Александр Войнов - Бриллианты из подворотни
Наутро Шлихт был в областном центре на автомобильном базаре. Ему нужна была машина. Выбор был небольшой, и Шлихт, походив по рядам, остановился на девятке белого цвета.
Поторговавшись с хозяином, он купил машину по сходной цене с условием, что оформит ее через нотариуса по генеральной доверенности. Увидев в его руках пачку долларов, хозяин сразу согласился.
От нотариуса Шлихт сразу заехал на станцию техобслуживания и сделал полную диагностику ходовой части и двигателя. Убедившись, что все нормально, он попросил слесаря заменить масло, фильтры и тосол. Через час машина была готова. Заправив полный бак, Шлихт тронулся в путь. В сумке у него было несколько кассет с инструментальной музыкой и термос с чаем. Все было готово для дальней дороги.
Доехав на машине до Усть-Ильмана, Шлихт оставил ее на платной стоянке.
Дальше на север шла одноколейка. Это была тупиковая ветка, по которой раз в неделю ходил поезд. Он состоял из паровоза и трех вагонов, один из которых был почтовым, второй — пассажирским и третий — «столыпинским». «Столыпинский» вагон предназначался для перевозки зеков. Шлихту повезло — поезд в нужном направлении шел на следующий день.
На вещевом рынке он купил оленью парку, унты, меховые рукавицы, охотничьи лыжи, рюкзак и все необходимое для жизни в тайге. Переодевшись, Шлихт стал похож на местного жителя
Поезд тянулся медленно, останавливаясь на каждом полустанке. Через двое суток, сверившись по карте, он вышел на маленькой станции. Мороз был градусов до сорока, но ветра не было, и холод почти не ощущался.
В рубленой избе станционного здания горел свет. Шлихт взял лыжи и рюкзак и, толкнув тяжеленную дверь, зашел в темное помещение. В углу комнаты стояла русская печь. На полу аккуратной стопкой лежали дрова. В углу под стенкой на широкой лавке, укрывшись меховым одеялом, спал человек.
Возле печи сидел бородатый мужик богатырского сложения, одетый в длинный тулуп, унты и шапку-ушанку, и подбрасывал дрова в огонь. Шлихт поставил лыжи в угол, подошел к печке и поздоровался. Бородач, не ответив на приветствие, спросил:
— Ты кто, геолог?
— Геолог,— ответил Шлихт.
— Я начальник станции. Садись и грейся. Заодно и дрова в печку будешь подкладывать. А я полежу на печи, посплю.
— Скажи, земляк, до речки Оймикон далеко? — спросил Шлихт.
— Смотря какой дорогой и на чем добираться. Если на собаках или на оленях, то за сутки доедешь. А на лыжах суток за трое, не меньше. Ну, может она тебя довезет? — Он кивнул на спящего человека.— У нее в сарае собачья упряжка и нарты. Ей по пути.
Бородач снял тулуп и полез спать на лежанку русской печи, зашторенную ситцевой занавеской. Дрова в печке прогорели, и Шлихт подбросил несколько поленьев. Когда пламя осветило комнату, он внимательнее присмотрелся к спящему. Это была женщина, судя по скуластому лицу,— якутка. Возраст в полутьме определить было трудно. Но ей было не больше тридцати.
Часа два Шлихт дремал, время от времени подбрасывая дрова в огонь. Потом, подложив рюкзак под голову, забылся тревожным сном. Обрывки сновидений были короткие, тяжелые и несвязные. Как часто уже бывало, снилась тюрьма и зона, потом снился Сева в образе батьки Махно, потом Гуру Вара Вера в белых одеждах. Последним приснился бородатый начальник станции в образе Ибрагим-оглы из «Угрюм-реки». Он, без всякой причины, душил Шлихта за горло.
Шлихт проснулся. Было холодно и темно. Рядом стоял начальник станций и толкал его в плечо.
— Ну, что, проснулся? — ворчал он.— Я уже думал не добужусь. Вставай, уже утро. Я за тебя договорился. Она тебя подвезет до реки. На лыжах ты не дойдешь. Мороз градусов сорок, не меньше.
Шлихт выглянул в окно:
— Ты говоришь утро, а на дворе темно, как ночью.
— Так мы же за Полярным кругом. Сейчас полярная ночь. В полдень немного посветлеет, потом опять будет темно.
Для него это было непривычно. Тем более ему нужен был попутчик.
Оглядевшись, Шлихт не увидел в комнате никого, кроме Бороды.
— А где же моя попутчица? — спросил он.
— Собак кормит. В тайге собаки первое дело. Сначала о собаках позаботься, а потом о себе думай. Они тебя в трудную минуту выручат.
Шлихт разделся по пояс и вышел на улицу. Мороз был гораздо сильнее вчерашнего. Набрав в пригоршни снега, он растер лицо, потом тело и быстро вернулся в избу. Сон как рукой сняло. Едва он успел одеться, как вошла его попутчица. Она была среднего роста, молодая и очень привлекательная. Широкие скулы и раскосые глаза не портили, а наоборот, придавали ей какое-то своеобразие. Она улыбнулась белозубой улыбкой и, поздоровавшись, спросила:
— Ну как, собрались? Пора ехать.
