Татьяна Степанова - Демоны без ангелов
– Вы кого-то встретили из своих знакомых на этом мероприятии?
– Да, много знакомых. Вас конкретно интересует…
– Отец Лаврентий.
– Да, мы были с ним на открытии и потом сидели рядом за столом.
– Весь вечер?
– Весь вечер.
– Он куда-нибудь отлучался?
– Нет, он никуда не отлучался. Где-то часу в девятом приехал мой сокурсник по духовной академии. Сейчас он в миру, бизнесмен. Яков Ямщиков. Он сложил с себя духовный сан и больше не служит, то есть запрещен к служению. Но мы поддерживаем деловые и дружеские контакты, он щедро жертвует средства. И вообще мы спорим часто, хотя и не приходим к согласию.
– А отец Лаврентий?
– Он молодой человек.
– Он не учился с вами?
– Он закончил семинарию.
– Да, это я знаю, – Жужин понял, что сморозил что-то не то. Ошибочка! – Значит, в тот вечер 12 июня он все время находился с вами.
– С нами за столом, и это могут подтвердить еще двести человек, – отец Козьма протянул вперед руки и откинул широкие рукава рясы, словно засучил эти самые рукава «половчее». – Знаете, не надо играть со мной в кошки-мышки. Я прекрасно знаю, почему меня вызвали в качестве свидетеля. В секретариате архиепископа третий день только и обсуждают эту прискорбную тему, что отец Лаврентий якобы признался в убийстве своей прихожанки.
– Не якобы, а точно признался, – сказал Жужин.
Катя вся обратилась в слух. Итак, что откроет нам отец Козьма?
– Но вы понимаете, что он не мог этого сделать.
– Мы опрашиваем свидетелей и восстанавливаем картину 12 июня, где находился отец Лаврентий вечером, с кем, что делал, что говорил.
– Я понимаю. И я не буду сейчас блуждать в догадках и строить какие-то предположения о том, почему он признался в том, чего не совершал. Я просто кое-что хочу вам объяснить. Церковь не учит покрывать преступления и преступников, церковь прощает, отпускает грехи, когда встречает искреннее и полное раскаяние. Этот прискорбный инцидент должен быть прояснен, и мы в первую очередь в этом заинтересованы. Все сомнения, все вопросы, все подозрения должны быть рассеяны. Ничего не существует в абсолюте. Клир очень сложен и многолик. А вы сами знаете – безгрешных людей нет, все мы грешники, в том числе и духовные лица. Но никто больше самой церкви не заинтересован в очищении наших рядов от плевел, от паршивых овец. После стольких лет гонений и лишений церковь ищет опору среди лучших, чистых сердцем. Но мы реалисты. Я много лет проработал в ректорате семинарии. Кто приходит к нам? Молодые люди, современные молодые люди. Если во ВГИКе, например, у него что-то не сложилось на втором курсе, он вдруг принимает решение пойти в батюшки. Точно так же со студентами театральных вузов, с медиками… Врача из него не получается, учиться лень, так вот он считает: не попробовать ли в семинарию… Решает строить, как это у них сейчас называется, карьеру. Техническая интеллигенция… Это вообще народ такой, инженером работать не хочется, зарплата не устраивает, так они кто куда – кто в экстрасенсы, а кто к нам. Что нам делать? Отказывать? Но если молодым отказывать, как найти этих самых чистых сердцем, которые ищут свой духовный путь к Богу, сложный путь. Мы слушаем их, мы выбираем, мы проводим собеседование. Задаем вопросы. Но мы тоже люди, и мы можем ошибиться. Принять не того, не достойного сана. Я не говорю убийцу… Поймите меня правильно. С отцом Лаврентием все было по-другому. Он из потомственной семьи священников. Его прадед и дед пострадали во время репрессий, его отец, которого я знал еще студентом, служил в лавре, заведовал церковно-археологическим кабинетом. Он был и священник, и блестящий ученый-археолог, вел раскопки в Новгороде и Киеве, на Украине на месте древних монастырей. Отец Лаврентий в девяностые годы мальчиком «алтарничал», служил в церкви в лавре, помогал. Я знал всю их семью – он самый младший, его сестры души в нем не чаяли, и когда умер их отец, не только они, но и архиепископ Северо-Двинский и Онежский Лонгин – давний друг его отца – взял на себя заботу о его судьбе. Потом они породнились, отец Лаврентий женился на племяннице архиепископа, девушка родом из Выборга. Я говорю вам это все к тому, чтобы вы поняли – отец Лаврентий отличается от среднестатистического выпускника семинарии. С таким воспитанием, выросший в семье, имевшей такие традиции священства, он просто не может быть тем плевелом, тем тернием, который следует вырвать с корнем.
– Извините, что я вас перебиваю, – сказала Катя. – Вы его хорошо знаете, он добрый человек?
