Владимир Колычев - Дважды коронован
– Ты чо, уху ел, клоун? – Парень не злится, скорее радуется возможности подраться.
Сознание наконец соединяется с телом, и Юра снова находит себя в пространстве. Нет у него крутой бригады, и деньги он придумал, и тачки, и стволы. Это фантазия спьяну разыгралась, вот и понесло его к быкам на рога.
Руку Фурман с женского плеча убрал, но извиняться не спешил. Может, и занесло его на повороте, но расшаркиваться перед этим крутышом он не собирается. Есть у него своя гордость...
– Ты кого клоуном назвал, морда?
Он сунул руку в задний карман брюк, вытащил оттуда «лисичку», нажал на кнопку, и лезвие звонко щелкнуло, выскочив из своего гнезда. Этот щелчок разорвал время на две половины – «до» и «после». Зал ресторана вдруг погрузился в тишину, в которой утонул девичий вскрик. Музыканты перестали игры, и стало тихо до звона в ушах.
Крутыш что-то сказал ему, насмехаясь, но Фурман ничего не слышал. Оказывается, звук отключился внутри его самого, уши наглухо заложило.
А в руках у парня вдруг появился пистолет. Юра не слышал, как лязгнула затворная рама, но видел, как она передернулась, досылая в ствол патрон. Черное жерло ствола уставилось на него, палец шевельнулся на спусковом крючке.
Юра не хотел расставаться с оружием, но все вышло само по себе – пальцы вдруг предательски разжались, и нож упал на пол. Правда, рука от этого легче не стала, скорее наоборот. И ноги вдруг потяжелели.
А крутыш уже обогнул стол, сблизился с ним, резко повел плечом. Фурман видел, как рука с пистолетом надвигается на него, но защититься не успел. Пока поднимал руку, тяжелая рукоять врезалась ему в лоб, и он отключился...
* * *Голова гудела, как трансформатор под напряжением; казалось, если вдруг открыть глаза, она лопнет, развалится на части. Но звук льющейся жидкости все-таки заставил Фурмана разжать веки. Во рту было сухо, очень хотелось пить...
Оказалось, это не вода наливалась в стакан, а булькала водка, которую от души, не жалея, лил Горемыка из граненников. Одним разом всю бутылку по трем стаканам раскидал. Фурман лежал на грязном продавленном диване и видел, как у него ходит кадык под горлом. В предвкушении удовольствия находился не только Горемыка, но и Косой. И еще какая-то худенькая крашеная блондинка, немолодая баба, далеко за тридцать, видно, что потасканная и затертая до дыр. Лицо испитое, но все-таки что-то в нем осталось от былой красоты. Футболка на ней грязная, куртка с чужого плеча, джинсовая юбка с латками, ажурные чулки с огромной дырой на ляжке. А ножки длинные, хотя и кривоватые, но все-таки очень даже занятные.
Женщина, водка, диван... Комната это. Грязная, захламленная, убогая, но все-таки не тюремная камера. А ведь сквозь забытье в голове у Фурмана проскакивала мысль, что его закрыли в ментовском изоляторе. Все-таки он нож доставал, а это холодное оружие. К тому же не паспорт у него в кармане, а справка об освобождении...
Нет, он в каком-то доме; сквозь грязное, до ужаса запыленное окно пробивается тусклый свет, но тюремной решеткой здесь и не пахнет.
Да, кажется, Горемыка говорил, что у него где-то на отшибе дом свой, от бабки остался. Он еще Фурмана уговаривал водки побольше взять, закуски и к нему поехать, чтобы на кабак не тратиться. Блин, надо было так и сделать, чтобы не мучиться сегодня воспоминаниями о вчерашнем бездарно прожитом дне. И перед красоткой опозорился, и перед пацанами. А еще шишка на лбу выскочила...
– Твою мать! – простонал он, ощупывая больное место.
Хорошо ему вчера крутован врезал, а мог ведь и кость проломить.
Удивительно, но никто не обратил на него внимания. Косой, Горемыка и блондинка лишь заторопились, услышав его голос. Быстро чокнулись, дружно выпили, смачно выдохнули – вроде бы с горечью, но так радостно, что Фурману даже завидно стало. И опохмелились, и с ним делиться не пришлось.
– А-а, Юра! – просиял Горемыка, глядя на него. – Проснулся!
– Привет, Юра! – шагнула к нему блондинка, протягивая для приветствия руку. – А я – Зойка!
Шлепнув пальцами по его раскрытой ладони, она резко повернулась к нему спиной. Тощей задницей толкнула в грудь, чтобы подвинулся, и села, локтем опираясь на его бедро. От нее резко тянуло дешевым цветочным одеколоном – то ли внутрь его употребила, то ли голову им полила. Но это «благоухание» не могло перебить запах тухлой рыбы.
– Ты че, бесхозная? – спросил он, всей своей тяжестью положив ей руку на плечо. – Косой, твоя телка? Горемыка?
– Да мы не жадные, пользуйся, – хмыкнул Косой.
