Б. Седов - Знахарь. Путевка в «Кресты»
Текст настоящего постановления доведен до моего сведения путем личного прочтения. Мне разъяснены в устной форме мои права в качестве обвиняемого.
— Распишитесь внизу, что ознакомлены. — Дождавшись, когда я дочитаю весь этот бред, слегка переведу дух и подниму на него выпученные от удивления глаза, прокурор протянул мне дешевую ручку.
Я едко хмыкнул, но решил, что сейчас не время для споров, и лишь бросил вопросительный взгляд на продолжавшего молчать адвоката — не подстава ли это? Я сейчас опасался всего чего угодно. Живицкий несколько раз кивнул и впервые за всю нашу встречу проскрипел несколько слов:
— Рекомендую поставить подпись, Константин Александрович. Она ничего не решает, но поможет мне скорее решить вопрос с переводом вас из ИВС в СИЗО. А там, поверьте мне, на порядок лучше условия содержания.
Уж в этом-то я был уверен. Хуже, чем здесь, быть нигде не может. Я взял ручку…
Довольный прокуроришка запихал в свой неподъемный портфель постановление с моей подписью и взамен его извлек на свет Божий другую бумажку.
— Еще одна формальность.
— Что еще? — недовольно пробурчат я.
— Ознакомьтесь. Это ваша расписка в том, что вы подтверждаете свои вчерашние показания, которые давали еще в качестве свидетеля.
Я снова бросил вопросительный взгляд на адвоката. Он снова кивнул головой, и я снова взялся за ручку, старательно припоминая, а не наболтал ли вчера перед видеокамерой и понятыми чего-нибудь лишнего. Вроде бы ничего. Так и черт с ним, с этим прыщавым Мухой, пусть подавится еще одним документиком. Не зря же он приперся сюда…
Прокурорский следак засунул в портфель и эту, подписанную мною, бумажку, удовлетворенно вздохнул и поднялся из-за стола. — Гражданин Разин, я с вами на сегодня закончил. Встретимся снова, когда будут готовы результаты дактилоскопической экспертизы. Возможно, завтра уже. У вас ко мне есть вопросы?
— У меня нет к вам вопросов.
— К адвокату у вас есть вопросы? Вы можете побеседовать с ним наедине, когда я выйду.
— У меня ни к кому нет вопросов. — огрызнулся я. И добавил: — Пока нет никаких вопросов. Потом появятся, когда все осмыслю. Когда чуть-чуть попривыкну к тому дурдому, в который попал.
Видимо, прокурор незаметно нажал на кнопку вызова охраны снизу столешницы, потому что дверь в комнату распахнулась и на пороге объявился старшина-вертухай.
— Уведите задержанного, — распорядился Муха, и я, не дожидаясь особого приглашения, поднялся со стула и, заложив руки за спину, направился к двери. Вертухай отодвинулся в сторону, освобождая мне дорогу из комнаты.
— Разин, секундочку, — друг окликнул меня прокурор.
Я остановился в двери и обернулся. Муха уже вылез из-за стола и с портфелем в руке не слеша подошел ко мне. Позади него стоял мой адвокат.
— Вот что еще хотел вам сказать. — Муха нехорошо улыбнулся. — Всего пару слов. — Зловеще так улыбнулся, подлец. — Насчет дурдома. Лучше бы вы и правда угодили туда. Поверьте мне. Уж я-то знаю… Все, уводите его старшина.
Меня ткнули в спину, и я медленно поплелся в свою «камеру-VIP». Не в состоянии хоть немного поверить в то, что сейчас произошло. И в то, что мне довелось узнать о себе. В голове долбила набатом лишь одна фраза. Монотонно и гулко, не желая оставить меня в покое наедине с другими мыслями «Лучше бы вы попали в дурдом».
Лучше бы, Разин, вы попали в дурдом!!!
* * *Остаток дня я провел словно в бреду. Безучастно валялся на нарах в своей одиночке, тупо глазел в потолок и пытался убедить себя в том, что вся эта грандиознейшая ошибка раскроется уже до конца недели, а еще через месяц я буду вспоминать о своем путешествии в ад с легкой усмешкой.
Убедить не получалось. Не получалось, хоть ты сдохни!
Действительно, «сдохни»… В конце концов, я додумался до того, что решил: если и сегодня меня выведут на «ночные работы», я сделаю вид, будто согласен, дождусь момента и попытаюсь прибить кого-нибудь из ментов. Даже если не на смерть, то искалечить удастся наверняка. А потом будь, что будет. Уж лучше смерть, чем огульное обвинение в убийстве; чем подобное существование; чем постоянное лицезрение довольной прыщавой рожи моего следака.
