Эд Макбейн - Крах игрушечной страны

"Ну и что ты будешь с собой делать?" Племянник ответил: "Я буду все время играть в гольф". Бернс подумал немного и сказал: "Луи, игра в гольф доставляет удовольствие лишь тогда, когда у тебя есть и другие занятия".

Харрод пошел работать охранником.

Так и получилось, что он присутствовал при том, как вечером прошлого вторника, в начале одиннадцатого, Лэйни Камминс въехала на автостоянку яхт-клуба на Силвер-Крик.

— Откуда вам известно время? — спросил я.

— Подождите, я проверю, как идет запись, — попросил Эндрю, нажал на «стоп» и прокрутил заново первые слова Харрода. Эндрю был одет в светло-желтый костюм, а его зеленый галстук гармонировал с обивкой стульев, на которых мы устроились. Эндрю было двадцать девять лет. У него были темные вьющиеся волосы, карие глаза, орлиный нос — в смысле, изогнутый, как орлиный клюв, — и мягкий, почти женственный рот, с тонкой верхней губой, и капризно искривленной нижней. Очки в черной оправе придавали ему высокоученый вид, что, в общем-то, соответствовало действительности: он редактировал "Юридический вестник" в Верхнем Мичигане, и был третьим по успеваемости среди своего выпуска.

— …в начале одиннадцатого, — произнес голос Харрода.

— Откуда вам известно время? — повторил мой голос.

— Отлично, — сказал Эндрю и нажал одновременно на «пуск» и "запись".

— Я посмотрел на часы, — объяснил Харрод.

— Почему?

— Ресторан заканчивает работу в половине двенадцатого. Мне стало интересно, кто это так поздно приехал.

— Расскажите, пожалуйста, где вы находились, — попросил я.

— У входа в клуб стоит небольшая будочка. Я сижу там и проверяю въезжающие машины. А иногда и тех, кто приходит пешком.

— Там есть шлагбаум?

— Нет. Я просто останавливаю приходящих, а потом или машу рукой, чтобы они проезжали, или говорю, чтобы они заворачивали.

— В этой будочке есть свет?

— Есть.

— Горел ли он во вторник вечером?

— Да, горел.

— Расскажите мне, что именно вы увидели в начале одиннадцатого, мистер Харрод.

— К будке подъехала белая «гео». За рулем сидела женщина.

— Вы можете ее описать?

— Это была Лэйни Камминс.

— Вы были с ней знакомы на тот момент?

— Нет.

— Тогда почему…

— Я попросил ее представиться. Она сказала, что ее зовут Лэйни Камминс, и что она приехала повидаться с мистером Толандом. С Бреттом Толандом. Ну, с тем, которого убили той ночью.

— Она назвала вам свое имя и имя мистера Толанда?

— Да. Так все делают. Ну, люди, которых приглашают на вечеринку или на прогулку на яхте. На яхтах часто проводят вечеринки человек на пятьдесят-шестьдесят, за всеми не уследишь. Скажу вам честно, я не слежу за членами клуба. Я только приглядываю за гостями, чтобы убедиться, что они идут именно туда, куда сказали, в ресторан или на какую-нибудь яхту.

— Что сделала женщина, назвавшая себя Лэйни Камминс?

— О, это действительно была Лэйни Камминс, точно. Я видел ее после этого еще раз, и узнал ее фотографию во время слушания. Это была Лэйни Камминс, никаких сомнений быть не может.

— Как она выглядела?

— Светлые волосы, очки, белая блуза и синий шарф с нарисованными якорями.

— Какого цвета?

— Я же сказал — синий.

— Я имел в виду якоря.

— А! Красные.

— На ней были брюки или юбка?

— Я не видел. Она же была за рулем.

— Где она поставила машину?

— У фонаря в дальнем конце стоянки.

— Вы видели, как она выходила из машины?

— Да, но я не помню, в чем она была.

— Но вы смотрели на нее.

— Да. Я хотел убедиться, что она действительно пойдет на яхту Толандов.

— В каком виде у нее были волосы?

— Это в смысле?

— Ну, распущены, подобраны, заколоты сзади?

— А! Распущены.

— Но вы не заметили, в брюках она была или в юбке.

— Нет, не заметил.

— Вы посмотрели, как она выходит их машины…

— Да.

— Что она стала делать потом?

— Потом она пошла к причалу, стала искать яхту Толандов. Она называется "Игрушечка".

— Вы все это время наблюдали за мисс Камминс?

— Да, наблюдал.

— Она нашла эту яхту?

— Нашла. Она остановилась у сходен, посмотрела на яхту, а потом крикнула: "Эй!", таким, знаете, вопросительным тоном. Ну, она не увидела никого на палубе.

— Вам все это было видно из вашей будки?

— Да.

— Как далеко от яхты вы находились?

— Ну, футах в пятидесяти-шестидесяти.

