Канарейка в клетке - Анна Вонг
Но сейчас я не хотел свободную, я хотел ту, что заперта в каменных стенах моего особняка. Одна мысль о том, что я снова пройдусь губами по нежной, полупрозрачной коже Карины заставляла мое тело гореть от нарастающего возбуждения.
Не сломлена. Разбита, но не до конца. Она, словно исполосованный трещинами графин, уже не цела, но еще и не уничтожена.
Я не знаю, чего хотел больше, ее беспрекословного подчинения или строптивости, которую буду высекать из ее сознания своей жестокостью, ломая и подчиняя, как марионетку.
Одно я знаю точно, она — моя, пленница, кукла, женщина — не важно, и сегодня я ее возьму, и хотелось бы — силой. Опьяненный алкоголем мозг вырисовывал в сознании будоражащие картины: намотанные на кулак женские волосы, извивающееся тело, капли пота на спине и глубокие стоны, хриплые мольбы о пощаде и разрядка, моя, не ее.
Поднимаясь по лестнице дома, встретился глазами с Лукой, что-то в его взгляде изменилось, но он упорно пытался скрыть это, навесив маску хладнокровия и покорности.
Наплевав на уговоры друга отправиться в постель и хорошенько выспаться, пошел в комнату к своей пленнице.
Карина спала, мирно посапывая. Нагнулся и провел пальцами по оголенному плечу, черный ряд густых ресниц дрогнул, из ее груди вырвался вздох, она потянулась навстречу прикосновениям, безмолвно умоляя о продолжении.
Мои поцелуи стали настойчивее, я знал, что именно она выдаст мне настоящие эмоции и чувства, без притворства, искренние. Фальшь мне не нужна, я повидал ее слишком много, теперь хочу того, от чего кровь в венах превратится в потоки возбуждения.
— Я хочу большего, Лука.
Услышав слова Карины, я почувствовал, что закипаю. Эта дрянь обязана шептать мое имя, всегда, только мое!
Когда боится, когда возбуждена, когда зла, когда ненавидит. Я знал, что Лука бы не посмел ее тронуть, я верил ему, верил безоговорочно, но ярость преобладала над здравым смыслом, я бил его, потому что не мог ударить женщину.
Но я знал, что мои действия возымеют над Кариной тот же эффект, если не раз в десять хуже.
Смотри, сука, это снова твоя вина!
Когда Карина бросилась в ванную и заперла дверь, я понял, что переборщил. Перед глазами поплыли до боли знакомые картины из прошлого.
Белый кафель на стенах, теплая вода, ручьями текущая из переполненной ванны и алые ленты, струящиеся из бледных маминых рук. Тишина, беспощадная, звенит в голове, перемешиваясь с беспокойными мыслями.
Что мог знать о смерти пятилетний ребенок? Ничего… Что мог знать о счастливой жизни, мальчишка, которого бросил отец? Ничего…
В тот раз все обошлось, но это страшное событие оставило отпечаток на душе. С возрастом отметина переросла в клеймо, на котором кровью по белому было высечено «Любовь = смерть».
Второй раз спасти маму не смогли. Сначала я рыдал и скучал, ночевал в маминой комнате, обнимая подушку, которая все еще хранила ее запах, а потом… Потом я ненавидел. Неужели любовь к отцу была сильнее материнской любви? Как она могла меня бросить, одного в этом страшном мире, эгоистично выбрав для себя наиболее простой путь, чтобы забыть о больной любви?
Предала того, кто вечерами вытирал крупные горячие капли крошечными руками и шептал на ухо слова любви и поддержки. За что она так со мной? Неужели он был достоин ее любви больше, чем я?
Карина не сможет умереть, не сейчас… еще ни в одних глазах я не видел столько желания жить, даже после событий последних дней.
В любом случае, Лука ей не позволит, даже если она решиться, я знаю. Он не позволит ей умереть, по крайней мере, пока я хочу, чтобы она жила.
Проснулся утром от головной боли, настырный солнечный луч пробрался в комнату через неплотно задернутые шторы и бессовестно бродил по моему лицу.
Вышел в коридор и встретился глазами с Лукой, память предательски подкидывала картинки о вчерашней ночи, заставляя полуживую совесть подавать признаки жизни.
На бледном лице капо все тоже хладнокровие и безоговорочное подчинение, а на губе след от моих кулаков. Я поежился, Лука не заслужил такого, верный друг и надежный соратник, который за мной в толпу головорезов и на край пропасти. Еще пару таких срывов и я останусь совсем один, рядом со мной будут сновать пресмыкающиеся и услужливые подчиненные, склоняя головы, но где-то в глубине души мечтающие отбросить ногой мое холодное тело и взойти на трон.
Отблески участия и дружеской поддержки в глазах Луки постепенно таяли, становясь чем-то вроде серого тумана. Я сам в этом виноват, вытираю ноги о того, кто всегда был рядом. Кто с детства стоял между мной и теми, кто распускал кулаки в надежде выжить меня из «системы».
— Как ты, Армандо? — голос Луки звучал больше обеспокоенно, нежели осуждающе.
— Нормально. Как она? — спросил я, кивая на двери соседней комнаты.
— Жива. Спит.
— Ранена?
— Порезала шею, но не глубоко.
— Вызови Джемму, пусть приедет и осмотрит Карину.
— Сделаю. Что-то еще?
— А что я могу? Кажется, вчера я сделал слишком многое — я шумно выдохнул и, прислонившись к стене, закрыл глаза.
— Совесть царапается, да? — усмехнулся Лука — значит, не все потеряно.
— Есть такое. Ее телефон у тебя?
— Лежит в сейфе. Только не говори, что хочешь вернуть его Карине.
— Хочу, но только на сегодня.
— Не думаешь, что это жестоко, Арман?
Мы спустились на кухню, взяли по чашке кофе и вышли во двор, закуривая сигареты.
— Жестоко? А как она хотела? Такие, как мы, Лука, не играют в войнушки на заднем дворе, мы их развязываем кровью и ею заканчиваем. Жестокость — наше второе имя. Карина думала, что один приготовленный обед всколыхнет мое каменное сердце? Так не бывает, друг. В любом случае, у нее есть выбор, воспользоваться возможностью связаться с прошлым или проигнорировать шанс, так что я все же великодушен. Я отдаю ей смартфон, чтобы успокоить свою чокнутую совесть, и чуть сгладить вину за вчерашнее. В то же время я покажу Карине, что ее жизнь в моих руках. Она будет жить, даже если будет мертва. Если я так пожелаю.
— Тебе не хочется быть с ней помягче?
— Зачем? Я был мягок, чтобы ее заполучить. Когда трофей висит на стене — к нему теряют интерес, разве не знаешь?
— Тогда зачем она здесь? — вопросы Луки откровенно начинали раздражать,
