Владимир Колычев - Мрак в конце тоннеля
В первом случае мне грозила тюрьма, во втором – смерть. Но сколько их было – ничем не примечательных моментов, когда я давал волю рукам! Добро должно быть с кулаками. Но дело в том, что это «добро» само по себе любило подраться.
Про армию лучше не вспоминать. Чуть ли не в первый же день я подрался со «стариком» за то, что он, походя, пнул меня сапогом под копчик. Надо было стерпеть, промолчать, но мой буйный характер и тяга к справедливости нацелили кулаки на обидчика. С ним я справился, за что вскоре жестоко поплатился. Ночью меня подняли с койки, отвели в умывальник, где по мою душу собрались «деды». Я сопротивлялся; кому-то, помнится, разбил нос и подсветил глаз, но все-таки меня свалили с ног. И до постели я в ту ночь еле дополз. Через несколько дней история повторилась. Меня снова отвели в умывальник. На этот раз я кому-то выбил зуб, но все равно остался в проигрыше. Через какое-то время мне досталось снова, но кому-то из «стариков» я сломал челюсть. Только тогда «деды» отступились от меня, зато вплотную занялись молодежью из моего взвода. Как итог, сослуживцы моего призыва меня возненавидели. Даже «темную» хотели мне устроить, но не решились, ведь кулаки у меня – будь здоров. Через какое-то время мы сами стали «дедами», но антипатия ко мне сохранилась, потому что я не позволял им обижать «молодых». Такой вот я был сознательный. А еще мой тезка Платон меня подзуживал. Честь наша состоит в том, учил он из далекого прошлого, чтобы следовать лучшему и улучшать худшее, если оно еще может стать совершеннее. Вот я следовал этому лучшему, вызывая неприязнь окружающих. И чуть в дисбат не загремел за то, что избил сержанта из своего призыва.
Но вместо дисбата беспредельная тяга к справедливости привела меня в школу милиции. Мне повезло, что мои однокурсники оказались нормальными ребятами; никто меня особо не раздражал, и я со всеми ладил. Словом, за два с половиной года не случилось ни одного серьезного инцидента, который мог закончиться для меня отчислением. Я получил офицерские погоны и отправился служить в уголовный розыск.
А там сплошная несправедливость – что по одну сторону закона, что по другую. Ладно, уголовники, у них на роду написано творить зло; но некоторые мои коллеги оказались не лучше – и преступников за мзду освобождали, и липовые дела против неугодных фабриковали, и вымогательствами занимались. Далеко не все такое вытворяли, большинство моих товарищей служили честно – но, как известно, в бочке с медом лучше всего видна ложка с дегтем. Тем более не одна там была ложка, и даже не две…
Первым серьезным делом, к которому меня допустили, было убийство проститутки. Вскоре выяснилось, что к преступлению причастен экипаж патрульно-постовой службы из нашего отдела. Ребята крышевали уличных девочек из нашего района, а часть преступных доходов передавали начальству. Поэтому поступила команда замять это дело. Но не тут-то было. Я пошел на принцип, и сначала на скамью подсудимых сели сутенеры в погонах, а потом и заместитель начальника нашего отдела. Ну, и чего я добился? Коллеги отвернулись от меня, а из службы собственной безопасности пришло предложение работать у них. Я отказался, а вскоре написал рапорт о переводе на новое место службы.
В новом коллективе меня приняли настороженно, но я был уже научен горьким опытом и не хотел больше быть умнее всех. К этому времени я уже успел заметить, что алкоголь притупляет во мне чувство справедливости и подавляет навязчивое желание лезть на рожон. Это и помогло мне найти общий язык с моими товарищами. Употреблял я понемногу, но с утра и каждый день. Увы, но такой стиль стал для меня нормой, и я до сих пор его придерживаюсь, хотя еще в прошлом году с треском вылетел со службы.
