Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Семенов Юлиан Семенович

– Куда лезешь, дура! Жить надоело? – орал мужик в кожаной кепке, выскочив из своих «жигулей».

Надежда Степановна стояла, нагнувшись вперед, упершись обеими руками в радиатор, но при этом ухитрилась не выпустить оба кулька с черемухой. Каким-то чудом ягоды остались в кульках, лишь десяток черных шариков скатился по капоту на асфальт.

Прихрамывая, Надежда Степановна двинулась дальше через улицу. Векшина куда-то исчезла, дождь лил, не ослабевая. Казалось, город из бездны вод медленно восходит к небу. Было ощущение полета, но пропало, едва где-то совсем близко, отталкивая землю вниз, снова погружая ее в пучину, ударила молния.

Надежда Степановна ступила на спасительный тротуар, а Родыгин бежал по газону, когда всё вокруг озарилось белым, короткое страшное шипение пронизало воздух, пахнуло кислым, пар повалил от травы, но ничего этого он уже не видел и не слышал.

Еще раньше что-то тяжело и беззвучно прошло сквозь него и вонзилось в дрогнувшую землю, выбивая ее из-под ног.

Оглянувшись, Векшина успела заметить, как Родыгин, выхваченный из пелены дождя ослепительно белой вспышкой, всплеснул руками и рухнул на траву, по которой шмыгнули огненные язычки. Их быстро прибило дождем, они погасли, сердито шипя, но один язычок продержался дольше других. Он подобрался к Родыгину, затанцевал, закланялся и вдруг превратился в того человечка, который пять минут назад сидел у Векшиной в горле и дрыгал ножкой. Она его узнала, и он это понял, потому что сразу засуетился, побежал прочь, скрылся под кустами акации.

– Его убило! – закричал Филимонов, отшатываясь от окна.

Котова испугалась.

– Кого?

Филимонов не отвечал. Он трясся от ужаса и раскаяния и в окно не смотрел, страшась увидеть обугленный труп своей жертвы.

Котова подошла к окну – посмотреть, что его так напугало, и тут же помчалась к телефону вызывать скорую помощь.

Из последних сил гром рокотнул над «Гастрономом», над школой и покатился дальше, к трубе, похожей на минарет Калян.

Надежда Степановна доковыляла до газона, в центре которого, как кострище, чернело неровное пятно выжженной травы, подернутое тающим облачком пара. Какой-то мужчина лежал на границе черного и зеленого, над ним стояла насквозь мокрая Векшина. Она уже успела найти в траве свое сокровище и обтереть его подолом. Стеклянная туфелька была зажата в ее кулачке острым носком вниз, как кинжал.

– Его убило молнией, – сообщила Векшина с таким нечеловеческим спокойствием, что Надежде Степановне стало страшно.

Дождь помельчал, тучи раздвинулись, их края посветлели, и заиграла радуга. Прямо перед собой Родыгин увидел ее крутой, трепещущий, семицветный мост. Радуга начиналась где-то за спиной, а другим концом упиралась точно в траншею. Это означало, что там зарыт горшок с золотом. «Копают в правильном месте», – подумал Родыгин.

Дома и кусты акации крутились вокруг него со скоростью семьдесят восемь оборотов в минуту. Он сразу узнал эту привычную скорость старых патефонных пластинок, на смену которым давно пришли долгоиграющие, рассчитанные на тридцать три оборота. Постепенно кружение замедлилось, раздался щелчок тумблера: стоп!

Он сел. Из радужного тумана проступило лицо Векшиной.

– Возьми, – сказал Родыгин и протянул ей пустую ладонь.

Отпрянув, Векшина бросилась к Надежде Степановне, обняла ее, влипла ей в живот всем своим тощеньким дрожащим тельцем. На вопросы о том, что случилось, где ее пальто, она не отвечала, лишь прижималась всё крепче. Висевший у нее на шее ключик врезался в бедро. Поверх пахнущей грибами детской головенки Надежда Степановна увидела, как сидевший на газоне мужчина встал, пьяно пошатываясь, и направляется к ним.

Она узнала Родыгина, ахнула:

– Господи! Что с вами?

– Меня, кажется, контузило. Молнией.

В следующий момент на них вынесло Котову, кричавшую, что сейчас приедут, она вызвала, спецбригада уже в пути, пусть кто-нибудь выйдет на угол, покажет дорогу.

– Не нужно, – остановил ее Родыгин.

Подошел Владимир Львович. За ним бежали ребята, впереди всех – Филимонов. Рот его был открыт в беззвучном вопле.

Когда он добежал, Векшина отпихнула его локтем. Она ни с кем не хотела делить Надежду Степановну.

– Ой, Надежда Степановна! – вдохновенно кляузничала соседка Векшиной. – Он нам такое говорил, вы не поверите! Рассказывал, как детям ноги отрезают и что всех будут сажать в тюрьму. Вместе с женами.

