Владимир Константинов - Жестокие игры
«Это ни к спеху. Еще успеется. Все будет хорошо, Дима. Тебя сохранит любовь моя. Веришь?»
«Верю!»
«Ты и сейчас свободен, любимый мой. Ибо невозможно запереть нашу любовь, держать её в клетке».
И вдруг раздвинулись стены тесной кладовки. Раздвинулись до бесконечности. Взору открылись: и огромный ромашковый луг с играющими на нем счастливыми детьми, и величественные горы с цветущими на их склонах эдельвейсами, и бескрайнее пенное море. Свобода! И задохнулось сердце радостью. Как замечательно! И понял я, наконец, простую сермяжную истину — Земля — лишь временное наше пристанище, с гибелью нашей бренной оболочки, жизнь не кончается. Нет. Она только-только начинается. А над головой я увидел мириады огромных ослепительных звезд. Где-то там, на одной из них, мы будем со Светой жить дальше. Определенно.
Проснулся я от нехватки воздуха и ощутил себя лежащим на полу все в той же кладовке. Да, как не прекрасны бывают, порой, наши сны, но и они, к великому сожалению, заканчиваются. Реальность была отвратительной. Другого слова трудно подобрать к той ситуации, в которой я очутился. По моим скромным подсчетам — воздуха мне оставалось ровно на час, максимум — на два. Я слишком расточительствовал во сне. Пора уже готовиться к отбытию в мир иной. Возможно, что там действительно что-то такое есть. Должно быть. Иначе все теряет всякий смысл. Но, что это? Вроде какие-то звуки? Нет, послышались. Это от нехватки воздуха начинает звенеть в ушах. Так о чем я? Ах, да... Не знаю, как там, а здесь мне положительно повезло — я любил такую замечательную женщину, как Светлана, и был ею любим. Даже ради краткого мига этой любви стоило коптить белый свет. Определенно. Но что это? Кажется, кто-то идет? Или это опять глюки? Нет, шаги. Точно. Ближе, ближе. В кладовке зажегся свет. Он показался мне таким ярким, так резанул по глазам, что я невольно зажмурился. А когда их открыл, то увидел склоненное надо мной симпатичное, радостно улыбающееся лицо Игоря Рощина. И я понял, что это Свобода! И не во сне, а наяву. Только у неё может быть такое симпатичное лицо и такая детская улыбка.
— Привет, Игорь! — сказал я, с трудом поднимаясь. — А отчего ты не говоришь: «Я пришел дать вам волю!»?
Рощин заливисто рассмеялся, сграбастал меня в объятия и принялся трясти, словно грушу.
— Здравствуйте, Павел Иванович! Я так рад видеть вас живым-здоровым. Так рад!
А за спиной Рощина стоял великан Максим и тоже радостно улыбался. Какие замечательные мужики! Да с такими ребятами сам черт не страшен. Определенно. Туго придется мафии если такие вот мужики по настоящему возмутся за дело. Мафиози, как те тараканы — вольготно себя чувствуют и размножаются лишь в темноте. Потому и окутали мою Родину мраком — это среда их обитания, так им легче проворачивать свои темные делишки. Но ничего, господа ханурики, еще, как говорится, не вечер, вытяним мы вас на свет божий и дихлофосом, и дихлофосом. Не надейтесь, что сможете убежать за границу. У них подобного дерьма у самих навалом.
— Пойдемте, Павел Иванович, — сказал Рощин. — Там Татиев ждет.
— Так это он?! — удивился я.
— А то кто же.
— Я думал, что ты здесь совершил «государственный» переворот.
— Кого там! — махнул Игорь рукой и кратко поведал о их героической эпопеи, предшествовавшей походу к Татиеву.
— Молодцы! И он вам поверил?
— Поверил. Мы дали ему прослушать запись. И он поверил. Пойдемте.
Мы поднялись на первый этаж. В дальнем углу фойе лежали два трупа боевиков из личной охраны Бахметова. Еще пятеро с хмурыми лицами толпились у стены под охраной телохранителей Татиева, взирая на мир тупо и обреченно.
— А где сам Бахметов? — спросил я у Рощина.
— Застрелился.
— Правда что ли?! — удивился я.
— Да, — кивнул Игорь. — Когда понял, что проиграл, то... Мы не успели помешать.
— Жаль! Он мог быть нам очень полезен.
Руслан Татиев ждал нас в кабинете Бахметова — своего у него здесь не было. Его телохранители уже успели убрать труп Хозяина и сделать уборку. Увидев меня, Татиев встал из-за стола и, широко улыбаясь, с раскрытыми объятиями пошел навстречу. Обнял. Радушно проговорил:
— Рад видеть вас, Павел Иванович, в добром здравии! Выходит, что вы вторично спасли мне жизнь. Руслан Татиев этого не забудет. Нет.
— Здравствуйте, Руслан Мансурович! Я здесь не при чем. Это все они, — я кивнул на стоящего сзади Рощина.
