Виктория Платова - В тихом омуте...
– Да не вожу я, этого еще не хватало! Кто-нибудь из мальчишек подрастет – возьмут, не пропадет. Сейчас Димкина нянька на ней гоняет, идиотка несусветная, но душевная старуха…
– А где мальчишки?
– На даче. Отправила их на лето кислородом заправляться. Здесь рядом, в Куркине.
– А ты?
– А я вот жду. Четвертый месяц уже маленькому. Четвертый месяц, время цветения еще не пришло – Гуля была сдержанна и неопасна для мужчин.
– А ты все корячишься, все пишешь?
– Все пишу, что мне сделается, – спокойным голосом сказала я, и на секунду мне показалось, что ничего не произошло.
Мы просидели до двух часов ночи, все втроем: Гуля, я и малыш в животе; он тоже участвовал в беседе, во всяком случае, к нему она обращалась гораздо чаще, чем ко мне.
Время тянулось бесконечно долго, большую часть его Гуля издевалась над папочкой малыша, преуспевающим сочинителем. Из всего сказанного я поняла, что сочинитель ушел навсегда.
– И слава Богу, – философски заметила Гуля, – баба с возу – кобыле легче, задрал геморроем своим и пищей вегетарианской… А я – ты же знаешь – совсем наоборот, фарш сырой люблю, грешна…
Она постелила мне в комнате старших детей, набитой огромными мягкими игрушками и разорванными книгами.
Наконец-то я осталась одна.
Теперь можно было разобрать рюкзак и собственные мысли – отступать было некуда. Сегодня начинается совсем другая жизнь, не похожая на вчерашнее утро.
Еще вчера Венька ехала в “Красной стреле” и была жива, еще вчера Нимотси искал уходящие под кожу вены, но все-таки был жив. “Но мамочка и папочка уснули вечерком, а Танечка и Ванечка в Африку бегом”, – машинально прочла я на исчерканной фломастерами странице книги, валявшейся на полу.
Да, именно так. В Африку бегом.
Ничего другого не остается. Или остается?
Если поискать, то у Гулиных детей наверняка можно найти альбомы с чистыми страницами и прикинуть какую-то схему.
Как только я решила довериться бумаге, все стало на свои места и я сразу успокоилась – бумага никогда меня не подводила. И многие вопросы решались сами собой. Это касалось сценариев, но, возможно, поможет мне сейчас. Нужно только выстроить несколько сюжетных линий – мою, Веньки и Нимотси.
Было еще одно серьезное ответвление, связанное с увиденными мною в квартире людьми, но просчитать его с наскока было невозможно, да и на сегодняшнюю ночь не нужно.
Не нужно. А может, и вообще ничего не нужно? На меня навалилась апатия – так было всегда, когда нужно было принимать хоть какое-то, мало-мальски серьезное решение.
И впервые в жизни я этой апатии воспротивилась, крепко тряхнула головой – хватит, карапузики, кончились танцы!..
Я нашла альбом с уморительным слоненком на обложке – в Африку бегом, в Африку бегом, – достала ручку и на чистой странице вывела каллиграфическим почерком засидевшейся в девицах библиотекарши – “НИМОТСИ”. Потом подумала секунду и провела стрелку – “МЫШЬ”. Дальше дело не пошло – в моем бедном мозгу всплыла утренняя картина: Нимотси в луже крови и Венька с раскинутыми руками.
Чтобы избавиться от наваждения, я тихонько замычала нечто похожее на начальные такты “Интернационала”, в том месте, где “никто не даст нам избавленья” – и прямо под своим именем, написала “ВЕНЬКА”.
А потом обвела полученную конфигурацию кружком Венька и Мышь стояли одним персонажем – Шерочка с Машерочкой, Маша и Даша Кривошляповы, самые легендарные советско-сиамские близнецы, Тяни-толкай. Эти двое, кто бы они ни были, приняли ее за меня… Наверное, и Нимотси, прежде чем получить пули в грудь, тоже принял ее за меня, а она не стала его разочаровывать, это было частью ее игры, частью жизни, которой она жила после встречи со мной. Нет, это все чушь, детский лепет на лужайке, тем двоим было простительно принять ее за меня – но мой старый дружок, спавший со мной в одной постели, он-то вряд ли мог спутать нас, разве что совсем обдолбался своим кайфом… Я вдруг ощутила жгучее желание оказаться там за несколько секунд до развязки.
Возможно, им нужен был только Нимотси, Венька оказалась просто свидетельницей, чей ключ не вовремя повернулся в замке, – вот это уже было ближе к истине, и я немножко успокоилась – если вообще можно было успокоиться в моей ситуации.
