Форс-мажор – навсегда! - Андрей Нариманович Измайлов
Поздновато начинается утро у деда типа прораба с мобильной «трубкой».
Коротать ночь вместе с Петей Сидоровым у… разбитого корыта — не улыбается. Валетом на раскладушке? Да не в раскладушке дело!
Артем вздохнул и набрал номер тещи. Не любил он общаться с тещей. Вот и на «восьмидесятом» не сошел… Он и с Натальей-то давно разлюбил общаться, а тут — теща. Трюизм: хочешь узнать, во что превратится жена через двадцать лет, посмотри на ее мать. Как и всякий трюизм — ложен. Абсолютно разные — мать и дочь. Внешне. Хохляцкие телеса, щедро выпирающие из декольте, — Зинаида. Классические пропорции греческих статуй-венер — Наталья. (Руки ей отбить по локоть для полного сходства?!) Прошло, допустим, только десять, не двадцать. Все впереди?
— Аллле? — игривая магазинщица в период разгульного рынка.
— Зинаида Васильевна?
— Да-аа. А кто это? — тон у тещи… отнюдь не в глубоком трансе она, что обнадеживает. Как-никак, но не только теща, но и мать (Натальи), но и бабушка (Димки). Следовательно, большой беды с ними пока не случилось… если верить тону.
— Я. Артем.
— Хи-хи!
«Хи-хи!» не в силу природного смешливого нрава или, например, от внезапной щекотки. Нервное «хи-хи!» — адекватная идиотическая реакция на оглушающую новость. И — бесконечная пауза.
— Зинаида Васильевна!
— А-Артем?
— Димка у вас?
— У Таши.
— Где — у Таши?
— У Таши…
— Где?
— Она… дома.
— На Сибирской?
— М-м-м… — невнятно подтвердила (или опровергла) теща.
— Я сейчас здесь, — помог Токмарев теще, чтоб не врала.
— Ты приехал? Ты в Бору?
— На Сибирской, — конкретизировал Токмарев.
— Она не там.
— Заметил! — Токмарев с трудом сдержал язвительность. — Где?
— Она… у себя.
— Димка?
— Он… через неделю будет. Он на Кубе.
— На какой еще Кубе! Вы сказали — у Таши!
— Я и говорю. Она устроила на Кубу… лечиться.
— Что-о-о?!
— Артем, Артем! Ты не так понял. Просто возникла возможность. В общем… Он жив-здоров. И на Кубе.
— У вас все живы-здоровы?
— Конечно, конечно! А-а… ты-ы?
— Подъеду минут через двадцать, — поставил перед фактом Артем, утомившись телефонной тягомотиной. И положил трубку, чтобы не слышать «сегодня уже поздно, я уже легла, лучше завтра».
— «Пушку»! — второпях заканючил Петя Сидоров, поняв, что гость вот-вот уйдет. — Не, в натуре! Я тогда Кайману ничего не скажу. Слово! Зачем она тебе? — потянул к Токмареву окровавленную руку.
— Незачем, — признался Артем. — Тебе — тем более. Спирт в доме есть? Рану продезинфицируй. Завтра буду в одиннадцать. Звони своему дедушке Жукову, Кайману звони. Скажешь: приходил тут один, «стрелку» забил. В одиннадцать, понял?
«Про Каймана не слышал?! Не местный?!»
Местный. Про Каймана слышал. И видел. И всегда одерживал верх в очных поединках, сколько бы тот ни выпендривался: коричневый пояс! бункай! окинаван годзю-рю!
Школьные прозвища, редко претендуя на оригинальность, прилипают к человеку на всю жизнь.
Генка Чепик был наречен Кайманом еще в классе эдак седьмом.
Гена? Разумеется, крокодил.
Банально.
Аллигатор!
Почти агитатор, навигатор. И длинно.
Гавиал!
На сволочь похоже. И на павиана. Можно схлопотать.
Кайман?
О!
