Владимир Першанин - Золото прииска «Медвежий»
Почти все «политические» уже освободились, и большая часть рубленных из сосны длинных бараков стояли заколоченные. Мы знали, что к осени прииск закроют, а лагерь расформируют. В связи с этим едва не каждый из нас надеялся до конца года освободиться, хотя многим оставалось сидеть лет по пять-десять, а то и больше.
Видимо, такая у заключенного натура. Он почему-то думает, что после закрытия лагеря у начальства не останется другого выхода, как отпустить зеков на все четыре стороны. А что, мол, с нами еще делать?.. Но собственные мечты мы всерьез не принимали. Это не первый и не последний лагерь, который расформировывают. Нас просто переведут в другой лагерь, гораздо, может быть, хуже этого. Чего-чего, а колючей проволоки хватит на всех с излишком.
Впереди меня в строю перетаптывался и уныло разглядывал свои кирзовые сапоги сорок пятого размера Мишка Тимченко. Сапоги хоть и старые, но аккуратно прошиты по рантам проволокой и густо смазаны солидолом. Кутузов — парень хозяйственный, вот только телогрейку по размеру подобрать не может.
Я зевнул и от скуки наступил Кутузову на задник сапога. Мишка от неожиданности вздрогнул и обернулся. Я сделал вид, что внимательно слушаю Макарова, который зачитывал разнарядку на день.
Развод наконец закончился, и мы трое — Олейник, Мишка и я пошли к своим дизелям. У Ивана Григорьевича Олейника, нашего бригадира, была странная и вначале непонятная мне кличка Варнак. Грузный, с широкими мощными плечами, он шагал, сунув руки в карманы, погруженный в свои мысли.
Кому как, а для Олейника расформирование лагеря — куча лишних хлопот. Месяц назад к нему приехала жена с двумя сыновьями. Нехаев выделил Олейнику комнату в бараке, детей определили в школу при военном городке, и вот теперь на носу новый переезд и, значит, где-то надо заново устраивать семью.
Олейник родом из Москвы. Воевал в артиллерии, вернулся домой лейтенантом с несколькими орденами. Жизнь на гражданке у Олейника не сложилась. Работать не захотел и связался с бандой, которая даже по жестоким послевоенным временам отличалась повадками беспощадными и звериными. Лихие ребята выглядывали на вокзалах демобилизованных офицеров или гражданских, возвращающихся из эвакуации. Будущую жертву выбирали по количеству мешков и чемоданов. Подсовывали смазливую бабенку, которая обещала помочь с билетами и везла гостя переночевать к себе домой на «подвернувшемся» авто, в котором сидели свои люди.
Если гостя успевали ограбить по дороге и была уверенность, что он никого не опознает, его просто выкидывали в канаву, предварительно шарахнув по голове железякой. Остальных ждала участь куда страшнее. Жертву привозили в неприметный, стоявший в лабиринте частных построек дом, и человек навсегда исчезал за высоким деревянным забором. Трупы, разрубив на несколько частей, сжигали в огромной подвальной печи.
Неизвестно, сколько бы действовал этот страшный конвейер, но среди жертв попался на редкость крепкий старшина. Полуоглушенный, с пробитым затылком, он сумел раскидать бандитов и добежать босиком по снегу до ближайшего отделения милиции.
Вызванные с Петровки муровцы вместе со старшиной быстро нашли дом. Кого-то повязали на месте, остальных разыскивали по всей Москве.
Тогда действовал указ об отмене смертной казни — участники банды отделались большими сроками. Олейник получил двадцать пять лет, «четвертак», и я не раз задавал себе вопрос: какую же роль играл он в банде? Неужели хладнокровно рубил на части таких же, как он, фронтовиков и заталкивал куски человеческого мяса в печку?
Или был на подхвате, шоферил, отвозил?..
И все же, несмотря на страшную свою биографию, был наш бригадир человеком неплохим. Жесткий по характеру и очень сильный физически, Олейник мог бы выбиться в главные лагерные авторитеты. Однако от блатной верхушки он предпочитал держаться в стороне и на тюремную кличку откликаться не любил.
Сидеть Олейнику было еще очень долго, а дорога в Москву заказана навсегда. Жена его долго раздумывала, но после девяти лет разлуки рискнула приехать в Якутию вместе с детьми.
Олейнику за сорок. Обычно смурной и малоразговорчивый, он оживляется, когда речь заходит о семье…
Под горячую руку Олейнику лучше не попадаться. С неделю назад, обтачивая на токарном станке коленчатый вал, Мишка Тимченко зазевался и запорол дефицитную железяку. Олейник долго рассматривал испорченную деталь, потом швырнул ее в сторону и залепил Мишке в ухо. Удар был от души, Кутузов взвыл и едва устоял на ногах.
