Виктория Платова - Битвы божьих коровок
"Ебеньюаром”, как сказал бы его приятель Борода, если бы не был поклонником учения Дао.
Зубная щетка.
Изящная зубная щетка стала последним штрихом в картине пацюковского помешательства. Вместе со всеми этими трофеями он вернулся домой, поставил новую зубную щетку в стаканчик — рядом со своей, полулысой, которой пользовался вот уже четыре года. Точно таким же образом на полочке в ванной оказались духи и помада. Но прежде чем водрузить их туда, Пацюк обильно смочил духами пеньюар-кимоно и…
…о кошмар, о ужас, о извращение!.. — накрасил губы “Черной жемчужиной”,
И закрыл глаза.
Привкус помады на губах при всем его желании не смог сымитировать привкус поцелуя ангела, но Егору было достаточно и этого. Всю ночь, лежа на пеньюаре, он представлял себе картины одну непристойнее другой и изнурял себя дешевым онанизмом.
Но и это не помогло.
К утру воскресенья его крайняя плоть взбунтовалась и перестала ему подчиняться. Впрочем, и мысли тоже не подчинялись ему.
Они были такими острыми и такими нестерпимыми, что Пацюк вызвонил старого университетского приятеля Бороду и пригласил его на кружку пива в “Адриатику”. Но даосист Борода оказался глух к стенаниям пацюковской плоти, душераздирающий рассказ о бегстве Мицуко выслушал с иронией и посоветовал Егору сменить машину на общественный транспорт, чтобы в будущем такие ситуации не повторялись.
— Если бы это произошло в метро, она смогла бы выйти только на остановке. А за две минуты ты бы все ей объяснил…
— Ты думаешь?
— Конечно. За две минуты можно объяснить теорию относительности и значение двух сотен основных китайских иероглифов. Все зависит от настроя.
Пацюк послал Бороду подальше и отправился путешествовать по продвинутым кабачкам в полном одиночестве. Последним пунктом в его программе стало посещение “Аризоны-69”, но свободных мест там не оказалось.
Как не оказалось там и Мицуко.
Вернувшись домой, он позвонил Анне Николаевне, приходящей домработнице. Анне Николаевне было около пятидесяти, в свое время она была художницей, занималась росписью по шелку и даже где-то выставлялась. Но грянула перестройка, а за ней и десятилетие ползучих революций, на пятки стали наступать конкуренты — молодые, зубастые и закончившие не какую-нибудь там “Муху”, как несчастная Анна Николаевна, а “Репинку” и даже Флорентийскую академию с обязательной практикой в галерее Уффици. Анну Николаевну выкинули на помойку вместе с ее батиком в стиле “сталинский ампир”. И последние два года она перебивалась тем, что устраивала у Пацюка небольшие постирушки и два раза в неделю прибирала его логово. Он платил ей триста рублей в месяц, и оба они были довольны друг другом. Но теперь, когда в комнате Пацюка поселился “ебеньюар” с примкнувшими к нему трусиками, а в ванной — губная помада, Пацюк решил отказать художнице от места.
Не навсегда. Только лишь на время.
Его пугала одна лишь мысль о том, что любопытная Аннет (как она сама себя называла) будет рыться в вещах, которые гипотетически могли принадлежать Мицуко.
Мекнув в трубку, что он уезжает в командировку на месяц (дальше — будет видно), Пацюк заверил Аннет, что позвонит, как только приедет. И пообещал ей аппетитную гору грязного белья и прибавку к жалованью.
Уладив вопрос с домработницей, Егор весь остаток воскресенья посвятил просмотру ладно скроенных и крепко сшитых американских страшилок про маньяков. Поточные хот-договские триллеры были так же любезны его сердцу, как и изысканный Эдогава Рампо. Но теперь Пацюк не просто наслаждался крупными планами окровавленных ножей преступников (как обычно и бывает — самых обыкновенных, кухонных). И крупными планами окровавленной груди жертв (как обычно и бывает — самого расхожего, третьего размера).
Пацюк искал подсказку.
Из маньяческой эпопеи следовало, что леденящий ужас у жертв вызывают:
— струны от карниза;
— стрекот кинокамеры;
— гулкие шаги в подземных гаражах;
— непроизвольно поехавший лифт;
— внезапно заговорившее радио;
— ночные звонки по телефону;
— тень за стеклом комнатных дверей;
— тень за прозрачной занавеской душа;
— упавшая кофемолка;
— мяуканье кошки на карнизе окна;
— ни с того ни с сего перегоревшие пробки.
Ни один из этих атрибутов не был задействован в безобразной субботней сцене. Как ни напрягался Пацюк, но вспомнить о наличии какого-либо демона в радиусе двадцати метров от машины он так и не смог. Как не смог и не захотел объяснить отсутствие Мицуко — последний звонок в Сосновую Поляну был сделан им, совершенно обезумевшим от безвыходности ситуации, в два часа ночи. Вот если бы случилось чудо, фантастическое и совершенно необъяснимое, если бы ангел сам позвонил ему…
Но ангел не позвонил.