– Он молодой, хорошо образованный, интеллигентный.
– Но он добрый?
– Разве интеллигентный человек может быть злым?
– Но он пришел и признался в убийстве, – сказал Жужин. – Зачем подкидывать такие загадки нам, следствию, когда и так уже ясно, что он не совершал убийства вечером 12 июня, потому что находился в это время совсем в другом месте, в присутствии многих свидетелей? У вас есть на этот счет какие-то мысли, отец Козьма?
– Нет.
– Я спрашиваю, потому что хочу понять этот странный поступок человека, о котором вы нам рассказали столько всего хорошего. Это что, психический сдвиг?
– Я затрудняюсь. Для меня это загадка. Но отец Лаврентий всегда отличался духовной крепостью.
– К нам сумасшедшие, простите, пачками лезут, наперегонки признаются в содеянном. Что же, и его в такой вот контингент теперь прикажете записать?
– Может, это какое-то временное расстройство, стресс? – Отец Козьма казался озадаченным и встревоженным. – Ума не приложу. Мы сами все очень расстроены, да что там, мы до сих пор в себя не можем прийти от этого его признания в убийстве.
– А когда вы с ним последний раз виделись?
– Тогда и виделись, вечером 12 июня. Я его довез до самого дома, у меня машина с водителем. Было очень поздно.
Следователь Жужин начал подробно записывать показания, повторяясь и уточняя «для протокола», и Катя выскользнула в коридор. Прошлась, заглядывая в кабинеты. Везде допрашивали свидетелей. Мощнейшая свидетельская база собрана в такой короткий срок. Что ж, в умении работать следователю прокуратуры не откажешь.
Она хотела заглянуть еще в какой-нибудь кабинет, послушать нового свидетеля, надеясь, что уже достаточно примелькалась в Новоиорданском отделе как «представитель главка» и ей позволят присутствовать на допросе и без Жужина.
Но тут кто-то тронул ее за плечо. Катя увидела молодого стажера – того самого, кого посылали за отцом Козьмой.
– Вот, пожалуйста, Николаю Петровичу передайте, это требование ИЦ по священнику и распечатка базы данных, – попросил он. – А то мне срочно к воротам во внутренний двор, там автозак с арестованными прибыл. Ну и денек сегодня, хоть разорвись.
Катя забрала «требование» Информационного центра. Что ж, поработаем почтальоном. И что там у нас по отцу Лаврентию? Ничего – простая форма требования: несудим, к уголовной ответственности не привлекался. А в этом никто и не сомневался. Так, а что в распечатке… Объявлен в розыск как без вести пропавший, через три дня найден – явился домой в семью сам. Отец Лаврентий был объявлен в розыск как без вести пропавший?
Катя с удивлением глянула на дату: май 199… Судя по дате его рождения, ему было тогда всего двенадцать лет. А кто принимал заявление, кто объявлял в розыск? Сергиево-Посадское УВД, отдел по работе с несовершеннолетними. Там ведь лавра, в Сергиевом Посаде, и там они жили. Мальчик из потомственной семьи священнослужителей, про которую так живописно рассказывал отец Козьма, сбежал из дома, а потом сам вернулся. Что ж, бывает, дети бегут из дома.
Но это всегда значит одно – дома не так уж и благополучно, как это кажется на первый взгляд.
Катя вернулась к Жужину в кабинет, тот все еще записывал дотошно показания отца Козьмы в протокол.
– Тут для вас требование ИЦ и справка. На справку обратите внимание.
Жужин сгреб бумаги, по лицу его было видно без комментариев – не сейчас, я занят.
Катя вышла. Ладно, что там насчет остальных свидетелей? В какой кабинет заглянуть на огонек?
– Запрещен к служению, но в душе пламенный христианин, – донеслось внезапно до нее из-за неплотно прикрытой двери кабинета под номером 13. – А вам известно, что по этому поводу говорили писатель Оскар Уайльд и его сизокрылая пташка художник Обри Берд-слей? Они говорили, что единственный светоч, исходивший от христианства, – это живые факелы мучеников, которых сжигали на арене Колизея.
Катя приоткрыла дверь, но заходить не стала. Напротив полицейского следователя в форме сидел, изогнувшись на стуле, закинув ногу на ногу, тощий как хлыст мужчина с землистым лицом и длинными волосами мышиного цвета. В белом костюме, в дорогих ботинках из кожи игуаны, с золотым «Ролексом» на запястье.
«Запрещен к служению»… Катя сразу вспомнила слова отца Козьмы. Это ведь некий Яков Ямщиков, его бывший сокурсник по духовной академии, бывший священник, тот, кто приехал на банкет позже всех и был все равно посажен за главный почетный стол. Значит, и его Жужин выдернул на допрос, сумел. Ай да Жужин!