Мишка полдня отсиживался в кустах, пока Олейник не успокоился. Скажу сразу: на трогательную картинку «заботливый отец и любящие дети» отношения между нами и Олейником не тянули.
В лагерной иерархии Олейник был неизмеримо выше двух деревенских сопляков вроде меня с Мишкой, и снисходить до нас он не собирался. Но справедливости ради скажу, что Олейник отличался от большинства блатных, пробивших свое бригадирство кулаками. Излишне к нам он не придирался, и вместе с нами ковырялся в старых дизелях, не отлынивая от грязной работы.
Дизельный участок располагался метрах в ста от лагерного ограждения. Мимо шла накатанная дорога, ведущая из прииска и военного городка в лагерь. Участок был огорожен колючей проволокой. Но под три провисших витка можно было легко поднырнуть, а надпись на столбе, гласившая, что «посторонним вход строго воспрещен», никого не пугала.
Посторонние к нам ходить любили. У нас имелась просторная, всегда хорошо натопленная сторожка, а на другой половине ее — небольшая мастерская, где можно было произвести всякий мелкий, нужный в хозяйстве ремонт.
В дальнем углу пятачка располагался навес, под которым стояли бочки с соляркой и валялся разный ненужный хлам. Здесь, в теплое время года, в укромном закутке среди бочек было хорошо вздремнуть или перекинуться в картишки.
У оглушительно хлопающего дизеля нас встретил дед Шишов, четвертый член нашей бригады. Недавно ему стукнуло шестьдесят шесть лет, а в лагерях он сидел с сорокового года. Он умудрился не только пережить всех своих ровесников, но и сохранить здоровье и большую часть зубов.
— Все нормально? — отрывисто спросил Олейник.
— Нормально, Иван Григорьевич, — закивал и заулыбался Шишов.
Улыбка у него сладенькая, почти сахарная. Он ее не жалеет ни для кого, но мы с Мишкой деда не любим и в знак нашего неуважения никогда не обращаемся к нему по имени-отчеству — Петр Анисимович. «Эй, дед!» — и все.
Натура у деда Шишова паскудная. Может, только поэтому он пережил войну и своих ровесников. Он необыкновенно жаден, постоянно хитрит и к тому же не чист на руку.
— Масло на первом дизеле сменил? — спросил Олейник.
— Сменил. Конечно сменил!
Дед начал многословно рассказывать про смену масла, но бригадир его бесцеремонно прервал, догадываясь, что Шишов выполнил далеко не все, что ему было поручено.
— Солярку в баки залил?
— Залил.
Эти мелочи дед сделал, зато не снял головки цилиндров с третьего запасного двигателя, которые мы собирались сегодня переставлять на первый.
— Радикулит замучал, — пожаловался он.
Олейник выругался сквозь зубы и с минуту раздумывал, заставить ленивого деда работать или отпустить отдыхать. Шишов вздохнул и по-собачьи преданно уставился в глаза бригадиру. Неделю назад Шишов получил из дома посылку и поделился с Олейником табаком и салом. Сало бригадир отнес семье, а дедов табак курил до сих пор, так что момент для придуривания Шишов выбрал психологически верно.
— Ладно, иди, — буркнул Олейник, не глядя на хитрого старика.
Мы с Мишкой сплюнули и промолчали. Табаку и сала нам почти не досталось, хотя дед и был моим земляком. Оба жили до осуждения в Инзенском районе Ульяновской области, а села наши отстояли километров на двадцать пять друг от друга. Но из всех земляков дед Шишов признавал лишь одного писаря Рябуху, у которого хранил продукты и кое-какие личные вещи.
Мы сняли телогрейки, облачились в замасленные спецовки и взялись было за двигатель, но внезапно поступила новая команда. Пришел майор Макаров и приказал Олейнику срочно выделить Малькова, то бишь меня, и Тимченко в распоряжение горного мастера Лунева сроком на два дня. Есть срочная работа. А взамен нас путь подежурит Шишов.
2
Чертыхаясь, мы с Мишкой снова переоделись и пошли искать Лунева. Хорошего от этого вызова мы не ждали — где-то собрались затыкать прорыв и срочно сколачивают бригаду.
Лунев, горный инженер из расконвоированных, ждал возле конторы. Тщедушный, с белесыми усталыми глазами и плохо выбритым подбородком, он лишь числился старшим нашей временной бригады. Командовал нами Николай Захарчук по кличке Захар.
Коренастый, плотно сбитый, с тяжелой, выступающей вперед челюстью, Захар принадлежал к лагерной верхушке. Но в отличие от забубенных, на все плюющих воров вроде Деги и Шмона, он умел ладить с начальством и вышибать план. За это умение Захару уже сократили часть двадцатилетнего срока, но сидеть ему оставалось еще порядочно.