Зато (ранним утром понедельника) позвонил дежурный по Управлению и сообщил стажеру, что машина за ним вышла. Проклиная хрёнову работу, Пацюк вылез из кровати и через двадцать минут уже трясся в управленческом “рафике” в обществе старшего следователя Забелина и судмедэксперта Крянгэ. Они направлялись в Юкки, небольшой поселок за Парголовом, на северной оконечности города. Там, в одном из коттеджей, было обнаружено тело молодой женщины.
Убитой молодой женщины.
Известно пока было немногое: женщину обнаружили рабочие, строившие соседний коттедж. Они же вызвали милицию.
До сегодняшнего утра Пацюк был в Юкках только один раз. В прошлом году его вывез туда институтский приятель Борода, который славился тем, что променял блестящую карьеру адвоката на место продавца кассет в эзотерическом магазине “Роза Мира”. Еще Борода славился тем, что сам по винтику собрал гоночный мотоцикл. А его гоночный мотоцикл славился любовью к экстремальным трассам.
А Юкки славились своими холмами.
Именно в холмистых Юкках пролегали основные трассы Бороды. Он выезжал в Юкки каждые выходные и отдавался гонкам по крутым холмам с такой бешеной страстью, что приводил Пацюка в немое изумление.
— Если ты будешь так наяривать, то к сорока годам станешь импотентом, — как-то сказал Бороде Пацюк.
— Все мы станем импотентами, — философски заметил тот. — Какая разница — раньше или позже…
— Или убьешься. И тогда прощай, молодость.
— Молодость — это неверие в свою старость, не больше. А я верю в свою старость…
Спорить с Бородой было бессмысленно. Он слыл недорезанным приверженцем даосизма. И сквозь призму учения Дао рассматривал окружающий мир. И не просто рассматривал, а пытался классифицировать. В свободное от кассет “New Age” и мотоцикла время Борода писал трактаты. Трактатов было три:
"Учение Дао как средство ухода за личным автотранспортом”.
"Учение Дао как средство борьбы с насекомыми”.
"Учение Дао как средство воспитания щенков акитаину”.
Никаких щенков акитаину у Бороды не было. Зато с личным автотранспортом он легко взбирался на холмы под углом семьдесят градусов и падал вниз под углом в сто пять. Только один раз Пацюк наблюдал эту душераздирающую картину. Только один. На большее его не хватило.
— Неужели ты не можешь ездить по ровной дороге? — спросил он Бороду, когда они возвращались в Питер. — Неужели ты не можешь ездить по прямой?
— Прямая только потому прямая, что соединяет две точки. Что может быть ничтожнее двух точек?.. А вещь, соединяющая две другие ничтожные вещи, — и сама ничтожна…
Пока Пацюк вспоминал всю эту псевдофилософскую мутотень, “рафик” успел выехать за город, свернуть на развилке в сторону Приозерска и вкатиться в Юкки.
Если бы… Если бы Мицуко хотя бы подмигнула ему или намекнула на возможность встречи хотя бы у какой-нибудь кондитерской, Пацюк бросил бы Управление, переквалифицировался в “тамбовца”, или “казанца”, или какого-нибудь руководителя какой-нибудь региональной топливной компании. И прикупил бы себе недвижимость в Юкках.
Юкки были едины в трех лицах, как всемогущий господь: собственно Юкки, Малые Юкки и Русская Деревня. И все это вместе окружала сумасшедшая природа (сосны-березы-дубы). И все они стояли на холмах и холмиках. И были райским уголком на земле.
В собственно Юкках и Малых Юкках жили аборигены в деревянных домишках и палисадниках с густо разросшейся малиной. Но уже здесь наблюдались вкрапления дорогой породы: вновь отстроенные особняки потихоньку наступали на хижины коренного населения.
Русская же Деревня, как следовало из названия, была прибежищем сильных мира сего. Одна лишь коробка (стены плюс фундамент) стоила здесь от семидесяти тысяч “зеленых”. Верхняя планка цены поднималась на недосягаемую высоту. А на этой высоте парили индивидуальные проекты, рукотворные альпийские луга, рукотворные японские сады камней и мрачные стилизации под курные избы.
Но до Русской Деревни “рафик” не доехал. После собственно Юкков он завалился за подкладку леса и затрусил по только что заасфальтированной дороге. Пацюк хорошо знал эту дорогу — она вела к песчаной холмистой трассе, на которой еженедельно щекотал себе нервы Борода. Миновав трассу, “рафик” приблизился к разношерстной группе особняков на самом краю леса. Все они были либо не достроены и брошены, либо находились в стадии строительства.
