Сергей Донской - Дикий фраер
– Не надо! – быстро сказал чернявый. – Все ништяк. Оклемался я.
– Ну так говори, раз оклемался. А то тянешь кота за хвост, тянешь…
– Плутоний! – решительно выпалил чернявый.
– Что ты сказал?
– Плутоний, говорю, Лехман твой вез. Это такая химическая хреноверть, которую для ядерного горючего используют. Приходилось слышать?
Петр моментально вспомнил младшего батиного брата, дядю Лешу, которому довелось принять участие в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Дядя скончался через пять лет после своего подвига и походил в гробу на безносую мумию из фильма ужасов.
– Ну, – настороженно подтвердил Петр, – слышал я про всякие плутоны с ураниями. И что?
– А то! Радиации в этой беде на полный барак таких, как ты, хватит. Молоток, что чемоданчик вовремя бросил, а если все-таки где-нибудь в хате заныкал, то кранты тебе, дорогой товарищ! – Эти слова чернявый произнес с особым чувством. – Сначала полное облысение, – он, прищурясь, окинул взглядом Петину лобастую башку, – потом, когда волосы клочьями повылезают, полная нестоячка и отпадение кожаной иглы.
– Чего-чего?
– Агрегата твоего. За неделю сгниет и отвалится… Дальше рассказывать?
– Да ну тебя! – отмахнулся Петр с суеверным ужасом старообрядца, впервые столкнувшегося с самой настоящей чертовщиной. Потом этой же свободной рукой быстро провел по тому месту, за сохранность которого не может не опасаться ни один мужчина.
– Ну как? – Чернявый вопросительно поднял брови. – Держится пока болт? Не придется невесту пальцем колупать?
– Сам колупай! – озлобился Петр, потому что не испытывал стопроцентной уверенности в том, что опасный груз никак не повлиял на его здоровье. – Говорю тебе: выбросил я чемоданчик, когда от тебя драпал. А по дороге его Лехман на коленях держал… Хотя ему теперь никакое облучение не страшно, – философски заключил Петр после недолгой паузы.
– Это ты правильно сказанул, братишка, как говорится, абсолютно в сисю, – согласился чернявый, тоже преисполнившийся задумчивости. – Мертвые не болеют и не потеют. По барабану им все. А нам, живым, как хочешь, так и вертись теперь. Э-эх!
Его лицо, покрытое коркой уже запекшейся крови, походило на скорбную маску. Поглядывая на нее с некоторым раскаянием, Петр задал вопрос, давно вертевшийся у него на языке:
– Выходит, Лехман валежник этот… или лаврушник… ну, плутоний… у кого-то спер?
– Смекалистый ты, братишка, с ходу все просек. – Чернявый одобрительно цокнул языком, выражая свое уважение к собеседнику. – Тут ты опять в точку попал, в самую дырочку. Вот именно, что спер, только не у кого-то, а у папы Стингера, за что и поплатился головой своей бесшабашной. – Тираду завершил очередной вздох, да такой горестный, как будто покойный Лехман являлся закадычным другом чернявого или даже его ближайшим родственником.
Припомнилась Петру бесконечная смена офисов, таинственность, которую напускал на себя шеф при встречах с партнерами, его опасливое поведение на пустынном шоссе. А еще всплыло в памяти странное распоряжение шефа оплатить стоянку машины за два месяца вперед, а следом – нытье секретарши по поводу немодного купальника, который мог понадобиться ей уж никак не в осенней Москве. Невесело стало Петру, обидно и тошно, как всегда, когда оказывалось, что его в очередной раз держали за дурачка, посмеиваясь тайком над его доверчивостью.
– Юля с ним заодно была? – задавая вопрос, Петр мрачно смотрел на свое отражение в зеркале и пытался определить, что именно в его внешности побуждает людей относиться к нему как к последнему недоумку.
– Юля? А-а, мочалка эта, которая без штанов бегала! – догадался чернявый. – Юля, братишка, это еще та жучка, ей конец в рот не клади! Короче, слушай сюда…
Если бы Петр оторвался от зеркала и получше присмотрелся к болтливому рассказчику, он бы очень скоро усомнился в искренности его преувеличенно вытаращенных глаз. Насторожила бы Петра и приблатненная скороговорка, местами смахивающая на бессвязный бред. Но он был слишком занят своими переживаниями, своими тяжелыми мыслями, среди которых главенствовала одна: «Что ж вы, Михаил Иосифович, положенную зарплату мне не выдали, если в бега решили податься с краденым плутонием? Ведь знали же, сволочь вы такая, что матушка моя без лекарств загнется совсем. С ней-то так за что? На инсулин для больного человека денег пожалели?»
– Какой инсулин? – опешил чернявый. – Ты о чем, братишка?
