещал профессорским тоном. Наблюдать за ним было забавно. Иногда ему приходила охота пофилософствовать, и он высказывал различные идеи, которые часто противоречили одна другой, но его это не смущало. Если я указывала на такое несоответствие, Андрей начинал сердиться и заявлял, что существует свобода воли, он волен сегодня думать одно, а завтра другое и ничего плохого здесь не видит. В общем-то, я тоже не видела, потому что никогда серьезно не относилась ни к нему самому, ни к тому, что он говорил. Сам Андрей интересовал меня мало. Мне нравились некоторые из его друзей-художников, поговорить с ними было интересно, и я любила бывать в его студии. Возможно, будь я внимательнее к Андрею, трагедии бы не произошло… хотя, как знать. Кажется, я стала пессимисткой. Забавно…
Я не сразу сообразила, куда еду, и только когда свернула с улицы Горького на узкую улочку с односторонним движением и милым названием Ильинская Покатая, поняла, что направляюсь к Александру Гаврилову, человеку, который дружил с Андреем со школьных времен и должен был знать его очень хорошо.
Гаврилов в отличие от Андрея был настоящим художником, хотя Андрей утверждал, что тому просто везло. К тридцати пяти годам он стал довольно известен и отнюдь не бедствовал. Пару месяцев назад у него прошла персональная выставка в Доме искусств, я ее посетила, правда, самого Гаврилова тогда не встретила.
Хоть и не виделись мы давно, но на доброжелательный прием я все-таки рассчитывала, некогда у нас сложились очень хорошие отношения.
Гаврилов работал семь-восемь часов в день, обычно с утра и часов до трех, в это время скорее всего свободен, хотя мог отсутствовать дома, в этом случае мой приезд оказался бы напрасным.
Я поднялась на крыльцо с коваными перилами и симпатичным фонарем у входа и нажала кнопку звонка. Ждать пришлось недолго, дверь распахнулась, и я увидела юную красотку в коротком сарафане. Она улыбнулась и спросила:
— Вам назначили?
— Боюсь, что нет, — ответила я. — Я бы хотела поговорить с Александром Анатольевичем, если это возможно. Моя фамилия Верховцева…
— Заходите, я сейчас узнаю…
Я оказалась в просторном холле, а девушка стала торопливо подниматься по лестнице на второй этаж.
Я огляделась и даже присвистнула: дела Гаврилова явно шли в гору. Старый купеческий особняк ему достался по наследству, весь первый этаж занимала когда-то его бабушка. На втором этаже жили две одинокие старушки. Удобства в доме отсутствовали, и бабули очень тяготились этим. Вступив во владение первым этажом, Гаврилов продал свою квартиру, купил в новом районе две однокомнатные и переселил в них соседок-пенсионерок.
Старушки остались довольны, а художник получил купеческий дом в свое полное распоряжение.
Второй этаж был чуть меньше первого, сломав наверху все перегородки, Гаврилов устроил там прекрасную студию. После чего деньги у него кончились, и первый этаж оставался таким же, каким был при его бабушке. Старые обои в цветочек, мебель пятидесятых годов…
Теперь холл поражал дорогой отделкой, огромным ковром и хрустальной люстрой. Да, многое изменилось за эти пять лет.
— Привет, — услышала я, а повернувшись, увидела, как Гаврилов спускается по лестнице.
— Здравствуй. — Я улыбнулась и пошла ему навстречу. — Ты работал?
— Нет. Валялся на диване и читал о жизни Леонардо. Очень поучительно, скажу я тебе. Но если бы даже и работал, по случаю твоего визита с радостью бы забросил все. Сто лет не виделись, да?
— Лет пять, — поправила я. — О делах не спрашиваю. Судя по всему, они в порядке.
— Не жалуюсь. Что называется, попал в струю. Хорошо это или плохо для художника — еще вопрос, но хорошо жить мне нравится. Хочешь, поднимемся в студию?
— С удовольствием, — согласилась я. Студия осталась прежней, просторной, светлой, широкие окна без занавесок, картины…
— Выставку готовлю, — словно извиняясь, заметил Гаврилов.
— Я была в Доме искусств, услышала по радио и посетила…
