Фридрих Незнанский - Расчет пулей
В запойном бреду он попал в команду Борца, где собрались такие же отпетые вояки, которых обучили единственному делу в жизни — метко стрелять. И они стреляли, не задумываясь о последствиях и повинуясь только приказу. Это хорошо оплачивалось. Они научились не оставлять следов и на любое дело шли без колебаний. А кого жалеть? Разбогатевших выскочек, которые обманом наживались на других? Так объяснил командир. И этого было достаточно. Что делать, если такая страна? Не они ее выдумали. Главное, платят хорошо. А прессе уже проскочило название «банковские». Крепыш знал, что это звучало всякий раз, когда упоминались заказные убийства, выполненные командой Борца. А у него имелась мохнатая рука в самых верхах милиции. Значит, он действовал правильно. Хотя в последнее время начал присваивать себе чужую долю.
За убийство Толстяка и доставку желтого портфеля Борец обещал пачку баксов и даже помахал ею. Но, получив портфель, исчез. Тогда в первый раз Крепыша пронизала тревога. А он привык доверяться своим чувствам.
Борец сильно преувеличивал свою власть, если думал, что Крепыш слепо подчиняется ему. Умаров — да! Тот готов был с камнем на шее броситься в омут по приказу шефа. А Крепыш научился глядеть шире. В последнее время и у него тоже объявилась в милиции своя мохнатая лапа. По существу, он чувствовал себя готовой заменой Горбоносому. И случись что с тем, встал бы на его место. Но покуда надо было держаться на стреме. Не хотелось сгинуть по-глупому, как Умаров. Поэтому Крепыш тихо выскользнул из старой занюханной пятиэтажки, где квартировал, доехал до центра и, сев на скамейку возле Большого театра, позвонил по мобильнику.
— Дежурная часть? Можно старшину Вашкина?
— Старшина Вашкин слушает.
— Ты? Здорово, Бурбон. Тебе привет из Раменок.
Повисла пауза. Ответное слово «спасибо» означало бы «все в порядке, новостей нет». Но на этот раз «спасибо» не последовало.
— Вместо привета лучше бы ягод прислали, — послышался хриплый голос, Бурбон закашлялся. — Черная-то смородина небось в самом соку? На рынке, чай, рублей тридцать берут за килограмм?
— Ладно, передам.
— То-то! — отключился Бурбон.
Несмотря на то, что Крепыша залихорадило, он не мог не восхититься Бурбоном. Этот косноязычный рязанский малый оказался удивительно изобретательным. Косноязычие было формой его приспособления к окружающим. Дураков не боятся, а значит, любят, если вообще это слово можно применить к нищей спившейся толпе. Не хочется говорить слово «народ». Придуриваясь, закосив под простака, Бурбон на самом деле был цепок и умен. Успевал вложить обширную информацию в минимум слов. В коротком разговоре Бурбон, или, как он числился в отделении милиции, старшина Вашкин, успел ему сообщить, что на тридцатом столбе от метро «Кутузовская» по нечетной стороне прилеплена какая-то бумажка, имеющая для Крепыша чрезвычайно важное значение. Кроме того, Бурбон дал понять, что пора кинуть ему положенные баксы. Иначе налаженная цепочка может сломаться. И Крепыш с готовностью передал, что понял намек.
Теперь требовалось с величайшей осторожностью добраться до «Кутузовской». Крепыш оглянулся незаметно. Надев защитные темные очки с зеркальными стеклами, успел проверить, что у него за спиной слежки не было.
В метро ехал с пересадками, дважды выскакивал из вагонов в последний момент, чтобы оторваться от слежки, если та была. Но ничего подозрительного не заметил.
Медленно, прогулочным шагом прошелся по проспекту. В темных очках и с усами, которые он успел приклеить, его бы сам Горбоносый с первого взгляда не узнал.
Дойдя до тридцатого столба, он неторопливо оглянулся и потом начал просматривать объявления. Со стороны проезжей части, в самом неудобном для чтения месте, был приляпан фоторобот с надписью: «Обезвредить преступника». И физиономия из точек и запятых точь-в-точь повторяла личность стоявшего перед столбом человека.
Крепыш оцепенел от неожиданного оглушающего удара. Публикация фоторобота означала для него смертный приговор. Горбоносый рисковать не любил. И как ни страшна была минута, ошеломленный Крепыш подумал, что Бурбону не дождаться заработанных денег. Потому что отныне для Крепыша начинается другая жизнь, где смертельная опасность будет подстерегать на каждом шагу. Если можно еще успеть сделать такие шаги.
Как бы в подтверждение его догадки зазвонил мобильник. Крепыш нажал кнопку, но не отозвался.
— Але! Ты где? — раздался вкрадчивый голос, и Крепыш вдавил мобильник в ухо, чтобы не пропустить ничего. Он узнал Горбоносого.
Мимо прогремел грузовик с какой-то пустой железной тарой, и Крепыш не расслышал несколько слов.
— …есть важное дело, Алик! — продолжал Горбоносый. — Приезжай к пяти часам. Ты где?
