Валентин Курицын - Томские трущобы
— Стало быть, ты обо всем предупредила их… — поднялся Александр.
— Ну да… не могла же я молчать, раз дело… Но что это с тобой?
Саша, Саша, что ты!.. — Девушка бросилась вперед и испуганно упала на колени, протягивая руки, точно защищаясь от смертельного удара… Лицо Александра побледнело от глубокого волнения. Глаза его горели мрачным огнем… руки дрожали… Но он победил себя.
— Ну, вставай… Видно, не пришел еще твой час! — тяжело вздохнул он.
— Никогда ты, Катерина, не была так близко к смерти, как сейчас.
— Разве ты ее так сильно любишь, что убить меня хотел! Так убивай… если можешь! — Девушка гордо выпрямилась, откинув голову.
Она была прекрасна в этом порыве, как живое воплощение обманутой любви и мрачной решимости.
— Зачем ты ломала эту комедию: дала привезти себя сюда?
— Затем, что я хотела узнать, что у тебя на уме… И если б ты обнаружил так или иначе, что привез меня для себя, то… — голос девушки дрогнул и перешел в глухой страстный полушепот, — я бы поступила… вот так! — В ее руках блеснуло дул револьвера. — Помни, что, или я, или никто!
20. Полночный гость
Залетному вновь завязали глаза и вывели его из комнаты.
— Слава богу, дешево отделался! — подумал экс-сыщик, широко вздохнув холодным ночным воздухом, когда его вывели на двор. Здесь ожидал крытый экипаж, на козлах которого сидел молчаливый возница, флегматически покуривающий трубку.
— Ну, садись, что ли! — грубо проворчал конвоир Залетного. — Возись тут с вами… тьфу!
Залетный молча повиновался приказанию. Они выехали со двора и опять заныряли по рытвинам, часто сворачивая с улицы в улицу.
Прошло не менее как полчаса, когда экипаж, наконец, остановился.
— Вылазь и уноси ноги по добру-поздорову.
С глаз Залетного сняли повязку и довольно бесцеремонно вытолкнули его из пролетки. Пока Залетный успел оглядеться кругом, привезшие его уже скрылись за поворотом улицы. Залетный не сразу узнал, где он находится, так было сильно пережитое им волнение. Он пошел наудачу прямо и, встретив объездного, медленно ехавшего по середине улицы, спросил:
— Эй, дядя! Это какая улица будет.
Объездной остановил лошадь, пристально посмотрел на Залетного и, не спеша ответил:
— Какая улица! Это Московский тракт будеть… аль ты не здешний?
Залетный даже свистнул от изумления.
— Вот куда завезли! Теперь до квартиры-то придется пошлепать. Ежели к Егорину идти, — неудобно ночью весь дом булгачить. Нет, уж лучше пойду восвояси. По крайней мере, высплюсь хорошенько! — и Залетный, поблагодарив объездного, пустился в путь.
Треволнения, пережитые Залетным за прошлую ночь, и сильная усталость дали себя знать. Несмотря на порядочную дозу алкоголя и шестичасовой сон, Залетный проснулся, чувствуя себя разбитым.
— Надо, все-таки, было идти к Егорину, дать отчет о вчерашних событиях.
Хмурый и полусонный, не отвечая на слова, на заботливые расспросы своей любовницы, Залетный оделся, выпил на дорогу стаканчик водки и вышел из квартиры.
Уже темнело, когда он подходил к дому Егорина. Ранние осенние сумерки и холодный ветер, уныло гуляющий в телеграфных проводах наводил на душу Залетного какой-то странный безотчетный страх: ему все казалось, что его кто-то преследует по пятам, и он поминутно оглядывался.
— Дома Кондратий Петрович? — спросил он, заходя в лавку, где его встретила жена Егорина.
— Дома… проходите вот в эту дверь. Калоши-то здесь оставьте!
— А, Артемий, друг сердечный! Ну, как наши дела? — воскликнул Кондратий Егорович при виде входящего.
Залетный молча пожал протянутую руку Егорину, подозрительно огляделся кругом и таинственно прошептал.
— Запри дверь-то… Как бы кто не подслушал…
— Кому тут подслушивать-то. Опричь меня, да жены во всей квартире никого нет. Стряпка на кухне. Работника я послал в город за овсом… Говори смело!
— Ну, Кондратий, — начал вполголоса Залетный, — скажу я тебе: сколько мне в жизни приходилось разных передряг испытать, а такого страха, что вчерашней ночью хватил, еще не видывал!
— Что, влопался разве? — тревожно перебил его Егорин.
— На волосок от смерти был. Самому черту в лапы попал. И сейчас не пойму, как это жив остался…
— Да, говори толком, что такое вышло.
