Андреа Камиллери - Собака из терракоты
– Если будет звонить еще, скажи, что попозже я сам ему позвоню. Есть у нас фонарь электрический помощнее?
Когда, свернув с шоссе, он очутился в окрестностях Крастичеддру, то оставил машину и решил идти дальше пешком, день был хороший, дул чуть слышный ветерок, он освежал и поднимал комиссару настроение. Земля кругом горы теперь была покрыта следами машин любопытных туристов, плита, служившая дверью, была сдвинута на несколько метров, открывая вход в пещеру. Совсем уж было войдя, Монтальбано остановился, навострил уши. Изнутри доносилось тихое бормотание, время от времени прерываемое подавленными стонами. Он заподозрил неладное: никак там внутри кого-нибудь пытают? Не было времени бежать к машине и брать пистолет. Он скакнул внутрь и одновременно включил сильный фонарь.
– Всем стоять! Полиция!
Двое, что находились в гроте, замерли, похолодев, но похолодеть еще больше пришлось самому Монтальбано. Это были совсем дети, голые, они занимались любовью: она упиралась вытянутыми руками в стену, а он пристроился к ней сзади. В свете фонаря они выглядели великолепными скульптурами. Комиссар чувствовал, что полыхает от стыда, и неуклюже, погасив фонарь и отступая назад, пробормотал:
– Простите… я ошибся… продолжайте.
Даже минуты не прошло, как они выбрались наружу, – чтоб одеться, когда на тебе только джинсы и майка, много времени не нужно. Монтальбано искренне расстроился, что прервал их, эти ребята на свой лад освящали пещеру, теперь, когда она перестала быть хранилищем смерти. Парнишка прошел мимо, понурив голову, руки в карманы, она же, напротив, на секунду с легкой улыбкой задержала на нем взгляд, в глазах веселая искорка.
Комиссару хватило беглого осмотра, чтобы получить подтверждение, – то, что он подметил, смотря видеозапись, соответствовало тому, что теперь он видел в действительности: если боковые стены были относительно ровными и монолитными, нижняя часть задней стены, стало быть, противоположной входу, вся состояла из бугров и впадин, будто ее неумело тесали и не дотесали. Однако зубило было тут ни при чем, это оказались камни, уложенные то один на другой, то один к другому: время затем позаботилось, чтоб спаять их, сцементировать, скрыть зазоры под пылью, землей, сочившейся водой, селитрой, пока грубо сделанная кладка не превратилась почти в настоящую скалу. Монтальбано продолжал приглядыватся, изучать сантиметр за сантиметром, и в конце концов сомнений не осталось: в глубине пещеры должен был находиться проем по меньшей мере метр на метр, который замаскировали, и, конечно, не в нынешнее время.
– Якомуцци? Монтальбано это. Мне совершенно необходимо, чтобы ты…
– Ну куда же ты, к чертовой матери, запропастился? Все утро я только и делаю, что тебя ищу!
– Ну, теперь я здесь.
– Я нашел кусок картона, такого, знаешь, от коробок, а точнее, от упаковок для перевозки.
– Откровенность за откровенность: я так однажды нашел красную пуговицу.
– Ну какая же ты сволочь! Все, больше ничего не скажу.
– Ну чего ты, мамина деточка, ну, не обижайся.
– На этом куске картона напечатаны буквы. Я его нашел под настилкой, которая находилась в пещере, он, должно быть, провалился в зазор между досок.
– Как это ты сказал?
– Настилка?
– Нет, следующее за этим.
– Находилась?
– Именно. Господи, какой ты у нас ученый, как говоришь-то правильно! И не было ничего другого под этим делом, как ты его называешь?
– Ага. Ржавые гвозди, пуговица была как раз, но черная, огрызок карандаша и клочки бумаги, но, знаешь, от сырости превратились в кашу. Этот кусок картона остался в хорошем состоянии, потому что, по-видимому, пролежал там всего несколько дней.
– Перешли его мне. Слушай, есть у вас эхолот и кто-нибудь, кто умеет им пользоваться?
– Есть, мы с ним работали в Мизилмези, неделю назад, искали троих убитых, потом нашли.
– Можешь мне его прислать сюда в Вигату часам к пяти?
– Ты что, спятил? Сейчас полпятого! Давай через два часа. Я сам приеду и привезу тебе картон. А зачем это он тебе понадобился?
– Чтоб тебе попку зондировать.
– Там директор Бурджио. Спрашивает, можете ли вы его принять, он вам должен сказать одну вещь, минутное дело.
– Пусть пройдет.