– На твои сегодня пьем, ты у нас король, – весело оскалился Горемыка.
– Ты сегодня король! – улыбнулась Зойка, обнажая гниловатые зубы. – А я твоя королева!
– Иди подмойся, королева! И приходи. Буду тебя короновать...
– Фу, какой ты грубый! – надула она щеки.
Фурман толкнул ее в спину, скинул с дивана и поднялся, нависая над ней.
– Полчаса у тебя! Будешь вонять – убью!
Он понимал, что Зойка ничем не сможет ему ответить. Горемыка с Косым не станут за нее заступаться, а она и не убежит: в углу комнаты стояла целая авоська с водкой. Легче себя в порядок привести, чем такого удовольствия лишиться.
Так и оказалось. Как только Зойка вышла, Горемыка откупорил вторую бутылку.
Водки полно, ливерная колбаса на столе, сало, хлеб, маринованные огурчики в банке. Фурман полез в карман брюк, но они были пусты.
– Значит, на мои пьем? – спросил он, хищно глянув на Горемыку.
Хоть Юрка и обломался вчера конкретно, но это вовсе не значит, что теперь его место в задних рядах. Он должен отомстить местным беспредельщикам и сделает это. Но ему нужна бригада. Он должен стоять над Горемыкой, а не наоборот. И Косого нужно под себя подпрячь.
– Так это... не стали тебя будить... – Горемыка достал из кармана несколько мятых купюр, бросил на стол. – Сдача вот.
– И как это называется? – свирепо спросил Фурман.
– Как? – настороженно посмотрел на него Горемыка.
– Крысятничество, вот как это называется! А за крысятничество в приличном обществе убивают, понял?
– Эй, ты не колотись, не надо, – мотнул головой Косой. – Мы тебя вчера из кабака на себе тащили.
– И что? Если на себе тащили, значит, я вам должен? Так я бы с вами расплатился. А так, получается, что вы скрысили мои деньги...
– Ты не нам должен, ты в кабаке был должен. Мы же тебя утащили, а за поляну не заплатили. Ну, мы эти деньги и достали, чтобы в кабак отнести. А потом подумали, что нам они нужней. Вот, бухла накупили... Завтра на работу, а это смерть, если не опохмелиться. Сегодня опохмелимся, завтра как огурчики... Ты закусывай, закусывай, не буксуй! – Горемыка снова откупорил бутылку, но на этот раз накинул граммов по пятьдесят на душу. Все правильно, темп надо сбавлять.
– Да хрен с этим кабаком, не обеднеют! А эти, ну, которые с волыной, они куда делись? – потрогав шишку на лбу, спросил Фурман.
– Забрали своих телок и ушли... Ну, и мы тебя утащили...
– А пика где моя?
– Не знаю, не было ничего, – пожал плечами Горемыка. – Может, эти, крутые, забрали? Один из них наклонялся, что-то поднимал...
– Какие они, на фиг, крутые? – презрительно скривился Фурман. – Да если б не волына, я бы его на запчасти...
– Так ведь была же волына. Была. Значит, он крутой, – не согласился с ним Косой.
Юра озадаченно ковырнул пальцем в носу. Что ни говори, а логика железная.
– Ничего, я эту падлу еще найду! – пригрозил он.
– А если найдешь, то что? – насмешливо сощурился Горемыка.
Водка сняла с него похмелье, и сейчас он находился в состоянии промежуточной трезвости – еще не пьян, но уже слегка под градусом. И на ногах держался крепко, и язык не заплетался. Ну, и голова неплохо соображала. Если и нужно с ним о чем-то договариваться, то сейчас самый подходящий случай. Чуть промедлишь, и поздно будет.
– Завалю!
– У него же волына.
– Я не Александр Матросов, чтобы на амбразуру бросаться. Сзади зайду.
– Слова это все, – покачал головой Горемыка. – Не станешь ты его валить. Зачем тебе это?
– А давай забьемся, что завалю!
– И что, если завалишь?
– А в рабство ко мне пойдешь!
– Чего?!
– Работать на меня будешь. Ты и Косой – уже двое. Еще пацанов найдем, бригада у нас будет. В Москву поедем... У меня наколочка там есть, – соврал Фурман. – Пацанчик из отряда дал. Миллионер один в своем доме живет, за городом, без охраны. Мы к нему в гости зайдем, поговорим, он нам свой миллион и отдаст...
– Грабанем, что ли? – скривился в раздумье Горемыка.
– Темный ты! – хмыкнул Фурман. – Грабят – это когда силой забирают. А он сам нам все отдаст – подобру. Если поздорову хочет быть... Или очко играет?
– Не играет, просто стремно как-то.
– А помнишь, как мы на гоп-стоп ходили?
– Когда это было!
– Были бы поумней, рэкетом бы занялись. Бригаду сколотили бы, торгашей данью обложили. Весь город бы нам платил...
– Так он сейчас Робинзону платит, – вставил слово Косой. – Робинзон у нас всем заправляет...