Но тогда – если им был нужен несчастный наркоман, – тогда вся его путаная история оказывалась правдой Я сжала виски.
Черт, черт, черт, если это правда – значит, за этим стоят довольно серьезные люди, и трудно поверить, что они выпустили его – сначала с этой адской съемочной площадки, а потом вообще из страны. Трудно поверить, что вконец исколотый недотепа обвел их вокруг пальца – вот так, за здорово живешь. Вначале это действительно было случайностью – то, что он выжил и вовремя убрался со сцены, но потом? Вряд ли они отслеживали его от Греции до Москвы, много чести… “Он меня в Румынию отправил, а там из Констанцы в Одессу”, – вспомнила я слова Нимотси. Скорее всего там они потеряли его, а здесь нашли.
Но как?
Мне не хватало информации, мне катастрофически не хватало информации – и тогда я вспомнила о блокноте Нимотси.
Но когда я открыла его, дрожа от нетерпения, то поняла, что прочесть его с лету – дохлый номер. Нимотси никогда не отличался хорошим почерком, а героин и психологический стресс доконали его: буквы и строчки налезали друг на друга, заваливались вбок, принимали чудовищные конфигурации. Для того чтобы разобрать хотя бы страницу, потребуется не один день А этих дней у меня в запасе не было.
Итак, Нимотси влип в историю, в которой убивали людей, и делали это с размахом, и вкладывали в это большие деньги. Он оказался ненужным и, возможно, единственным свидетелем, и поэтому его убрали.
Я попыталась поставить себя на место этих людей – такую ли сильную опасность представлял Нимотси? Он был законченным наркоманом, ясно, и вряд ли его словам можно было доверять: с таким же успехом можно доверять горячечному бреду. Он был не опасен сам по себе, но… Но вполне мог стать опасным как звено в цепи, как штрих в уже сложившейся картине – недаром он говорил, что их туманной деятельностью заинтересовался Интерпол.
Я представила Нимотси – маленького, жалкого, зажатого жерновами двух каких-то очень серьезных сообществ: можно было прожить десяток жизней, а таких, как мою, – и сотню – и никогда с этим не столкнуться…
Но он все-таки добрался до Москвы и сразу же отправился ко мне. Он никуда больше не заезжал – и даже удивительно, что грязного и явно обколотого человека не остановил ни один из нарядов милиции, постоянно околачивающихся возле метро. Он никому не звонил, да и звонить особенно было некому.
Стоп. Стоп-стоп.
Если ты думаешь, что им не было смысла вести его все это время – а это похоже на правду, значит, они как-то пронюхали, что он всплыл в Москве… Его засветили. А может, он засветился сам?
От напряжения я сжала виски. Утром я проснулась позже его, а потом вообще ушла на два часа. Значит, что-то произошло за эти два часа. Или раньше?
Я снова открыла блокнот Нимотси – в самом конце его была телефонная книжка с номерами, почти пустая. А почти все имена, которые там были, ничего не говорили мне – очень мало московских, в основном алма-атинские и семипалатинские; несколько душанбинских (Нимотси был из Душанбе). Было еще пару записей чужим почерком, из которых я поняла только “Греция” и “Афины”, – видимо, спасший его сентиментальный грек все-таки существовал. Еще несколько интернациональных адресов – румынских, польских и югославских; все имена – девичьи. Я улыбнулась – решил-таки приударить на старости лет…
И увидела мой собственный новый телефон и новый адрес, записанный наспех – видимо, вчера, у профессорской вдовы. Он был написан огрызком карандаша, тем самым, с которым вчера вечером носился Нимотси.
Я перевернула еще несколько страниц и вдруг наткнулась на еще один бледный след карандаша. Только две записи в книжке были сделаны карандашом – мой телефон и эта: “кинотеатр “Форум”, 5 часов, красный “Форд”. Это было написано на телефоне Володьки Туманова. Но и без этого я знала, что Володька живет где-то на Колхозной.
Запись сделана вчера или сегодня, никаких сомнений. Значит, он назначил встречу, вот только состоялась она или только должна была состояться? Вряд ли, приехав в Москву, он объявился бы у Туманова – они никогда не были друзьями, а если еще и вспомнить, что он вчера говорил о Володьке… Теперь-то мне стали ясны невнятные угрозы Нимотси “этой шестерке, этому гаду” – сотрясая воздух в комнате, он обещал достать Туманова и потребовать отступных. Обычная словесная пурга, которой я не придала значения. Значит, он действительно решил мелко шантажировать добродушного Володьку, значит, он не надеялся на меня, мой бедный запуганный друг…