Сообразив, что он только что разговаривал вслух, Петр слегка смутился и сказал:
– Ладно, хватит языком трепать. Мне подробности про то, как кто чего у кого схлямзил, без надобности. Остохренело мне это все. Всюду одно и то же в Курганске вашем вшивом. Сваливаю я в деревню. Насовсем… Так что вставай и топай отсюда, пока я добрый. Автомат свой завтра заберешь, когда меня не будет.
Мужичок посмотрел на него с сожалением, как будто видел перед собой наивного простофилю, рассчитывающего выиграть в телевикторине поездку в Голливуд.
– Я-то потопаю, – печально сказал он. – А вот ты, братишка…
– Что я? – пасмурно спросил Петр.
– Тебя из дома живым не выпустят, – жарко зашептал чернявый мужичок с вдохновением начинающего астролога. – Стингер, он ведь с кентами своими снаружи караулит. Кто поверит, что ты товар выбросил? Пытать тебя станут, жилы на кулак мотать, живым на кусочки резать.
– Еще чего! – возмутился Петр. – Я же сказал тебе, где чемоданчик валяется… Километров за пять от речки-вонючки, на лесной опушке…
– В сторону города идти надо? – уточнил чернявый.
– Во-во! – подтвердил Петр. – Вдоль дороги и все прямо, прямо… Поищите как следует, так найдете. Забирайте плутоний свой хренов, на здоровье! – Сообразив, что здоровье и радиация вещи как раз несовместимые, он коротко хохотнул и закончил: – Лично мне такое счастье и даром не нужно!
Собеседник покачал головой:
– Нет. Не проканает такой номер. Все равно пытать тебя станут, а потом утопят как котенка. Мафия! – Он произнес последнее слово с почти религиозным благоговением.
– Да ну вас всех на хрен! – Петино негодование возрастало с каждой секундой. – Пытки какие-то придумали… Я уехать хочу, и все! Кто станет у меня на пути – покрошу из автомата на фиг!
– А потом кича, шконка да небо в решетку, так, братишка? – Мужичонка соболезнующе покачал головой. – Да ты в камере от одного духана загнешься, если в деревне вырос. Туберкулез там с педикулезом и разные прочие неприятности. Оно тебе надо?
– Не надо, – честно признался Петр. – А Стингеру твоему все равно не дамся. Зубы об меня обломает твой Стингер.
– То, что парень ты смелый, это хорошо, – задумчиво сказал чернявый, – а то, что горячий и глупый, – ой как плохо. Все можно миром решить, путем и без лишнего напрягу… Ты только помоги мне встать, и выйдем мы потихоньку из подъезда вместе как настоящие корефаны. Я сам братве расклад объясню, мне поверят… Подставь-ка плечо, братишка, обопрусь…
Еще не успев толком обдумать предложение, Петр, не выпуская из руки гантель, наклонился к покалеченному мужичку, заранее страдая из-за того, что новехонькую куртку придется измарать чужой кровью. Это было скорее инстинктивное желание помочь слабому, чем намерение идти на поклон к чужому пахану.
Левая рука чернявого мужичка, кисть которой сравнялась по толщине с ладонью, проворно обхватила Петра локтевым сгибом за шею, сам он повис на ней всей тяжестью, неуклюже копошась где-то внизу.
– Вставай-вставай, – подгонял его Петр. – Не барышня кисейная.
Бросив машинальный взгляд на зеркало, висевшее в прихожей, он не сразу сообразил, что картина, увиденная в отражении, имеет самое непосредственное отношение к нему лично. Просто один человек пытался поставить на ноги другого, а тот, другой, тем временем вытряхнул из рукава блестящий острый предмет, наполовину спрятавшийся в сжатый кулак. Теперь тонкое металлическое жало было направлено беспечному доброхоту прямо в живот, чуть выше пупка, а тот продолжал доверчиво склоняться над своим будущим убийцей.
«Так это же я, которого заколоть хотят!» – догадался внезапно Петр. Мысль, осенившая его, была такой молниеносной, что в сравнении с ней все происходящее вокруг напоминало замедленную съемку.
Вскрикнув от ненависти и отвращения, Петр подался навстречу противнику, наугад попытавшись перехватить вооруженную руку. Его пальцы схватили пустоту, но сам порыв оказался спасительным, потому что, если бы он попробовал распрямиться, чернявый, прилепившийся к нему пиявкой, как раз подгадал бы со своим коварным ударом. Потеряв же опору, он опрокинулся на пол, невольно приняв вес своего тела на здоровую правую руку. Вот тогда-то Петр и разогнул спину, резким рывком освободившись от захвата.
Его ярость была всепоглощающей и мутной, как штормовая волна. Опять его попытались обвести вокруг пальца, опять хотели оставить в дураках, и терпение у Петра лопнуло, как перетянутый стальной трос.