Я расследовал квартирную кражу. Из богатого дома исчезло колье с бриллиантами, а обнаружилось оно в кармане девушки, имевшей несчастье крутить роман с парнем из числа «золотой молодежи». Отец мажора был против этих отношений, поэтому неугодная девушка и стала воровкой. А был этот господин депутатом Госдумы и успешным бизнесменом и сразу дал понять, что перечить ему не стоит. Но я не пошел у него на поводу и сумел доказать, что никакой кражи не было, а имела место инсценировка преступления, чтобы отправить девушку в места не столь отдаленные. Дело я развалил, но депутата к ответственности привлечь не смог. А тот объявил мне войну. С его подачи оперативники из управления собственной безопасности установили в моем кабинете видеокамеры и смонтировали длинную запись, где я то и дело прикладывался к своей любимой фляжке. В конце концов меня выставили законченным алкоголиком, дело мое передали на аттестационную комиссию, устроили разбирательство. Если бы не депутат, я мог бы отделаться предупреждением о неполном служебном соответствии, но, увы, комиссия приняла решение уволить меня со службы. Чтобы не доводить дело до дискредитации, мне предложили написать рапорт на увольнение по собственному желанию. Я согласился, и вот уже почти год занимаюсь частным сыском. Не скажу, что эта работа мне нравится, но, как оказалось, ничем другим я больше заниматься не умею… Такой вот я, Платон Молочков.
Да, фамилия у меня, мягко говоря, не очень звучная. Но мой отец потому и дал мне имя Платон, чтобы не было у меня обидных кличек вроде Молочка. И надо сказать, он поступил мудро, потому что везде – и в школе, и в армии, и на службе, меня так и звали – Платон… Да и попробуй обидь меня, так больно получишь кулаком… Если, конечно, я не под мухой. Впрочем, и в таком состоянии меня можно вывести из себя, если постараться.
Но сейчас я пребывал в мирном расположении духа. Ну, смущала меня немного непривычность обстановки, но для окружающих опасности я точно не представлял. И на появившегося офицера в армейской полевой форме советского образца глянул без всякого раздражения. А он шел к нам со стороны контрольно-пропускного пункта; голова высоко поднята, плечи расправлены, спина прямая, походка бодрая, пружинистая, в правой руке кожаная папка, которую он прижимал к бедру.
– Товарищи, я рад был бы приветствовать вас в нашем подземном сооружении, – траурно-пафосным тоном начал он. – Но, к сожалению, противник нанес по территории нашей страны ракетно-ядерный удар, и столица нашей родины Москва разрушена ядерным взрывом. В момент взрыва уровень проникающей радиации в нашем районе составлял тридцать тысяч рентген в час; но кратность ослабления нашего сооружения составляет пятнадцать тысяч; таким образом, каждый из нас получил дозу облучения, равную двум рентгенам в час. Поскольку смертельная доза радиации для человека при кратковременном воздействии составляет от трехсот до пятисот рентген в час, переживать вам нечего. В настоящее время мы находимся в зоне опасного радиоактивного заражения, уровень радиации составляет четыреста рентген в час, через семь часов этот уровень составит сорок рентген в час. Через двое суток уровень радиации на поверхности согласно расчету должен составить четыре рентгена, через две недели – всего ноль целых четыре десятых. Как будет на самом деле, покажут последующие замеры…
Торжество безнадежности в его голосе завораживало, и я вдруг поймал себя на мысли, что начинаю верить этому человеку. Действительно, над Москвой разорвался термоядерный заряд невероятной мощности, ударная волна разрушила дома, больницы, школы, смертоносное излучение уничтожило все живое, и спастись удалось только избранным вроде нас.
Но все испортил немолодой уже мужчина с двойным подбородком и бульдожьими щеками. Панама с пальмами на лысой голове, козырек свернут в одну сторону, а губы скривлены на другую. Глаза скрыты под солнцезащитными очками, но я и сквозь них ощущал его презрительное ко всем и ко мне, в частности, отношение.
– А у меня через две недели самолет на Гавайи! – не вынимая изо рта жвачку, чванно прошмякал он.
Казалось, он уже заранее собрался на курорт. Пестрая рубаха под жилеткой цвета хаки, шорты-бриджи с карманами, кроссовки с белыми носками. Он стоял, спиной прислоняясь к стене, и с небрежностью баловня судьбы обнимал за плечи симпатичную и стройную, как стебелек, блондинку, которая казалась более умной, чем ее мужчина. И выражение лица у нее было осмысленное, и одета она по обстоятельствам – волосы убраны под кепку «милитари», стильный комбинезон, камуфлированный под пустыню, на спине рюкзачок такой же расцветки.
– Нет больше твоих Гавайев, – недовольно глянул на выскочку высокий, дородный мужчина в утепленном костюме для охоты. – Кто-то бросил валенок на пульт.
Ворот его куртки был расстегнут, и можно было увидеть треугольник тельняшки с черными полосами. Может, во флоте служил мужчина, может, в морской пехоте, но в любом случае давно это было, если он, конечно, не офицер. А срочная служба для него, судя по возрасту, могла закончиться лет двадцать назад…
– Какой валенок?! – кисло спросил щекастый.