— Э-э, не скажите! Если бы вы все не организовали, то... Только отчего же сразу ко мне не пришли? Зачем так рисковали?
— Хотел добыть более веские доказательства. Расчитывал, что Бахметов, как весьма разумный человек, сам должен прийти к вам с повинной.
— Какой мерзавец! Никак не ожидал от него подобного... Павел Иванович, коньячка не желаете в честь вашего освобождения?
— Не откажусь.
— Игорь Сергеевич, — обратился Татиев к Рощину, — скажите моим парням, чтобы все организовали в кафе в лучшем виде. Через пятнадцать минут мы с Павлом Ивановичем будем.
— Хорошо, Руслан Мансурович, — ответил Рощин и вышел.
— А вы считаете, что Бахметов сам на такое решился? — спросил я, возращаясь к прерванному разговору.
— Нет, я так не думаю. Сам бы он на такое никогда не решился.
— И вы догадываетесь, — кто эти люди?
— Более того, Павел Иванович, — я в этом уверен. Ожидая вас, я пробросил звонок во Владикавказ своим людям. Они мне сообщили, что на днях туда приезжал Сосновский и встречался с Бахметовым.
— Почему же они сразу не сообщили вам об этом?
— Они полагали, что встреча эта проходила с моего ведома.
— Теперь ясно. Но отчего вы перестали устраивать Сосновского?
— Есть один момент, — усмехнулся Татиев.
— Это секрет?
— Да нет, никакого секрета здесь нет. Недавно я встречался в Москве с Сосновским. В разговоре я сказал, что много оружия раздаю своим соплеменникам бесплатно. На это он мне ответил: «Что за оружие, если оно не стреляет». Я понял, что он имеет в виду, не сдержался, схватил его за грудки и чуть было душу не вытряс. Хорошо, что рядом не было его телохранителей. А то бы тут же меня кончили.
— И что же он хотел сказать этой фразой?
— А вы не догадываетесь?
— Может быть и догадываюсь, но хотел бы услышать от вас.
— Этот интриган хочет, чтобы весь Кавказ полыхнул так же, как Чечня. Вот чего он хочет. Хочет погреть свои грязные загребущие руки у большого костра.
— А вы, значит, против?
— Я не только — против, но и сделаю все возможное, чтобы этого не случилось.
— Даже так?! — проговорил я насмешливо. Не верил я всей этой патетике. Нет, не верил. Это горный козел не далеко ускакал от козла московского. Если они даже пасутся в разных стадах, то сущность-то у них все равно одна — козлинная. Определенно.
— Вы что же — мне не верите? — спросил Татиев, насупившись, как мышь на крупу.
Обиделся. А мне плевать! Все равно ты, сученок, никуда не денешься и отработаешь мне по полной программе за все мои здесь унижения и мордобой. Иного выхода у тебя просто нет. Обижайся на здоровье! Впрочем, нет, ссориться с тобой — в мои планы не входит. А потому ответил:
— Верю. Сейчас верю. Но ведь до недавнего времени Сосновский и Бахметов были вашими друзьями.
— Друзьями они мне никогда не были. — Он усмехнулся. — Скорее, как принято у вас говорить, — подельниками.
Вот это он верно. С этим трудно не согласиться. Все они — подельники, одной веревкой связаны. Всех бы разом и подвесить на этой веревке. Ничего, скоро уж.
— Пойдемте, Павел Иванович, к столу, — сказал Татиев, вставая. — А то там обед простынет.
От вида роскошного стола и запаха жаренной баранины у меня случились голодные спазмы желудка. Закружилась голова. А в гортань мощным потоком хлынул желудочный сок. Я едва успевал его сглатывать.
Татиев наполнил рюмки коньяком. Торжественно встал. И я приготовился вновь слушать длинный, как язык сварливой тещи, и витееватый, как речь политика, тост. И был искренне удивлен и даже разочарован, когда услышал:
— За вас, Павел Иванович! Спасибо вам!
Что ж, скромно, но со вкусом. Выпили. Вскоре мой желудок удовлетворенно урчал, переваривая вкусную и полезную пищу. Насытившись, я вспомнил, что не просто здесь, а на работе, напомнил Татиеву:
— Руслан Мансурович, а где же обещанные вами материалы?
— Они в моем кабинете, Павел Иванович. Брат переслал с оказией.
— Вы очень хорошо знаете русский язык.
— Это от мамы, — улыбнулся Татиев. — Она была русской. Потому и внешность у меня несколько необычная для горца. Она воспитала нас с братом на Пушкине, Достоевском, Чехове.
— Что-то не похоже, — усомнился я.
— На что вы намекаете?! — его красивые голубые глаза гневно засверкали. Сильные руки сцепились как раз в том месте, где должен был находиться эфес кинжала. Он обиделся. И здорово обиделся.
Но мне вся эта демонстрация силы, все эти устрашающие приемы были до лампочки, если не сказать больше. Козел! Еще он будет своими сраными губами марать такие светлые имена!
