Алексей Хапров - Черная повесть

Впрочем, Алан не стал особо настаивать, и занялся разбитой керосиновой лампой, которая валялась на полу у окна. Повертев её в руках и немного с ней повозившись, он в сердцах отбросил её в сторону, сопроводив свои действия кратким и лаконичным: «Хана!».

В домике снова установилась тишина.

— Кто-нибудь скажет, сколько время? — спросила Юля.

Тагеров щёлкнул зажигалкой. Я невольно бросил на него взгляд и поразился произошедшей в нём резкой перемене. От былой бравады не осталось и следа. В его глазах поселилась паника, а выражение лица стало каким-то беспомощным, даже робким.

— Три часа ночи, — сообщил Алан.

Лиля тяжело вздохнула:

— Скорей бы уж утро.

Она немного помолчала и снова обратилась к нам:

— Ребята, а вы помните, что вчера Вишняков рассказывал о Снежном Человеке?

— Помним. Как не помнить? — ответил я. — Я когда эту рожу в окне увидел, у меня первая мысль была про него.

— Вот-вот, и я про то же, — сказала Ширшова. — Может это действительно он и есть? Может все эти рассказы — не выдумка, а чистая правда?

— От неверия до почитания — один шаг, — проворчал Тагеров.

— А по-моему, это не Снежный Человек, — проговорила Патрушева.

— Почему ты так считаешь?

— Потому, что он на него не похож. Всем известно, что Снежный Человек — это огромная человекообразная обезьяна. А в той физиономии, которую мы видели, ничего обезьяньего не было. Глаза, нос, рот — точно такие же, как у людей. Если бы не шерсть и не чёрный цвет, я бы не сомневалась, что в наше окно заглянул самый обычный человек.

— А ты, что, так хорошо успела его рассмотреть?

— Хорошо — не хорошо, но за те секунды, что я его видела, он отпечатался в моей памяти довольно отчётливо.

Я мысленно сопоставил описание Юли с тем, что наблюдал сам, и не обнаружил никаких различий.

— Конечно, если бы Лю Ку Тан не выронил лампу, можно было бы рассмотреть его и получше, — заметил Алан.

— Ты уверен, что ты бы её не выронил? — парировал я. — Полчаса назад кто-то даже на улицу боялся выйти, и предлагал определить это по жребию.

Тагеров сконфуженно кашлянул.

— Да я просто говорю, — стал оправдываться он.

Нашей перепалке не дала развиться Лиля.

— Короче, — обратилась она к подруге, — ты сопоставила то, что мы видели, с тем, что изображают на картинках. Но, по-моему, никто ещё толком не знает, как точно выглядит Снежный Человек. Картинки — это ведь не фотографии. А фотографий его нет.

— Все, кто видел Снежного Человека, описывают его одинаково, — защищала свою точку зрения Патрушева. — На основе таких описаний и появились эти картинки. Но я не утверждаю, что это не Снежный Человек. Я просто предполагаю, что это, скорее всего, не он, и объясняю, почему я так думаю. Может это и он. А может и нет.

— А если не он, то тогда кто?

Ответа не последовало.

— Ребята, а вы верите в призраков? — спустя некоторое время, произнесла Ширшова, понизив голос до шёпота.

— Ты это к чему? — спросила Юля.

— А к тому, что, может быть, это был призрак того охотника, который здесь раньше жил. Он же не похоронен, как следует, в земле. Вот его душа и мается.

— Лиля, ты неподражаема! — воскликнул Алан. — То Снежный Человек, то призрак. Ты сама-то хоть в свои утверждения веришь?

— Я ничего не утверждаю, — обиженно произнесла Ширшова. — Я, как и Юля, просто предполагаю.

— А по-моему, даже такие версии не стоит ставить под сомнение, — вмешался я. — В мире ещё очень много неразгаданных тайн. И если мы во что-то не верим, это ещё не значит, что этого нет.

— Точно так же и наоборот, — вставил Тагеров. — Если мы во что-то верим, это ещё не значит, что это есть. Ты вот, например, сталкивался когда-нибудь с настоящим призраком, видел его?

— Не сталкивался, — признался я.

— Я сталкивался, — раздался вдруг робкий голос Вани.

Мы с Аланом изумлённо смолкли.

— Расскажи, — попросила Лиля.

Мы все обратились в слух.

— Я родом из небольшой деревни, которая раньше, до революции, принадлежала графу Штейнбаху, — начал Ваня.

— Еврей, что ли? — прервал его Тагеров.

— Нет, он был немец. В семнадцатом году, когда большевики стали «грабить награбленное», к нему в усадьбу заявился «комитет бедноты», и потребовал добровольно сдать все деньги, драгоценности, одежду, и прочие вещи. Штейнбах отказался. Тогда его скрутили, отрубили руки, и в таком виде сбросили в речку.