Чепиковский дефект дикции, «прикушенный язык» (с буквой эр — беда, он даже не грассировал, просто по-детски — й: вой’она, й’ыба…) Плюс чепиковское любимое развлечение: подходишь к однокласснику, хлопаешь его по нагрудному карману и восклицаешь: «Карман?!» У кого из них двоих в том нагрудном кармане окажется больше денег, тот и победил… в смысле экспроприировал. По сути, рэкет. Школьный кодекс чести не позволяет отказаться от игры: «Карман?!» — обреченно соглашайся: «Карман…» Да и Чепик дружелюбен постольку поскольку. И денег у него всегда оказывалось больше. Так получалось. Умел выбирать жертву. Пока не столкнулся с Гомозуном, который успел первым хлопнуть и воскликнуть: «Карман?!» С Гомозуном и его карманом — отдельная история. А Чепик (вой’она, й’ыба) произносил: «Кайман?!»
Был Чепик Кайманом, Кайманом и остался. Хотя, если верить на слово злополучному Пете Сидорову, Чепику теперь больше подходит «гавиал», который на сволочь похож. Сказано: Артем поверил Пете на слово. Совсем бандюком стал Генка? И кого решился обобрать?! Жену Токмарева. Значит, самого Токмарева. Беспредел, беспреде-е-ел, гражданин Чепик. С беспредельщиками у капитана ОМОНа разговор короткий — обет дал двенадцать лет назад, после того как отец… как отца… И пока обет не нарушен. Или гавиал Гена полагает, что ему простится по старой школьной дружбе?
Ну-ну! Поглядим завтра.
А сегодня…
5
…нет, уже завтра.
НТВ запускает рискованные программы далеко за полночь.
Получается — уже завтра.
Полупортативный Sony-1400 на тещинской кухне необязательно демонстрировал полупорнуху полуклассика Тинто Брасса: шифон, якобы прикрывающий женские гениталии; отправление естественных потребностей крупным планом (что может быть естественней?! Это по-своему красиво, вчувствуйтесь, вчувствуйтесь!); стоячие «лотосы» неувядаемых старперов, готовые погрузиться…; «он старомоден, в каждой стерве видит даму…»
Именно!
…Наталья десять лет назад не была отъявленной стервой, но и дамой она тоже не была никогда.
Артем женился на ней спьяну, с горя, назло и… по старомодности.
Когда в июле пришло известие о лютой смерти отца в «крытке», Артем держался.
Мать в тот же день свалилась с инсультом.
Артем держался.
Месяц кормил с ложечки, перекладывал с боку на бок, чтобы не появились пролежни, подсовывал «утку», менял простыни, если не успевал с «уткой», утирал слезы стыда на искривленном параличом материнском лице, пытался вникнуть в неразборчивый шепот («Темуш… Темуш…» — и ничего более).
Держался.
С поступлением в том 1985-м он, конечно, пролетел. И на будущее — туманно. Врачи? Что врачи? Из больницы выписали — домашний режим. Уколы, процедуры, стимуляторы, разумеется. Но сиделок не хватает, а круглосуточный уход обеспечить… лучше на дому, сами понимаете, должны понять. Сколько это может… продлиться? Неделю.
Месяц. Полгода. Год. Всю оставшуюся жизнь. Левосторонний паралич, сами понимаете, — там сердце, слева…
Держался.
Продлилось это полтора месяца. И — кончилось. Он душил мысль-междометие «И слава богу! И слава богу!», но мысль-междометие выворачивалась и снова бубнила «И слава богу! И слава богу!» Разве нет? А если бы это действительно продлилось на годы и годы, на всю оставшуюся жизнь? Кому, спрашивается, лучше?! Матери? Артему?.. Похоронили на городском, уже тогда подтопляемым, но выбора особого не было.
Держался.
А потом вернулся в опустевшую квартиру, сел в прихожей на пол, посидел, тупо глядя на итальянские сапожки… Отец купил их матери по весне: «Примерь. — Ой, какие! — Носи! — Нет, жалко! Уже почти лето. Пусть до осени постоят. — Какое лето? Слякоть! — Ничего-ничего. Так дохожу. А осенью сезон открою…» В мае отца забрали. В сентябре не стало