— В будке горел свет, на улице было темно, но тем не менее вы рассмотрели…

— На причале горел свет. И в салоне яхты тоже. Я все это видел ясно, как днем.

— Но при этом вы не заметили, в юбке, или в брюках она была.

— Да, не заметил. Я не из тех мужчин, которые в первую очередь смотрят на женские ножки, — сказал Харрод и улыбнулся. Мы с Эндрю улыбнулись тоже.

— Что произошло потом?

— Она позвала его по имени. Мистера Толанда. Тоже таким вопросительным тоном. "Бретт?!" Он вышел из салона, и она поднялась на борт.

— И что потом?

— Не знаю. Я увидел, что ее действительно ждали, и занялся своими делами.

— Какими же?

— Сел смотреть телевизор. У меня в будке стоит маленький «Сони», и я его смотрю, когда нечего делать.

— И что вы смотрели?

— "Место происшествия".

— Оно как раз началось?

— Да, в десять минут одиннадцатого. Или в пятнадцать?

— Вы видели, как мисс Камминс уходила с яхты?

— Нет, не видел.

— Вы не можете сказать, ушла ли она в то время, когда шоу еще шло?

— Ну, шоу закончилось в одиннадцать, оно идет довольно долго.

Ресторан закрылся в половине двенадцатого, и я пошел домой, а на дежурство заступил ночной сторож.

— Он тоже сидит в будке?

— Нет, он обходит причал, ресторан, вообще всю территорию клуба.

После закрытия ресторана сюда никто не приезжает.

— Вы не видели, чтобы мисс Камминс уходила с яхты в половине одиннадцатого?

— Нет, не видел.

— И не видели, как она десять минут спустя выезжала со стоянки?

— Нет, не видел.

— А как это могло получиться? Вы же сидели в будке…

— Я не видел, чтобы кто-либо спускался с этой яхты в половине одиннадцатого, — твердо сказал Харрод. — И я не видел, чтобы около этого времени уезжала белая "гео".

" — Ты была на яхте?

— Да.

— Вчера вечером?

— Да. Но недолго.

— Сколько — недолго?

— Где-то с полчаса, не больше".

— Спасибо, мистер Харрод, — сказал я. — Мы очень признательны, что вы уделили нам столько времени.

— Здравствуйте, вы звоните в бюро частного сыска Уоррена Чамберса.

Меня не будет в городе около недели, но если вы оставите сообщение, я позвоню вам сразу же по возвращении.

И никаких указаний на то, когда именно была сделана эта запись.

Домашний автоответчик говорил то же самое.

Я снова попытался позвонить Тутс.

— Привет. Я сейчас не могу подойти к телефону, но если вы оставите сообщение, я перезвоню вам сразу же, как только смогу. Спасибо. Пока.

Из этого следовало, что нам с Эндрю придется взять диктофон и в четыре часа встретиться с человеком по имени Чарльз Вернер.

Если вы являетесь служащим полиции, вам приходится сталкиваться со всеми сторонами человеческой жизни, в том числе с самыми неприглядными.

Вы принимаете звонок о семейной ссоре, идете туда, застаете там мужчину в подштанниках и женщину в нижнем белье. Мужчина кричит, что эта дура вывалила ему на голову горячую овсянку, женщина вопит, что он — мешок дерьма, а вы на все это смотрите. С того момента, когда полицейский надевает форму, он перестает быть человеческим существом. Он становится просто формой, а внутри ничего не остается. Женщина не стыдится разгуливать перед ним в одних трусиках — толстая женщина, с грудью, свисающей до пупка, — вы для нее не человек, вы просто Коп, который пришел разобраться с их маленькой неурядицей, просто безымянная неодушевленная часть системы.

Вы видите мертвого человека, лежащего в луже крови на тротуаре.

Вокруг кричат и суетятся люди. Вы им говорите, чтобы они успокоились и шли по домам, что здесь не на что глазеть. Успокойтесь и идите. Вы не человек, который тоже может испугаться и закричать, вы — Коп. На вас не должна производить гнетущего впечатления лужа крови, над которой уже роятся мухи, или мозги, размазавшиеся по лобовому стеклу, или четырнадцатилетний подросток с раскроенным черепом. Вы — Коп, вы пришли, чтобы навести порядок.

Здесь, на яхте Янтарной Щуки, болтающейся посреди Мексиканского залива, Уоррен Чамберс снова был Копом. Коп пришел, чтобы разобраться с пагубным пристрастием Тутс Кили и навести порядок. Поэтому не имело значения, что он снял с Тутс наручники, отвел ее в сортир, а теперь стоял и слушал, как она писает. Эта ситуация вызывала не больше смущения, чем толстая женщина в трусиках. Он снова был Копом, который пытался заново отучить Тутс от наркотиков. Никто не писал за дверью, никто не слушал снаружи. Дама за дверью была невидима, а Коп, стоящий снаружи, был безымянным.