Вечером я получил еще одну миску баланды. На этот раз я разглядел, что же это такое, внимательнее — жидкий отвар из капусты, в котором плавала рыбья кожура. Хлеба, насколько я понял, сегодня мне больше не полагалось, а свою утреннюю пайку я съел без остатку. Поэтому пришлось довольствоваться лишь тем, что, зажмурившись, выхлебал чуть теплую баланду через край, после чего опять завалился на нары и попытался заснуть.
Какое заснуть! В голову лезла какая-то едкая чепуха, и как я ни желал переключиться хоть на какую-нибудь приятную мысль, все было впустую. Не удавалось даже поразмышлять об Ангелине — как она там без меня? Пытается ли хоть как-то навести обо мне справки? Хоть как-то помочь? Хоть что-нибудь сделать? Или просто сидит отрешенно дома, безразличная ко всему? Голодная и без денег. Ведь она не работает, да и не приучена что-нибудь делать. Не сумеет справиться даже с должностью санитарки. Или уборщицы. Разве что идти на панель, чтоб прокормиться… Я вздрогнул от этой мысли. И до боли ударил кулаком в бетонную стену.
Нет, в голову ничего путного не приходило.
Не знаю даже примерно, сколько же я так провалялся, прежде чем ко мне наконец пришел беспокойный сон. Мягко сказать, беспокойный — мне грезились сплошные кошмары; я несколько раз просыпался в холодном поту… и опять засыпал… и опять просыпался… Пока окончательно не освободился от этого полубредового состояния.
И снова пялился в потолок. И опять донимал себя гнусными мыслями о своем незавидном будущем.
Когда в окошко на двери мне просунули очередную миску баланды и кусок черствого хлеба, я понял, что наступило утро. И даже немного разочаровался, что прошлой ночью меня никто не пытался выдернуть из камеры и потоптать ногами. Все мои планы вцепиться кому-нибудь в горло, а потом быть забитым насмерть благополучно рухнули. Ничего, впереди еще много подобных возможностей.
Я не умывался уже больше двух суток, а моя рожа покрылась жесткой щетиной, но все свои туалетные принадлежности, которые прихватил с собой, я видел в последний раз при входе в ИВС, когда меня фотографировали в профиль и анфас, снимали мои отпечатки пальцев и выдергивали из моих кроссовок шнурки. И после этого передавать мне мыло или зубную щетку никто не собирался. Все равно в камере не было водопровода. Так же как и канализации… Кстати, о ней — то бишь о параше. Я попытался представить, кто же потащит ее выносить. Поведут меня самого под конвоем? Или впрягут в это грязное дело кого-нибудь из моих соседей-бомжей? А может, менты?.. Ха-ха-ха, только не это!
Узнать это мне так и не довелось…
— Разин, на выход!
Я, обученный уже по полной программе, поспешил, хлюпая расшнурованными кроссовками, к двери. Уткнувшись физиономией в стену, дождался, пока вертухай у меня за спиной вдоволь нагремится ключами, и, жмурясь от яркого света, вышел в помещение для охраны. Я был совершенно уверен в том, что снова явился по мою грешную душу прокуроришка Муха. Или адвокатик Живицкий. И меня вызывают в комнату для допросов.
Но все оказалось иначе.
Я это понял сразу, как только обнаружил на столе у охранников полиэтиленовый пакет со своими пожитками. Весь, так сказать, мой багаж. С бритвенным станком. С зубной щеткой и пастой. С двумя кусочками мыла — хозяйственным и туалетным. Что еще у меня там припасено? Три смены белья, полотенце, свитер, шерстяные штаны, тапки, несколько пар носков, письменные принадлежности… Что еще? Да не помню! Меня собирала в эту дорогу Лина, пока я на кухне подписывал протоколы. Кажется, она еще положила в пакет что-то из жрачки. Только вот не знаю, что. Вряд ли это было что-нибудь путное. Скорее всего, какой-нибудь фруктовый бисквит в целлофане. На другое фантазии жене просто бы не хватило. А мне бы сейчас обычного хлебушка. Хотя сойдет и бисквит. Только его, наверное, сожрали менты.
Вот ведь сытые рожи! Я перевел взгляд с пакета на двоих мусоров — один из них с автоматом, — которые, пристроившись на двух стульях, придвинутых к стене, с интересом пялились на меня. «Добро пожаловать, дорогие, — с радостью подумал я. — Никак конвой по мою душу? Рад вас видеть. Заждался. Наконец хоть какие-то перемены. И куда мы поедем?»
— Так, засмотрелся… Здесь распишись. — Вертухай ткнул толстым пальцем в бумажку, дожидавшуюся меня на столе рядом с пакетом.
— Это чего? — удивился я.
— Распи-ы-ысывайси давай! Без вопросов, греб твою мать. Это за то, что шмотье свое получил. В целости, так сказать, и сохранности. — Вертухай хлопнул ладонью по моему пакету так, что он сплющился.
— Так надо проверить, — неосторожно заметил я, чем вызвал целую бурю негодования.