Крепыш подумал, что лучше отозваться.
— В Текстильщиках.
— Чего занесло?
— Хотел Верку достать. Но она не пришла. У нее, по-моему, новый хахаль. Хочу проверить.
— Чего ты к ней прилип? Девок, что ли, хороших мало?
— Хороших немало. Да все они разные, — отозвался Крепыш.
— Ну ладно, этот вопрос решай сам. Мешать не стану, — гнул свою линию Горбоносый. — А к пяти жду.
Крепыш решил прикинуться дурачком — великое дело на Руси!
— Так я от Текстильщиков не успею. К семи если? Можно?
Горбоносый помедлил с ответом:
— Ну, давай в семь.
Крепыш выключил телефон. И представил, что по обе стороны от шефа стоят, ухмыляясь, дуболомы-жмурики. На дело их не пошлешь, мозгов на двоих меньше, чем у крысы, зато они готовы вывернуть потроха кому угодно по первому знаку шефа. «Черта лысого! — с бешенством подумал Крепыш, направляясь в сторону метро. — Имечко, гад, вспомнил. Чтобы заманить!»
Итак, он выторговал два часа передышки. Но не факт, что за его домом еще не установлена слежка. А проникнуть на квартиру ох как надо. Нужно забрать две тысячи баксов, припрятанных на черный день. Вот — этот день наступил. Можно потрогать, пощупать, нанюхаться, а потом застрелиться. Лучше, чем ждать каждую минуту днем и ночью ножа или пули. Горбоносый пойдет на все, чтобы себя обезопасить. Пытать они вряд ли будут. Если только Ворон в качестве премии не попросит. Хлебом не корми, дай поиздеваться — такой ублюдок. Давненько Крепыш дал себе слово закатать лысого Ворона в бетон при первом удобном случае. Да все не получалось. Теперь уже такой возможности не представится. Ворону велено судьбою жить и заниматься пыточным делом. А ему, бывшему городскому беспризорнику, хорошо, если удастся спасти свою шкуру. И то вряд ли.
А ноги сами несли к Мазиловским прудам. Мозг напряженно работал, выверяя способы выявления слежки и пути бегства. Напротив дома, как раз под его окнами, росло несколько кустов. Беспрестанно оглядываясь и не замечая слежки, Крепыш забрался внутрь маленькой рощицы, чтобы понаблюдать за своим окном, прежде чем попытаться проникнуть в дом. Ощущение смертельной опасности сдавило голову и сердце.
Слабый, едва уловимый шорох послышался за спиной. И когда Крепыш резко беспамятливо обернулся, над ним нависло заросшее черной щетиной лицо азербайджанца Мурзы. Этот не знавший пощады афганец отряжался Горбоносым на самые рискованные дела. Все знали, что у него нет ни сердца, ни ума, ни памяти.
Значит, на ликвидацию Крепыша Горбоносый послал самого злобного и безжалостного громилу. Только он не знал, что Крепыш готов ко всему, к любым поворотам. Он ничего не успел сообразить, а мысли про Мурзу пролетели, как молнии. Но еще быстрее сработала рука. Выбросив нож, рука полоснула по животу Мурзы, отчего лицо у него сделалось удивленным, а губы серыми. Мозг, прежде чем отключиться, выдал последнюю мысль, которую держал в себе.
— Горбоносый тебя ищет… — прошептал Мурза, — не ходи к нему. Ворон…
О повалился со стоном, ломая ветки и корчась в судорогах. Крепыш окаменел, но пронзительный женский крик привел его в чувство. Он бросился бежать, стремясь затеряться в толпе, и понял, что если в этом мире под небом он еще может просуществовать какое-то время, то только не в Москве.
Глава 17 Южный магнат
Максим Витальевич Талызин, президент крупной банковской ассоциации, отмечал свой юбилей дважды. В первый раз собралась вся элита, ждали поздравления от президента. Поздравления не последовало, и Максим Витальевич подумал, что никогда этого не забудет.
Во второй раз съехалась публика поменьше калибром, но были и высокие военные и милицейские чины. Максим Витальевич уделял гостям меньше внимания, временами исчезал для сложных телефонных переговоров и приватных бесед, позволил себе прилечь в разгар всеобщего веселья.
День рождения у него приходился на прекрасную июльскую пору. И он считал это добрым знаком своей судьбы. С детской поры в самые трудные времена к июлю как-то все устанавливалось, благополучие какое-то приходило, пусть временное. У братьев — слякотный февраль, промозглый апрель, студеный ноябрь. Всегда нужда, всегда надрыв, всегда ощущение долгого, непроходящего беспокойства. Папаша их бросал много раз, иногда появлялся и дарил что-нибудь. Максим Витальевич помнил желтые леденцы и сломанный самокат, который не раз чинил ему сторож из соседнего гаража. Мать-поломойка часто болела, особенно мучилась радикулитом. И ей ли было возражать против появления или ухода отца, против вечной нервозности, которая возникала во время его визитов, против грошовых даров, которые хоть ненадолго, но скрашивали жизнь ребятишкам и создавали иллюзию благополучия.