— Вышло такое дело, Кондратий Петрович, что надо бы хуже, да некуда! сокрушенно покачал головой Залетный.
Он подробно рассказал Егорину о своему ночном приключении и передал решение «человека в маске».
— Могу тебе одно посоветовать, — так закончил Залетный, — не при против рожна, потому что все равно с таким сильным и неуловимым врагом нам бороться нельзя!
Егорин выслушал его рассказ, долго ходил по комнате, обдумывая положение вещей и, наконец, остановившись, он тряхнул головой и решительно сказал:
— Правда твоя, Артемий, лучше быть с ним, чем против его!
— И не ошибешься? — поддакнул Залетный, внутренне радуясь, что его опасная миссия следить за сильнейшим врагом — подходит к концу.
— В час ночи, говоришь, хотел он прийти! — задумчиво переспросил Егорин.
— Да… Лампу-то не забудь поставить на окно и зажечь.
— Стало быть, он хорошо знает расположение комнат, если указал, что сигнал этот нужно поставить в угловой комнате, окошки, которой выходят на Томь… Вот что диво кажется… али ты ему рассказал.
Залетный отрицательно покачал головой.
— Ничего он меня не расспрашивал, верь мне, Кондратий, это такой человек, что всюду у него свои агенты есть. Этим-то он и силен!
— Ловкая птица, должно быть! — согласился Егорин.
— Ну, прощай покуда, Кондратий Петрович! — поднялся Залетный.
— Ладно, ступай пока… больше пока ты мне не нужен.
Егорин проводил своего помощника до лавки и, возвратившись в комнату, крикнул кухарку.
— Что, не вернулся еще Федька? — спросил он про работника.
— Приехал… на кухне чай пьет.
— Позови его сюда.
Явился Федька, рослый, рябоватый детина, по виду — прямо беглый каторжник. Жил он у Егорина уже давно, и только благодаря своему тупоумию, не пользовался особым доверием хозяина, не был посвящен в его предприятия.
— Вот что, Федор, — обратился к работнику Егорин, — ты сегодня не запирай на ночь калитку у задних ворот. На цепь-то запри, а засов не задвигай! Понял!
Федька глупо ухмыльнулся.
— По мне что ж… — пробормотал он, — как ты скажешь…
— Ну, ладно, иди, — махнул рукой Егорин.
Поужинав раньше обыкновенного, Егорин отослал жену спать.
— Иди, ложись, Анфиса, а я займусь на досуге, благо никто не мешает, надо расчеты проверить.
Оставшись один, Егорин тщательно запер двери в спальню, посмотрел на часы — было на исходе одиннадцатого, зажег лампу, которая должна была служить сигналом.
Он поставил ее на окно в угловой комнате и сам уселся здесь же, около преддиванного столика.
В квартире было тихо: ни шороха, ни звука. За окном шумел полночный ветер, надоедливо громыхая каким-то оторвавшимся ставнем. В переулке глухо лаяла собака…
Егорин боролся со сном, чутко прислушиваясь ко всем звукам, доносящимся извне…
Время тянулось мучительно медленно. Кондратий Петрович встал, прошелся по комнате с целью разогнать дремоту, все более и более овладевавшую им. Посмотрел чуть ли не в десятый раз на часы. Стрелка показывала половину первого.
— Ну, теперь уж недолго осталось ждать. Всего полчаса. Надо не проморгать — услышать, как он стучать будет. Те идолы на кузне храпят, хоть из пушек пали — не услышат.
К удивлению своему, Егорин, вообще не робкого десятка, по мере приближения стрелки к урочному времени стал ощущать нечто, похожее на страх. Близость свидания с таинственным гостем пугала его предчувствием возможной опасности. Он еще раз осмотрел капсюль револьвера и вновь положил его в боковой карман пиджака.
— Ровно час и никого нет! — облегченно вздохнул Егорин, смотря на часы. — Никто не пришел, стало быть, я могу теперь спать ложиться!
Он подошел к окошку и взял лампу, намереваясь идти в спальню.
В это время какой-то слабый шорох, легкое движение воздуха, точно в комнату кто-то вошел, заставил его обернуться. Он обернулся и… едва не уронил лампу… В двух шагах от него неподвижно, как статуя, стоял таинственный посетитель, лицо которого скрывалось под черной бархатной маской…
21. Шайка мертвой головы
Неожиданное появление «человека в маске» испугало Егорина, как нечто сверхъестественное… Только железные нервы человека, неоднократно проливавшего кровь, сроднившегося со всеми ужасами преступлений, могли выдержать это испытание. Страшным усилием воли, победив свой испуг. Егорин поставил лампу на стол и, обернувшись к незнакомцу, голосом еще дрожавшем от внутреннего волнения сказал:
