Андрей Троицкий - Крестная дочь
– Это мой лошак, – поправил Мусса.
– Не важно, – ответил Зубов. – И лошак сойдет.
– Забирайте, – сказал Мусса.
Надо покоряться воле злой судьбы, если другого не остается.
– Мы не за так, – Зубов достал пухлый бумажник, черный, из настоящей кожи. – Все по-честному.
Через полчаса Муса в одиночестве сидел перед потухающим костерком и в шестой раз пересчитывал деньги, полученные от незнакомцев. Русские запрягли в повозку и увели в темноту лошака и еще попросили его отдать им старый халат и тюбетейку. Муса не стал снимать с себя то рванье, в котором приехал, развязал узел с тряпками, вручил незнакомцам почти новый халат, что берег на праздничный день. И еще две тюбетейки, старые, но чистые. Теперь потеря любимца лошака, старой повозки и этих тряпок не волновала Муссу. Всего за несколько минут он превратился из бедняка, потерявшего все, что имел, в очень обеспеченного, даже богатого человека. Разбитая жизнь волшебным образом склеилась и засияла новыми гранями.
Русские, не торгуясь, дали ему сто долларов двадцатками и еще сто долларов – десятками, и одну сотенную купюру. Таких бешеных денег Муса за всю свою жизнь не держал в руках, только пару раз видел в районном центре в лавке одного очень богатого менялы. Незнакомцы немного подумали и купили у Мысы два тюка с тряпьем, что лежали в повозке. Кинули на землю еще пятьдесят баксов и ушли в темноту.
Когда Муса пересчитал купюры в десятый раз, руки тряслись, а взгляд туманили слезы. Он думал, что в пятьдесят пять лет рано ложиться в могилу и помирать с голоду. С такими деньжищами можно еще пожить в свое удовольствие. И как пожить… Купить молодых овец и баранов, бодрую лошадь вместо старого лошака, взять хорошую повозку и, конечно же, ковер. Взамен того, что утащили бандиты. Надо выбрать новый праздничный халат. И еще много денег останется. А потом хорошо бы поехать на север к дальнему родственнику Мурату. Путь долгий, но дело того стоит. Дочь Мурата уже невеста, двенадцать лет ей. Красивая, глазастая девчонка. И по дому помощница. Значит, пора замуж. Правда, Мурат просит за дочь слишком дорого – тридцать долларов.
Но, если поторговаться, отдаст и за двадцать.
Прогулка по степи поначалу показалась Пановой приятной. Над степью в голубой вышине кружила какая-то крупная птица, сухой воздух, впитавший в себя все запахи ушедшего лета, ароматы трав, соли и песка, кружил голову. Шагалось легко, а лямки легкого рюкзака почти не давили на плечи. Панова подумала, что одежда на ней подходящая, на все случаи жизни. Свободного кроя светлый пиджак из хлопка на шелковой подкладке, джинсы и башмаки из нубука на толстой синтетической подошвой, в которых ноги долго не устают.
Она выбрала средний темп ходьбы, чтобы солнце не напекло голову, надела бейсболку с длинным широким козырьком. Дыхание было ровным, а походка пружинистой и твердой. Довольная собой и окружающим миром, Лена сказала себе, что, покинув компанию Зубова и Суханова, приняла единственно верное решение. Остаться с этими подонками еще хотя бы на день и, в конце концов, влипнуть в темное дело, во всю эту грязь и кровь, – худший из вариантов, которые когда-либо ей предлагала жизнь. Но она ушла, выдержала характер, поборола страх. Ушла, хотя догадывалась, что за мысли копошатся в голове Суханова.
Тот все сплевывал на песок и морщился, словно хотел сказать Зубову: командир, ты совершаешь ошибку, отпускать ее нельзя. Суханов что-то буркнул на прощание и отвернулся. Наверняка, когда Лена спускалась с холма на дорогу и ее затылок стал отличной мишенью для стрелка, лапы Суханова зудели и тянулись к карабину. Но он не выстрелил, потому что не захотел идти против Зубова. Теперь она свободна, главное – сделано. И пусть впереди еще много приятных и не слишком приятных приключений, все кончится хорошо. Она благополучно доберется до людей, а там… Что будет «там» Панова точно не знала, лишь могла предположить, что даже в этой глуши есть автомобили, а на четырех колесах, до настоящей цивилизации останется только проехаться с ветерком.
За своими мыслями Лена не заметила, как холмы кончились, пропали за горизонтом, вскоре оборвалась и грунтовая дорога, превратившись в довольно узкую тропу, которая змеей вилась вдоль голой степи. Оглянувшись назад, Панова не сразу поняла, с какой стороны сюда пришла и куда направляется. Она достала компас, расстелила на земле карту, которую дал Зубов, скорректировала направление и тронулась дальше, выбрав ориентиром едва заметный холмик. Вскоре тропка сделалась совсем узкой и потерялась в высохшей траве.
