Юрай Ваг - Катастрофа на шоссе

– Так, – ответила она безучастно. – Забегал на минутку.

– Выпили?

Она отрицательно качнула головой.

– И Голиан ничего не пил? Я имею в виду – один, пани Бачова, без вас.

– Сегодня нет, по крайней мере у меня.

– А вообще он выпивал?

– Иногда бывало. – Она задумалась. – Последний раз... вчера вечером.

– Что вы пили?

– Ронду и бикавер.

– Много?

– Нет, не было настроения. Ронды осталось полбутылки. А почему вы спрашиваете?

Ответил Лазинский:

– Инженер Голиан сегодня днем погиб.

Бачова, казалось, не понимала – это длилось мгновение. Потом вздохнула и сжала руки.

– Авария, – добавил Шимчик, – на пустяковом повороте. Практически на прямой дороге.

Она опять вздохнула.

– Поэтому вы пришли?

Шимчик кивнул, Лазинский тоже.

Бачова сидела в кресле, в двух шагах от окна с опущенной шторой, рядом комодик, на нем транзистор и пепельница, полная окурков, и пачка венгерских сигарет. На красном дощатом полу высокий фикус, рядом тахта, обитая кожей. Шимчик, повернув голову, разглядывал книжный шкаф. На полках желтые, белые, зеленые обложки книг. Он прочел названия на корешках – книги все больше юмористические, веселые.

– Что вы хотите знать? – спросила Бачова.

Шимчик взглянул на нее. Его несколько удивил бесстрастный тон. «Она еще не чувствует боли, – подумал он, – боль где-то очень глубоко, она еще не в силах выплеснуться. Должно пройти время. Скорей всего, когда останется одна. А может быть, и нет. Ее первый муж погиб в авиакатастрофе, сама она медик, изо дня в день сталкивается с болью и страданиями, привыкла к пим; и к одиночеству привыкла…

У Шимчика перехватило горло, он с трудом спросил:

– Извините, Голиан любил вас?

Она едва заметно качнула опущенной головой.

– Сегодня ночью я убедилась, что нет. Мы встречались два года. Он был разведен, но вчера сказал мне, что его жена вернется. Мы немного поговорили о нем, о ней, и тогда я поняла, что его тянет к той женщине. Это было своеобразное прощание. Скорее всего.

Рядом с пепельницей лежали металлические щипцы для орехов. Шимчик уставился на них.

– Грустное прощание, правда?

– Безусловно. – Эдита Бачова подняла руку и провела по лицу. – Прощание с иллюзиями бывает всегда грустным.

– С иллюзиями? Ведь вы прощались с человеком…

– Нет, со своими иллюзиями о том, что мы поженимся и начнем новую жизнь… Он мне ничего не обещал, ни разу об этом не заговорил… Это были иллюзии! Однако вы пришли не для того, чтоб выслушать вещи столь банальные?!

– Зачем он приезжал к вам днем?

– Какой-то телефонный разговор… И попросить у меня прощенья – говорил, чтоб я забыла вчерашний вечер, что сообщение о жене его сильно взволновало, но утром, на свежую голову он понял, что любит меня… Не хотите ли кофе? Я приготовила его еще утром, думала, выпью, но оставила. А теперь захотелось.

– Спасибо, – отказался Лазинский. – А вы пейте. Плохо спали, не выспались? *

Она словно не слышала вопроса; поднялась и достала из шкафа термос. Потом спросила Шимчика:

– А вы? Хотите?

– Нет, не буду. – Шимчик смотрел на ее ноги, Эдита Бачова закрыла шкаф, налила себе в зеленую чашку еще горячего, крепкого, душистого кофе. Аромат растекся по комнате.

– Знаете, – сказала она, – он хотел, чтоб я забыла вчерашнее. Я ответила, что забыла. Тогда он встал и ушел.

– Кому Голиан звонил?

– Никому. Звонили ему.

– Вызывали ваш номер?

– Да.

– Кто? Вы не знаете?

– Как будто междугородная. Но не знаю, откуда.

– Почему вы думаете, что это был разговор с другим городом?

– Сужу по тому, что Дежо просил того, другого, говорить громче и сам говорил громко. Обычно он разговаривал очень тихо.

– О чем был разговор?

– Я не очень-то прислушивалась. Главным образом «да» и «нет», «понимав» и дальше в этом же роде, беседа, из которой не много поймешь.

– Он говорил с мужчиной или с женщиной?

– Мне показалось, что с женщиной. Но я не совсем уверена…

– Как они простились?

– Он сказал «до свидания» и повесил трубку.

– Ему сюда и раньше звонили?

– Да, иногда с завода. Но обычно вечером. Просили приехать – то срочная работа, то совещание. Он всегда извинялся, что дает мой номер.

– Сегодня не извинялся?

– Нет, он уже давно бросил эти церемонии. К тому же нервничал. Уверял меня, что все останется по-прежнему, что жена не приедет, а если даже… Что он разведен и у него есть я…

– Но вы ему уже не верили?…

– Конечно. Мне казалось, что это говорится просто так…

– Почему?

– Он не смотрел мне в глаза. А Дежо всегда смотрел в глаза.

– Этот разговор состоялся до телефонного звонка или после?

– До звонка. После звонка мы тут же расстались, Я дала ему понять, что он должен уйти, не настаивать, что все уже напрасно. Только тогда он меня как будто понял, сказал «пока» и ушел. В дверях поцеловал мне руку – он всегда уходя целовал руку. Я смотрела вслед, он спускался вниз по лестнице медленней, чем обычно. И как-то, я бы сказала, печально. Потом я услышала, как он заводил машину.

Спокойный до этой минуты голос Эдиты Бачовой впервые дрогнул. Она пристально смотрела в глаза Шимчику, но, казалось, не видела его. Потом допила кофе и налила еще. Залпом выпив чашку, отодвинула ее и поднялась.

– Шум отъезжающей машины я услышала уже в ванной, – тихо сказала она. – Я ушла туда и стала смотреть в зеркало, мне просто надо было увидеть хоть чье-то лицо. Хотя бы свое. Мне казалось, что поможет. Я старалась убедить себя, что это лицо чужое, что не я так страдаю…

– Пани Бачова, – сказал Лазинский, – успокойтесь, пожалуйста, прошу вас…

Женщина взяла себя в руки. Ее темные глаза походили на ночные облака.

– В котором часу он ушел? – продолжал Лазинский. Бачова неопределенно пожала плечами.

– Вы еще долго оставались в ванной?

– Довольно долго, – прерывисто вздохнула она. – Около… хотя не знаю, в такие минуты все обманчиво, лжет и время…

– Когда вы ушли и куда?

– На работу, куда же еще? Я ведь выскочила на минутку, он пришел ко мне в амбулаторию, попросил ключ, сказал, что хочет поговорить со мной… Я ключ дала, он меня здесь ждал…

– После работы вы пошли на реку?

– Да.

– А когда вернулись?

– Я не смотрела на часы. – Эдита Бачова колебалась. – Но, вероятно, как обычно, около пяти.

Шимчик смотрел на пепельницу, полную окурков. Все окурки были одинаковыми – все со следами помады. В комнате сильно накурено. Старый капитан прикрыл глаза.

– Где находится телефон?

– В коридоре. Вы его не заметили?

– Когда Голиан пошел звонить, он закрыл за собой дверь?

– Нет, он ее притворил, но не закрыл. Если б захлопнул, я не слышала бы, о чем он говорит.

– Где находился его портфель?

– Здесь, в комнате. Портфель, больше похожий на папку, то ли голубой, то ли сиреневый. Из пластика.

– Он брал его с собой к телефону?

Взгляд Эдиты Бачовой соскользнул с Шимчика на пол.

Она ответила:

– Точно не помню, но, кажется, не брал.

– Где он лежал, не припомните?

– Портфель Дежо из пластика?

– Да.

Эдита подняла голову, но тут же снова опустила ее.

– Ну, я слушаю, – торопил ее капитан.

– Не знаю. Кажется, на тахте. Да, там, – ответила она тихо.

– Это точно?

Глаза Эдиты Бачовой, казалось, избегают этой тахты, боятся ее.

– Да, товарищ капитан.

– И последний вопрос – Шимчик встал. – Хорошо ли инженер водрш машину?

– Отлично, – ответила она решительно. – Я не один раз ездила с ним.

– Даже когда он был выпивши?

– Да.

– Вы судите об этом как дилетант?

– Не понимаю, что вы имеете в виду, но у меня есть водительские права.

– А вы часто сидели за рулем?

– У мужа был автомобиль, вся его жизнь прошла в машинах. Когда он погиб, я автомобиль продала… не хотела… надо мной висит проклятие: машины отнимают у меня мужчин. Он не мучился? Я говорю о Голиане.

– Слабое это утешение, – капитан взял ее за плечи, – он умер сразу.

Они простились. Эдита проводила их в коридор. Отсюда были видны широко распахнутые двери в ванную. Над ванной на веревке висел купальник. Эдита Бачова остановилась у крутой лестницы, тоненькая, загорелая, с очень темными глазами. Они были уже внизу, а женщина все еще стояла возле лестницы.

Во дворе топтался какой-то разъяренный тип, он курил, набираясь храбрости. Когда они проходили мимо, он решился и закричал:

– Послушайте! Они остановились.

– Что вы хотите? – поинтересовался Лазинский.

– Да ничего, так просто… Вы из суда? Если из суда,то зачем же с одной Бачовой говорить? Она с Кнапкой родня, поэтому и стоит за него, а Кляч ни в чем не виноват. Он сказал Кнапке все, что думает про его шлендру, а Кнапка ему врезал. Да только Бачовой при этом не было, она явилась, когда женщины стали на помощь звать. Она Кляча увела и позвонила в милицию. А тот типчик из милиции беседовал только с ней, поэтому и записал Кляча.