Директор Бурджио ушел на пенсию лет десять назад, но все в городке продолжали называть его так, потому что больше тридцати лет он директорствовал в вигатском торговом техникуме. С Монтальбано они вели доброе знакомство, директор был человек широко образованный, просвещенный, остро интересовавшийся окружающей жизнью, несмотря на возраст; вместе с ним комиссар несколько раз совершал свои прогулки для успокоения нервов вдоль мола. Он пошел директору навстречу.
– Какой приятный сюрприз! Садитесь, пожалуйста.
– Поскольку я проходил мимо, то решил спросить, здесь ли вы. Если бы не застал вас на службе, я бы вам позвонил.
– Я вас слушаю.
– Хочу сообщить вам кое-что о пещере, где вы нашли оружие. Не знаю, интересно ли это вам, но…
– Еще бы! Рассказывайте мне все, что вам известно.
– Одним словом, хочу предупредить, что я говорю на основании того, что слышал по местному телевидению и что читал в газетах. Может, однако, дела в действительности обстоят не так. Как бы там ни было, кто-то сказал, что эта плита, которая закрывала вход, была превращена в дверь мафией или теми, кто торговал оружием. Неправда. Это, скажем так, приспособление произвел дед одного моего близкого друга Лилло Риццитано.
– Вам известно когда?
– Конечно известно. Около сорок первого, когда масла, муки, зерна стало не хватать из-за войны. В те времена все земли кругом Красто и Крастичеддру были собственностью деда Лилло Джакомо Риццитано, который сделал деньги в Америке путями не вполне законными, по крайней мере так говорили в городе. Джакомо Риццитано пришла идея закрыть пещеру этой отворяющейся, как дверь, плитой. Внутри в пещере чего только у него не было, и всем этим он приторговывал из-под полы с помощью своего сына Пьетро, отца Лилло. Они были люди без стыда и совести, причастные и к другим делам, о которых в то время порядочные люди не упоминали, может даже к мокрым. Лилло, наоборот, вырос совсем другим. Он был вроде литератора, писал хорошие стихи, много читал. Это он познакомил меня с «Твоими родными краями» Павезе, «Сицилийскими беседами» Витторини… [17] Я обычно приходил к нему, когда его домашних не было, в домик прямо у подножия горы Красто, с той стороны, что обращена к морю.
– Дом снесли, чтобы строить тоннель?
– Да. Точнее, экскаваторы срыли только развалины и фундамент, дом буквально превратился в пыль во время бомбардировок, предшествовавших высадке союзников в сорок третьем.
– Я могу разыскать этого вашего друга Лилло?
– Не знаю даже, жив он еще или уже умер, и даже где он в последнее время жил. Я так говорю, потому что, учтите, Лилло был – или есть – на четыре года меня старше.
– Послушайте, директор, вы когда-нибудь бывали в этой пещере?
– Нет. Однажды я попросил Лилло сводить меня туда. Но он отказал, отец с дедом ему категорически запретили. Он их по-настоящему боялся, удивительно уже то, что он мне вообще рассказал по секрету об этой пещере.
Балассоне, подручный Якомуцци, несмотря на типичную для Пьемонта фамилию, говорил на миланском диалекте и от роду имел физиономию такую похоронную, что, как глянешь – сразу вспомнишь о дне поминовения усопших.
«Сегодня день мертвых, возрадуйтесь!» – мелькнуло в голове у Монтальбано заглавие поэмы Делио Тесса [18], как только он увидеть это чудо природы.
После того как Балассоне полчаса производил какие-то манипуляции со своим аппаратом в глубине пещеры, он стащил наушники и глянул на комиссара с выражением еще более, если это возможно, сокрушенным.
«Я ошибся, – подумал Монтальбано, – и теперь опозорюсь перед Якомуцци».
Вышеупомянутый же Якомуцци через десять минут пребывания в пещере объявил, что страдает клаустрофобией, и вышел себе на воздух.
«Может, потому что сейчас нет телекамер, перед которыми можно попозировать», – мысленно съехидничал Монтальбано.
– Ну так что? – решился спросить комиссар, чтобы получить подтверждение провала.
– За стеной есть, – сказал загадочно, как сивилла, Балассоне, который впридачу к меланхолическому нраву был еще и неречист.
– Ты не мог бы мне сказать, если это, конечно, тебе не трудно, что там за стеной? – спросил Монтальбано, становясь угрожающе вежливым.
– Он сит воеуий.
– Не будешь ли ты так любезен говорить по-итальянски?
Позой и тоном комиссар вдруг уподобился придворному восемнадцатого столетия: Балассоне не знал, что через несколько мгновений, если б он стал продолжать в том же духе, его ожидала бы такая плюха, что нос у него свернулся бы на сторону. К счастью для него, он повиновался.
– Там пустое пространство, – сказал он, – и по величине такое же, как эта пещера.