— Господи! — передёрнулась Ширшова. — Какое варварство!

— Остался он жив, или утонул — неизвестно. Выжить у него, конечно, шансов было немного. Но труп его так и не нашли. Постепенно о нём все забыли. Графскую усадьбу разрушили, а дом, где он жил, отдали под культпросветучреждение. По-современному — Дом культуры. И вот в этом Доме культуры, спустя некоторое время, стали происходить странные вещи. Сторожа раз за разом жаловались, что ночью по этажам кто-то ходит. Мебель по утрам находили передвинутой. А в окнах несколько раз замечали какую-то странную тень, хотя за шторами в тот момент никого не было. Тень принадлежала высокому, худощавому, немного сутулому человеку. Старожилы утверждали, что она очень напоминает фигуру графа. Пошли слухи, что в Доме культуры завёлся его призрак. Культпросветучреждение стали обходить стороной. В конце концов, его закрыли и забросили. А в наши дни, когда дом совсем обветшал и развалился, его вообще снесли. Но призрак графа не исчез. Его время от времени стали замечать в других местах. Реального вреда он никому не приносил. Но люди его всё равно пугались. В рассказы о призраке графа, конечно, верили не все. Многие над ними только смеялись. И я был среди них. Ведь нам в школе постоянно твердили, что никаких привидений нет, быть не может, и что всё это выдумки психически нездоровых людей. Но однажды произошло то, что заставило меня изменить своё мнение, и более серьёзно отнестись к этим рассказам. С тех пор прошло уже пять лет, но я помню всё настолько отчётливо, как будто это было только вчера. Это случилось накануне моего отъезда на вступительные экзамены в университет. Я жутко волновался и никак не мог заснуть. Чего я только ни делал! И глубоко дышал, и считал до тысячи, даже пил корвалол — ничего не помогало. Лежу я, значит, ворочаюсь и вдруг слышу, как в соседней комнате кто-то ходит. Шаги такие неторопливые, шаркающие, как у деда. А вместе с шагами — старческое покашливание: кхе-кхе, кхе-кхе. Потом эти шаги вдруг переместились в мою комнату. Причем, дверь при этом не открывалась. Их обладатель словно прошёл сквозь стену. Представьте себе такую картину: шаги звучат, половицы скрипят, покашливание раздаётся, а в комнате никого нет. И вдруг на стене, которая находилась напротив окна, появился силуэт. Высокий, худощавый, немного сутулый, со свисающей острой бородкой. Гляжу в окно — всё чисто. А на стене, между тем, тень, как будто между стеной и окном кто-то стоит. Я струхнул не на шутку. Хочу закричать — не могу. Голос как будто исчез. Голова вся вспотела. Тело пробирает дрожь. Я спрятал голову под одеяло, лежу, жду, что будет дальше.

— И что было дальше? — спросил Алан.

— Ничего, — ответил Попов. — Шаги ещё немного позвучали, затем отдалились, а после смолкли совсем. Я тогда не смог уснуть до самого утра.

— Мы, наверное, тоже сегодня не заснём до утра, — проговорила Патрушева. — Сначала эта рожа в окне, потом твой рассказ о призраке графа. Меня уже всю трясёт.

Стекло в окошке зазвенело от внезапно налетевшего порыва ветра, и по крыше тут же забарабанили тяжёлые капли дождя. Мы замолчали и стали напряжённо вслушиваться в этот стук.

Юля оказалась права. Охваченные страхом, мы действительно всю ночь не сомкнули глаз. И только когда в окошке забрезжил рассвет, мы наконец смогли забыться в тревожном, беспокойном полусне.

9

Солнечный свет бил из окошка мне прямо в глаза. Он касался моих щёк, согревал их, из-за чего они буквально пылали, словно внутри их горел огонь. Я зевнул, потянулся и оглядел своих спутников. Все крепко спали. Юля и Лиля расположились валетом на кровати, Алан прикорнул к стене, Ваня свернулся калачиком на полу.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали начало одиннадцатого. Сбросив с колен топор, который я всю ночь предусмотрительно держал наготове, я поднялся и вышел из домика. Меня обдало утренней свежестью. Ведро, стоявшее у входа, было доверху наполнено водой. Я зачерпнул её своей кружкой и стал жадно пить. Затем я наполнил водой свой термос, вымыл руки, умылся и вернулся в избушку, где уже начали просыпаться все остальные.

— Сколько времени? — зевая, спросила Ширшова.

— Одиннадцатый час, — ответил я.

— Кто мне скажет, — произнесла Патрушева, — то, что случилось ночью, было наяву или во сне?

Кошмар прошедшей ночи мне самому виделся каким-то размытым и нереальным. Я бы, наверное, и сам заподозрил, что всё это — не более как сон. Но разбитая керосиновая лампа, стоявшая на полу у стены, не оставляла сомнений в действительности произошедшего.