Священник - Кен Бруен
— Вас послал Господь, — ответила она.
Явное преувеличение, но все же в мою пользу. Я спросил:
— Много клиентов?
Она воздела очи горе, ответила ирландским выражением:
— Когда кончаются скачки, мы на Квир-стрит.[24]
Ирландцы произносят «квир» как «квэйр», и это никак не связано с геями — чисто ради звучания, чтобы придать округлость и полноту. Нам нравятся слова на вкус — покатать их во рту, дать им расцвести в полную силу.
Я поступил по-умному: достал кошелек, сунул ей деньги в руки, сказал:
— Подыщете комнату с видом на улицу?
Она уставилась на деньги, сказала:
— Берите какую хотите, у нас не было ни единого грешника с воскресенья.
Теперь каверзный момент. Я попробовал:
— Я часто буду сидеть у себя. Пишу путеводитель для совета по туризму, поэтому много бумажной работы. Иногда я буду в разъездах, тогда мое место займет ассистент, молодой человек, очень презентабельный.
Это ее не смутило, спросила насчет питания. Я ответил, что чайник закроет все потребности. Звали ее миссис Тайрелл, вдова, а ее дочь Мэри помогала с гостиницей и училась в колледже. Потом миссис Тайрелл закатила глаза, пояснила, что Мэри учится по специальности «искусство», воскликнула:
— Искусство… Я хотела, чтобы она пошла на естествознание, таких с руками открывают, но она и ухом не повела. Парни да пабы, вот и все, что ее волнует. Жаль, за это диплом не дают.
Я улыбнулся, она спросила:
— Когда вас ожидать?
— Понедельник — нормально?
Ее устраивало, она согласилась. Мы пожали руки, я вышел. Теперь я оказался в сюрреалистическом положении жизни на три дома — что может быть безумней? Выйти из психбольницы и жить в трех местах одновременно — есть в этом какая-то сумасшедшая логика, верно?
Я прошел до набережной, на ходу меньше чувствуя боль от хромоты. Замешкался, не поверив своим глазам. Двое полицейских на горных велосипедах! Шлемы, леггинсы, полный набор. Остановилась еще старушка, сказала:
— Вы только гляньте на них!
Ей, должно быть, было семьдесят — с перманентной завивкой, которую выдают вместе с пенсией, и широкими голубыми глазами, углубленными возрастом. Чистый голуэйский акцент — такой редко где теперь услышишь. Смесь здравого смысла и озорства, жесткость сглажена скоростью гласных — услышав ее, я затосковал по детству, которого у меня никогда не было. Спросил в местном духе:
— Когда начался этот крэк?
Она проводила их глазами до Граттан-Роуд, где они свернули к Кладдах, сказала:
— Несколько месяцев назад. Об этом писали в газетах — что велосипеды помогут бороться с преступностью
— И что, помогли?
Вопрос был несерьезный — просто ирландское масло, чтобы разговор не затух. Она посмотрела на меня как на дурачка:
— Представляете, чтобы они так гонялись за лихачами? Напьется подросток сидром, гонит на угнанной машине за сто, а они висят на хвосте… на велосипедах?
Та еще картина. Она добавила:
— Да они локтя от задницы не отличают.
Хуже оскорбления не бывает. Она присмотрелась ко мне, спросила:
— Мы не знакомы?
Я протянул руку:
— Джек Тейлор.
Она взяла мою руку обеими своими, спросила:
— У тебя же недавно мать умерла?
— Да.
— Ах, упокой Господь ее душу, она была святой.
Я постарался не выругаться. Ярлык «святой» обычно лепят, когда понятия не имеют о человеке. Она пробормотала что-то еще, я не расслышал. На жуткий миг показалось, будто она начала молитву по четкам, потом:
— Отмучилась.
Я кивнул, не зная, что ответить членораздельного.
— Весь город скатился в ад, — сказала старушка. — Тому бедному священнику вовсе голову отрубили.
Я сказал, что это и в самом деле ужасно, просто невероятно, и приплел клише про пути господни. Это ее как будто встряхнуло. Она повторила за мной:
— Неисповедимы… Ничего неисповедимого тут нет, я знаю, кто это сделал.
Может, я раскрою дело, не отходя от автобусной остановки. Поторопил:
— Правда?
— Да эти понаехавшие, привезли в приличную страну свое вуду и языческие ритуалы.
— А.
Подъезжал автобус, она ему помахала, сказала:
— Попомни мои слова, еще узнают, что это сделал черный.
Садясь, добавила:
— Я помолюсь за твою матушку, несчастное создание. Все в опасности даже в собственной постели …
Полицейские на велосипедах. В моем детстве Голуэй больше смахивал на деревню, чем на город. Как минимум по менталитету. Наш район патрулировал один гард, Хэннон, — на велосипеде, причем даже с корзинкой. Покупал себе продукты, потом катался по улицам, задерживался с кем-нибудь поболтать. Сидел на велике, встав одной ногой на землю, с застегнутыми концами штанин, чтобы не попали в цепь. Преступность была почти на нуле — убийство попадало в заголовки по всей стране на многие недели. Сейчас за цифрами не успевают.
У нашего священника тоже был велосипед, он на нем ездил за приходским сбором. Его слово было закон — побольше власти, чем у любого полицейского. Кто бы тогда предсказал, как низко они падут?
Я вышел на набережную Солтхилл, на усиливающийся солнцепек. Европа страдала от невозможно высокой температуры, кое-что перепало и нам. Прошел мимо девушки в шортах и майке. Красная, как рак, — я уже видел облезающую кожу. Хотел было посоветовать прикрыться, но она поймала мой взгляд, возмущенно уставилась. Я промолчал.
Солтхилл была забита людьми, мороженщики гребли деньги лопатой. Минздрав просил об осторожности, уже пошла эпидемия солнечных ударов. Просить ирландцев беречься солнца так же странно, как бекон без капусты. Многие соблюдали ирландскую моду для жары: мешковатые шорты, белые ноги и сандалии. Даже хуже, если это вообще возможно: сандалии — с толстыми шерстяными носками.
Стоя над пляжем, я видел многие акры кожи белой и еще белее, на которую словно никогда не падали лучи солнца. Охватил порыв выпить холодную пинту лагера, да чтобы за краешек стакана цеплялись капли влаги, вдоль стенки плясали пузырьки. Два, три стакана — и в следующие десять минут настало бы нечеловеческое облегчение. Я развернулся и направился в город, промо́кнув от пота насквозь.
Остаток дня провел за бурной деятельностью. Покупал с доставкой стулья, стол, книжный шкаф, электрический чайник, постельные принадлежности. Провел телефон и электричество. Встретил соседа, он спросил:
— Переезжаете?
Глядя на меня так, будто не верил своим глазам.
— Да, — ответил я.
Он сделал глубокий и — да — злой вздох, сказал:
— У нас тихий дом.
И скрылся раньше, чем я ему треснул. А что? Похоже, что я буду вечеринки закатывать? Да пошел он.
К девяти