Присмотревшись внимательнее, он определил, что ей не больше двадцати пяти. Ему было за сорок, по возрасту он годился ей в отцы. Но он был человек без возраста. Глядя на нее, Шлихт вспомнил теорию Фрейда, и полностью с ней согласился.
Его попутчицу звали Снеголь. Она работала почтальоном в оленеводческом хозяйстве и раз в неделю приезжала на станцию за почтой.
Шлихт уложил на нарты рюкзак и лыжи, помог Снеголь погрузить мешки с письмами, и они тронулись в путь.
Собак в упряжке было одиннадцать. Впереди бежал огромный пес, помесь водолаза и якутской лайки, по кличке Кучум. Нарты легко скользили по накатанному зимнику. Выкрикивая Кучуму какие-то команды, Снеголь ловко управляла упряжкой, изредка пользуясь поворотным шестом. Собаки хорошо знали дорогу и легко обходили препятствия. На ровной и укатанной дороге Шлихт и Снеголь сидели на нартах, а когда дорога шла под гору, шли рядом с упряжкой.
В полдень сквозь низкие густые облака мелькнул солнечный диск. Ночь уступила место предрассветным сумеркам. Пошел снег, и тогда Шлихт понял, что езда на севере — это тяжелый труд. Собаки вязли в снегу, скулили и двигались очень медленно.
Снеголь и он по очереди становились на лыжи и шли впереди упряжки, прокладывая дорогу. Шлихт делал это впервые и вскоре валился от усталости. Казалось, что он всю жизнь идет по этой белой пустыне, подгоняемый стаей злобных собак, и этому не будет конца. Снеголь устала не меньше него, но продолжала упрямо идти вперед.
— Давай сделаем привал и отдохнем,— предложил Шлихт.
— Через полчаса будет охотничье зимовье, там и отдохнем,— отвечала Снеголь.
Зимовье стояло на краю вырубки. Это была небольшая избушка, крытая тесом, с единственным окном, в котором вместо стекла была натянута тонко выделанная оленья шкура. К тыльной стороне избушки прислонилась поленница. Дрова — это было самое необходимое.
Шлихт взялся растапливать печку, сделанную из бочки из-под соляры, а Снеголь пошла кормить собак, которых привязала с подветренной стороны.
Вскоре печка загудела, раскалилась докрасна. Внутренняя часть двери, покрытая инеем, начала оттаивать.
Шлихт вышел к нартам за рюкзаком. Собаки перестали рычать друг на друга и, зарывшись в снег, сворачивались клубком.
Наскоро перекусив. Шлихт и Снеголь крепко уснули, укрывшись меховым одеялом.
От усталости Шлихт напрочь забыл Фрейда и его заумную теорию...
К вечеру следующего дня они были на берегу небольшой речки. Дальше их дороги расходились. На прощанье Снеголь сказала:
— Мне нравятся русские мужики. Русский х..., однако, мяса много-много...,— и уехала своей дорогой.
Он пошел вниз по течению.
Часа через два Шлихт был на пушной фактории, которая стояла на высоком берегу, издали напоминая староверческий скит. Три стоящие рядом избы были обнесены высоким частоколом, ворота — наглухо закрыты. Света в окнах не было, но из одной трубы шел дым.
«Значит, хозяин дома»,— подумал Шлихт и стал стучать в калитку.
Минут через пять скрипнул засов, калитка приоткрылась, и кто-то глухим голосом спросил:
— Кто и зачем пожаловал?
— Гость. К Гуру Вара Вере,— ответил Шлихт.— Желаю тебе спокойствия духа и кротости в сердце.
— Всякий гость от Бога. Проходи,— и калитка открылась во всю ширину.
Когда они вошли в дом, Шлихт сразу его узнал. Это был Геннадий Храпов, он же Гуру Вара Вера, пациент института Сербского и его первый наставник по йоге.
Он ничуть не изменился и, судя по крепкой фигуре, был еще полон сил.
«Даже время не отложило на нем отпечаток»,— подумал Шлихт.
— Время — категория относительная,— произнес Гуру.
«Не подумал ли я вслух?» — мелькнуло у Шлихта в голове.
— Проходи, располагайся как дома. Я тебя давно жду. Всегда знал, что еще раз свидимся. Это подсказал мне тайный ход планет. И зачем пришел, тоже знаю.
Шлихт поставил в угол рюкзак, снял парку и унты, прошелся по комнате. Обстановка была спартанская. Посредине комнаты стоял стол с двумя широкими лавка- в ми. В углу висела икона с изображением Божьей матери и горела лампадка. У стены стояла этажерка с книгами и несколько стульев. Вся мебель была кустарной работы, но выглядела прочной и удобной. На чисто вымытом некрашеном полу лежали медвежьи шкуры. Русская печь располагалась так, что своей тыльной стороной обогревала вторую комнату, служившую спальней.