Чужая колея - Евгений Александрович Соловьев
Светлана замерла около калитки, не спеша входить во двор и глядя на спину застывшего у крыльца мужа. Женское чутье и семейный опыт подсказали ей, что сейчас, эти несколько первых минут, Павлу необходимо побыть одному.
Молодежь кучковалась у машин, парни закурили, девчонки с интересом оглядывались. До Павла долетали обрывки их неторопливого разговора:
– Прикинь, двор выкашивать – на полдня работы.
– Глухомань. Чего тут прикольного?
– А тебе не по барабану, где бухать?
– Мальчишки, а какая тут тишина! Не, ну правда, вы послушайте, как тихо.
– Тишина, тишина. Деревня, считай, вымерла вся – вот и тишина.
Павел, отогнав нахлынувшие воспоминания, достал из кармана ключ от дверного замка, обернулся, чуть насмешливо посмотрел на молодых, все еще не решающихся отойти от машин.
– Ну, и чего встали там? Девочки, поможете Свете с продуктами, мальчики – разгружаем багажники, потом один – триммер в руки и косить, второй будет мне помогать, разгрести тут кое-что придется.
Глава первая
День щедро одарил город последним в этом году теплом. По-летнему яркое солнце заливало унылые, приготовившиеся к зиме скверы с остатками опавшей листвы на дорожках, отражалось в стылых лужах, искрилось веселыми бликами на окнах и витринах. Но уже к вечеру близкая зима недвусмысленно напомнила о себе разомлевшим от непривычного тепла горожанам: поднявшийся ветер нагнал тяжелые, разбухшие от воды тучи, и с наступлением темноты зарядил мелкий и нудный ледяной дождь.
Он опоздал на последний автобус, и теперь ему предстоял неблизкий путь через плохо освещенный притихший город. В первые минуты после душной и прокуренной рюмочной предстоящая прогулка на свежем воздухе казалась даже приятной, но, пройдя всего пару кварталов, он резко ускорил шаг, застегнув молнию и подняв капюшон тонкой болоньевой ветровки. Купленные на барахолке в Лужниках кроссовки – китайский «Адидас» – промокли насквозь после первой же лужи, в которую Павел забрел, не разглядев ее в темноте какого-то узкого переулка; тонкий джемпер под ветровкой плохо спасал от холодного ветра, и предстоящий путь уже не казался таким коротким. Мелькнувшая было мысль о том, чтобы поймать бомбилу, вызвала лишь легкую усмешку, – перебрав пальцами мелочь в кармане, Павел попытался вспомнить, когда у него в последний раз была возможность вернуться домой на тачке.
Свежий воздух и торопливая ходьба быстро выветривали хмель, а вместе с ним стремительно испарялось и очарование прошедшего вечера. Анька, давно начавшая мутить с Марком, сегодня что-то слишком явно жалась к Витьку, и Павлу весь вечер это было по барабану, но теперь вдруг нахлынула обида за друга – эта мокрощелка, походу, собралась Марка продинамить. Лешка Косой, который, собственно, сегодня за всех башлял, сообщив, что стрельнул деньжат у родаков (а скорее всего – просто спер), весь вечер старательно подчеркивал свою нежданную платежеспособность. Ленка, даже когда приходит на халяву бухнуть, продолжает строить из себя целку – сидела вся такая королевна-недотрога. Бурков с Михасем, бывшие однокурсники по технарю, как-то быстро накидались и стали нести на пару всякую херню. В общем, тусовка получилась не то чтобы супер, хотя, конечно, это лучше, чем просидеть весь вечер в комнате, тупо пялясь в телевизор.
Войдя во двор, Павел осторожно, чтобы не громыхнул засов, прикрыл калитку и направился к крыльцу по проложенной между клумбами узкой гравийной дорожке. С первого же взгляда на дом он понял, что впереди предстоит именно то испытание, которого он так надеялся сегодня избежать, – из-за неплотно задвинутых штор в комнате родителей просачивался свет, значит, мать не спит, и значит, вечер закончится очередной душеспасительной беседой.
После беспросветно-муторных четырех лет техникума и еще более тоскливых шести месяцев завода Павел с радостью открыл для себя чувство свободы. Это была свобода от необходимости каждое утро чуть свет вылезать из теплой постели, втискиваться в переполненный автобус, переться через полгорода на постылую работу, где такие же сонно-похмельные коллеги с самого утра злобно обсуждали очередную задержку зарплаты, улетевшие в космос цены на продукты и перспективы скорого закрытия завода; эта свобода позволяла не считать оставшиеся до субботы дни, не лаяться с занудой-мастером и не ломать голову, как бы потише свалить из цеха, чтобы покемарить часок в каморке комплектовщиц. Но эта свобода имела свою цену, за нее приходилось расплачиваться хроническим безденежьем и регулярными объяснениями с родителями. Правда, безденежье безработного не очень сильно отличалось от безденежья работника Механического завода, а для предков давно была выработана постоянная отмазка: «Да это все временно, дайте хоть оглядеться, поискать чего-нибудь достойное». Нельзя сказать, что такая жизнь полностью устраивала Павла, подвернись действительно интересный вариант, он, возможно, его и не упустил бы, но сам по себе вариант никак не подворачивался, а искать что-то самому почему-то казалось унизительным, да и было откровенно лень.
Несмотря на то что по дороге Павел успел изрядно продрогнуть, зайдя на крыльцо, он не сразу вошел в дом, а, присев на скамейку, достал из промокшей пачки помятую сигарету. Он до последнего оттягивал момент объяснения с матерью и в глубине души надеялся, что именно сейчас, пока курится эта сигарета, она наконец ляжет спать.
Курево не доставило ожидаемого удовольствия: во рту было сухо, паленая водка из рюмочной оставила после себя мерзкий сивушный привкус. При воспоминании о единственном блюде, которое удалось сегодня съесть, – две сморщенные сосиски на бумажной тарелочке с лужицей жидкого кетчупа и кусочком черного хлеба – давно мучивший Павла голод только усилился. Подумав об ужине, дожидающемся его дома всегда, независимо от времени прихода, Павел затушил наполовину выкуренную сигарету и полез в карман за ключами.
Тишину на кухне нарушало лишь мерное тиканье настенных ходиков. На плите стояла закрытая крышкой и плотно обмотанная полотенцем сковородка. Сняв крышку и обнаружив две котлеты с мелко нарезанной жареной картошкой, Павел решил ничего не греть, перенес сковородку на стол, плеснул в чашку холодного чая и потянулся к хлебнице.
– Разогрел бы хоть.
Мать стояла на пороге кухни, прислонившись боком к дверному косяку.
– Да не, я так, – торопливо проговорил Павел, – ты иди, ложись, я сам тут… потом тоже спать…
Мать прошла к табуретке, села, сложив руки на коленях. Именно так она любила сидеть, глядя, как ужинает, вернувшись вечером домой, муж или кто-то из сыновей.
– Почему так поздно?
– Да так, посидели с пацанами.
Павел намеренно говорил с набитым ртом, стараясь замаскировать все еще слегка заплетающуюся речь.
– Пили опять? – тихо спросила она полуутвердительным тоном.
В ее голосе не прозвучало упрека, она лишь