Панова не жалела себя. Она прибавила шагу, думая на ходу, что она сильная закаленная женщина. Нет, она не домашняя хозяйка, которая, стоя у плиты, набрала лишних килограммов, а все свои амбиции, все прошлое и настоящее, утопила в большой семейной кастрюле с борщом. На ее теле нет жира, только мышцы и сухожилия. Третий год она занимается карате и, если доведется сойтись в схватке с таким лосем, как Суханов, то, пожалуй, свалит его двумя-тремя прицельными ударами в корпус и в голову. Кроме того, Лена вынослива, она много двигается, два раза в неделю посещает бассейн, летом крутит педали велика, работает на тренажерах и со свободным весом. Несколько переходов по степи она выдержит легко, без видимого напряжения. Эти мысли рассыпались и разлетелись в прах, когда Панова, зацепившись башмаком за сухие стебли травы, первый раз растянулась на земле.
Она решила, что задала слишком высокий темп, сделала уже шесть километров, не меньше, и немного выдохлась. Нужен короткий отдых – всего-то. И, если уж честно, по этому пеклу идти нельзя, пусть солнце немного опуститься.
Сил хватило на то, чтобы глотнуть воды из пластиковой бутылки, раскатать спальник, накрыться им. Лена впала в странное забытье, не сон, не явь. Через пару часов она открыла глаза, стащила мятый пиджак, задрала рукава майки и осмотрела плечи. Лямки рюкзака натерли на коже бурые полосы, похожие на синяки. Ноги побаливали, а спину пронзала острая боль, от поясницы, до самой шеи. Закатное солнце, висевшее над степью, кажется, под вечер стало еще жарче. В эту минуту физиономия Суханова не казалась ей отвратительной.
Панова подумала, что еще не поздно вернуться, она наверняка найдет обратную дорогу. Она удивилась своему малодушию и с отвращением посмотрела на огромный рюкзак. Она открыла банку говяжьей тушенки, съела пару ложек мягкого волокнистого мяса, закусила галетой, попила воды и решительно поднялась на ноги.
Ночь наступила так внезапно, будто сам бог, нажав кнопку, выключил дневной свет. Панова брела по степи, освещая дорогу фонариком, иногда она останавливалась, смотрела на звезды и шла дальше. Теперь мягкие ботинки представлялись ей орудием изощренной пытки, а в рюкзак, кажется, кто-то незаметно подложил несколько кирпичей.
Теперь Панова падала чаще, вставала долго и тяжело. Взваливала на плечи рюкзак и брела дальше, чтобы через пять минут снова растянуться на земле. Она поднималась, смотрела на звезды и светящуюся стрелку компаса и, пошатываясь, продолжала путь. Под утро, расстелив спальник, она забылась тяжелой дремой и проснулась, когда время близилось к полудню, а солнце жарило нестерпимо. Не было и мысли, чтобы продолжить путь в такое пекло. Пришлось, накрывшись спальником, отлеживаться за невысокой кочкой, дававшей немного тени.
К вечеру Панова с удивлением обнаружила, что одна из пластиковых бутылок пуста, из второй бутылки она успела отпить примерно пол-литра. И еще: за время путешествия она не встретила ни единого живого существа. Если верить карте, звездам и компасу, она движется в правильном направлении, отмахала около двадцати верст и уже должна выйти к большому поселку, но впереди не было ни жалкой хижины, ни юрты кочевника. Все та же ровная, как биллиардный стол, степь.
Второй ночной переход давался куда тяжелее первого. Панова часто падала, выставляя руки вперед, и напарываясь ладонями на острые колючки. Подолгу лежала на земле, набираясь сил, чтобы подняться. Стонала в голос и шла дальше, боясь потерять ориентировку в пространстве, смотрела на звезды и снова шла вперед, понимая, что воды остается всего два глотка, значит, сил на еще один ночной переход может просто не хватить. Батарейки фонарика совсем сдохли, в едва заметном световом круге, почти невозможно было различить мелкие кочки, впадины, ноги проваливались в норки полевых грызунов, а рюкзак, из которого пришлось выбросить все лишнее, включая кусок мыла и полотенце, до крови натер кожу на ключицах. Дыхание сбивалось, сердце стучало тяжело, а глубокие ранки на ладонях кровоточили.
Ночной ветер гнал по степи песок, который так забивал рот, что не было сил шевелить языком. Когда темнота сделалась кромешной, где-то вдалеке показались машины с включенными фарами. Два автомобиля стояли на месте, движки выключены. Чадил костерок, но вокруг ни души. Панова хотела, собрав остатки сил, побежать к людям, но неведомая сила остановила ее.