– Подожди, подожди. Кого будут сажать?

– Всех, которые это… Ну, как папа у Векшиной. И гонять пешком по тридцать километров.

– Тоже с женами?

– Нет, с милиционерами на мотоциклах.

– Так в Турции наказывают пьяных водителей, – объяснил Родыгин. – А с женами, это в Сингапуре.

– Он еще страшнее говорил, да! – звенел в проясневшем воздухе хитрый детский голосок. – Что за границей им сразу голову отрубают.

– Вжик, вжик, – подтвердил кто-то из ребят, – и уноси готовенького.

– Филимонова! – уточнил другой.

– Потому что у него плохой глазомер, – дополнил третий. – Такие долго не живут.

– Поэтому, – с женской проницательностью подвела итог не по годам взрослая Вера, – его и тошнило.

Надежда Степановна вопросительно взглянула на Родыгина.

Тот молчал.

– А что у вас в кульках? – спросил Филимонов.

Лишь теперь Надежда Степановна вспомнила про черемуху. Ягоды еле держались в раскисшей газете.

– Это черемуха. Ешьте, ребята!

Когда все столпились вокруг нее, послышался высокий прерывистый сигнал скорой помощи, белый уазик на бешеной скорости вылетел из-за угла, прошел под красным светом, притормозил, преодолел бровку тротуара и, переваливаясь, выехал на газон. Из задних дверей выпрыгнули двое мужчин, из кабины – женщина, все в белых халатах. Котова указала им пальцем на Родыгина.

– Вот он!

– Всё нормально, – сказал Родыгин, коротко доложив, как было дело.

Один из врачей присел, провел ладонью по пепелищу, долго рассматривал почерневшие пальцы, затем ополоснул их в луже, похлопал Родыгина по плечу и залез обратно в машину. Спецбригада уехала, Котова ушла, Родыгин издали смотрел, как Надежда Степановна из рук кормит черемухой свою галдящую стаю.

Филимонов хватал горстями, Векшина клевала по ягодке. Владимир Львович, до этого стоявший в стороне, присоединился к их пиршеству.

– Помните чучело того крокодила в музее? – спросил он у Надежды Степановны.

– Помню, – приятно удивилась она тому, что в один день на них нахлынули одни и те же воспоминания.

Владимир Львович указал глазами на Родыгина.

– По-моему, очень похож.

– Чем?

– Тоже экспонат… Ничего, скоро их власть кончится.

Надежда Степановна смолчала, а Родыгин не услышал. В это время к нему сунулся мальчик, всё знающий про хлебное дерево.

– Вы обещали после урока ответить на мой вопрос, – напомнил он.

– Отстань, – сказал Родыгин.

Болела голова, ныло ушибленное плечо, ступни покалывало, словно сквозь микропоровые подметки с подковками в них стреляло растворенное в почве небесное электричество. При этом он не мог отделаться от чувства, что никакой молнии не было, а пепельно-черное пятно под ногами выжжено жаром его души, непонятой, оболганной, запертой в старом зябнущем теле.

– Идите к нам, – пригласила Надежда Степановна.

Родыгин пожал плечами и остался на месте.

Она позвала еще раз, лишь тогда он подошел, взял из протянутого кулька несколько ягод. Забытый терпкий вкус растекся по нёбу, слезами встал в горле.

– Вы нам всё очень интересно рассказывали, – сказал веселый мальчик, большую часть беседы просидевший под столом, и с пулеметным звуком выплюнул косточки.

Они ели черемуху, пока всю не съели. Губы, зубы и языки у них стали черные. Потом все пошли в буфет пить горячий чай.

Бабочка

1987

Собрались вчетвером: Рогов, жена Рогова, Галькевич и Пол Драйден, их ровесник, но уже профессор одного из университетов Ivy League. С утра его повезли в Ново-Иерусалимский монастырь, там пробежались по музею, потом Пол Драйден с женой Рогова гуляли по крепостной стене, а Рогов с Галькевичем остались внизу, ходили туда-сюда вдоль аркад с заросшими пожухлой сентябрьской травой пушечными бойницами, из которых никто никогда не стрелял, и продолжали выяснять, кто как относится к патриарху Никону, построившему этот монастырь. Еврей Галькевич недавно крестился и теперь утверждал, что Никон своими реформами оторвал церковь от глубинных основ народной жизни. Некрещеный Рогов патриарха защищал. Сцепились они еще в электричке. Каждый хотел обозначить перед Полом Драйденом свою общественную позицию, не унижаясь при этом до пошлого спора о политике. У них в компании было заведено, что первый, кто произнесет в разговоре имя Ельцина, должен выложить рубль, Сталин и Троцкий шли по полтиннику.