Станислав Родионов - Расследование мотива
Следователь — лицо особое. Но он и лицо обыкновенное, потому что он работник государственного учреждения и к нему идут граждане за разъяснением и справкой. Он уже лицо не особое, не оперативный работник, а служащий — чисто выбритый, в свежей рубашке, вежливый, как стюардесса. Какое дело гражданину Симыкину, пришедшему поговорить со следователем о сыне-лоботрясе, до того, что этот самый следователь не спал ночь, шастая в болотных сапогах по загородной хляби в поисках ножа пробежавшего здесь преступника? Какое дело гражданину Конькову, который решил узнать, как ему выселить пьющего гражданина Шустрикова из квартиры, что следователь только что из морга, со вскрытия, и ему не по себе от трупного запаха? Что кончается срок следствия и нет у следователя ни минуты в запасе? Что попало ему от прокурора, не является свидетель, не признаётся обвиняемый, не найти хороших экспертов, жалуется потерпевший, и вдруг стала болеть грудь и начало отдавать в левую руку, потому что сидишь на допросах внешне бесстрастный, как истукан, а внутри всё дрожит…
Поэтому Рябинин легко снимал забродившее недовольство, когда в дверь просовывалась фигура и вопросительно застывала в проёме. Конечно, можно было отправлять посетителей на приём к прокурорам — Гаранину или его помощникам, как делали следователи, но Рябинин любил поговорить с этими всклокоченными людьми.
Два старика вошли в кабинет просто и свободно, как входят работники милиции или эксперты. Один — высокий и грузный, а второй — сухонький, небольшой. Оба уже были в осенних пальто и кепках. Они подошли к столу — там идти-то четыре шага — дружно сняли кепки и вдруг оказались чем-то очень похожими, может быть белыми блестящими волосами, как они блестят у очень седых стариков.
— Здравствуйте, Сергей Георгиевич, — торжественно сказал высокий трубным голосом и протянул руку.
Уже узнали имя, не просто фамилию, а имя-отчество — значит, в чём-то заинтересованы.
— Здравствуйте, Сергей Георгиевич, — повторил маленький таким же торжественным голосом, каким говорят на сцене артисты самодеятельности, но голосок у него был чуть тоньше, чем у большого.
Рябинин пожал им руки и предложил сесть. Они сели незамедлительно, будто иначе и быть не могло, будто следователь ждал их, отложив всё на свете. Сев и потеряв разницу в росте, старики стали совсем как братья, хотя в лицах вроде бы ничего общего не было.
— Сергей Георгиевич, — начал большой, которого Рябинин почему-то счёл за старшего, — мы члены комиссии партконтроля горкома, комиссия содействия, народного контроля и так далее…
— Общественники, короче, — уточнил маленький.
Они запустили руки под пальто и достали красные книжечки, которые Рябинин не стал и смотреть, — он видел, кто перед ним.
— Чем вы интересуетесь? — сухо спросил следователь, потому что боялся, что эти старички, у которых времени было не меньше, чем энергии, начнут соваться не в своё дело и придётся их вежливо выпроваживать.
— А чего вы на нас смотрите, как на ревизоров? — тонко хихикнул маленький.
— Жду, — ответил Рябинин, не меняя выражения лица и застывшей, сцементированной позы.
— Мы пришли поговорить о деле Ватунского, — объявил высокий, поглаживая крупный красный лоб, убегавший до темени.
— О Ватунском говорить я не буду, — резко сказал Рябинин, — следствие ещё не закончено.
Так он и думал. Официальные лица следователя никогда ни о чём не просили: они звонили прямо прокурору. А вот общественников подослать могли — комбинат или ещё кто.
— Самойлов, да расскажи ты ему вразумительно, — сказал маленький старшему, восковато светясь морщинистым прозрачным лицом.
— Вы коммунист? — оглушительно откашлявшись, спросил крупный старик, бурея складками лица.
— Я следователь, — звонко ответил Рябинин.
Они распахнули пальто и пододвинулись ближе к столу, выложив на него большие, по-рабочему расплющенные ладони. Действовали старики синхронно, как солдаты в строю.
— Мы хотим говорить по-партийному, — начал один. — Мне вот шестьдесят восемь, а ему, Кузьмичу, семьдесят три. Персональные пенсионеры мы и никого не боимся, кроме партийной совести. Так, что ли? — вдруг спросил он маленького Кузьмича.
Кузьмич довольно кивнул, и Рябинин подумал, что ещё неизвестно, кто из них главный. Подумал мимолётно, внутренне не ослабевая.
— Ну вот, сынок, — продолжал Самойлов, всё поглядывая на Кузьмича: так ли говорит, — пошёл тут слушок, что жмут сильно на следователя в сторону, значит, прекращения дела. Так сказать, ввиду особой ценности инженера…
— Инженер, конечно, видный, мы не спорим, — перебил Кузьмич.
— Известно, фигура, но непорядок это, давить на следователя.
Рябинин улыбнулся светлым старикам.
— Так вот скажи нам по-партийному, — строго спросил Самойлов, — давят на тебя и сколь сильно?
Между начальником и подчинённым есть безмолвные отношения, в основе которых лежит элементарная порядочность, как и в отношениях любых двух людей. Например, не говорить друг о друге третьему лицу. И этика есть — не делать ничего в ущерб своему учреждению. Но старики спрашивали не об этике. Они требовали ответить о более важном — не о форме, к чему всё-таки относилась этика, а о существе. Не было у них юридического права ни спрашивать следователя, ни проверять его. Но они спрашивали не от имени права, а от имени совести.
— Давят, — твёрдо ответил Рябинин, — не очень сильно, не очень прямо, а так, сбоку.
— Сергей Георгиевич, — затрубил Самойлов, — скажи прямо: нужна помощь?
— А что вы можете сделать? — усомнился Рябинин.
— Мы-то? — удивился Кузьмич наивности следователя. — Сперва пойдём к первому секретарю райкома Кленовскому…
— Думаете, он заинтересован, чтобы судили главного инженера? — теперь удивился их наивности Рябинин.
— Пойдём в обком партии, — добавил Самойлов.
— Я не уверен, что там обрадуются такой перспективе, — возразил Рябинин. — Комбинат большой, гордость области…
— Видишь, Самойлов, что я тебе говорил! — вдруг ринулся Кузьмич на своего товарища.
— А что ты мне говорил?
— Прокуратура не должна зависеть от местных партийных органов, — отштамповал Кузьмич.
— Побойся бога! — сразу набросился на него Самойлов. — Местные партийные органы руководят всею жизнью на местах. А прокуратура — на тебе, отдельно!
— Вот бестолочь-то! — сочувственно сказал Кузьмич, и его лицо потеряло желтоватую прозрачность, слегка порозовев. — Прокуратура должна быть независима от местных влияний.
— Что ж, по-твоему, прокуратура сама по себе?
— Это не по-моему, а по Ленину, башка!
— Сам башка! — беззлобно басанул Самойлов, но налился густой вишней. — А как же принцип партийного руководства?
— Я разве против? Партийная организация прокуратуры пусть имеет вышестоящую не на месте, а повыше. Район — в области, область — в столице республики… И всё тогда будет на месте.
Они спорили, забыв про следователя. Спорили, видимо, всю жизнь, потому что им было до всего дело. Рябинин внимательно слушал и представлял, как они схватываются по вечерам, стоит им сойтись на страх жёнам, да если бутылочку возьмут, тогда до утра и не растащить их, как два мотка сцепившейся проволоки. И вдруг Рябинин почувствовал зависть к этим серебристым старикам. Сможет ли он в семьдесят предлагать свою помощь людям, интересоваться всем на свете, спорить и быть ясным и твёрдым, ничего не расплескав и не растеряв на следственных ухабах?
— Отвлекаем же, — сказал Самойлов, разом обрывая спор.
— Вот что, мил человек, — повернулся Кузьмич к следователю, — если надо, мы в Москву съездим. Съездим, Самойлов?
— Съездим, — сразу согласился тот, будто ему предлагали пройтись в кино.
— Как в Москву? — удивился Рябинин.
— Очень просто. Сядем и поедем. Принимают нас там без всякого, быстро и с почётом… Мы же старые заслуженные члены партии, сынок. Рассказывать — дня не хватит. Если надо, съездим и доложим.
— Пока не надо, — подумав, сказал Рябинин.
У него не было формальных оснований для жалоб. Дело не отбирали, официальных указаний прекратить не давали. Но главное: сам-то он должен что-то значить. Можно ли прибегать к помощи других, не сделав ничего самому? В конце, концов, закон даёт ему право подать рапорт вышестоящему прокурору.
— Гляди, сынок, тебе видней. Ну что, Самойлов, пошли?
— А пошли, Кузьмич. Значит, следователя мы посмотрели — парень надёжный.
Тут до Рябинина дошло, что они его посмотрели, просмотрели насквозь своими неяркими прищуренными глазами, как просветили солнцем тонкий шёлк.
— Нужна будет помощь, Сергей Георгиевич, — поднялся Кузьмич с блестящим от тепла лицом, — приходи в райком, спроси Самойлова и Кузьмича, нас там все знают.
