Андрей Федоров - Двенадцать обреченных
— Может быть, вот здесь.
— Это какой хоть год?
— Это прошлый. Наливать? Горячий.
— Да. Три ложки. Мне сахар помогает. Мозгам. Если еще они есть.
— У тебя-то есть… а маньяки обязательно сумасшедшие.
— А как иначе? Обязательно.
— Но ведь тогда, если ты психиатр, ты же можешь по другим деталям, по признакам разным. Если сумасшедший психически больной какой, то он же и в личной жизни, и в работе как-то покажет, что больной. Или он только вот маньяк, на него иногда как бы находит?
Она была права. Я ругал себя второй день за отсутствие настороженности и наблюдательности. Конечно, тогда я был студентом, тогда, у Гиви, собиралась студенческая компания. И многих я потом видел очень редко и коротко. Но где же все-таки интуиция? Так, ретроспективно? Кто был из тех способен стать маньяком? С ума же в таких случаях не сходят враз, или, скажем, в двадцать лет сошел с ума, потом двадцать лет вовсе здоровый. Шизофрения — это процесс!
— Если уж на то пошло, — подхватила мою мысль Даня, — то из всех Левиных знакомых самым странным был муж Худур, Борис.
Она была опять же права. Я и сам поворачивал в эту сторону, пока самого Бориса сегодня не убили на опушке. А вот из трех оставшихся определить маньяка (или маньячку) я, конечно, смогу при первом же контакте, даже по телефону. Шизофрения — процесс, оставляющий с годами следы на личности, столь грубые рубцы, что почти любой психиатр их тут же схватит.
Мы отпивали из чашек. Мы шарили взглядами по стенам, мы машинально прислушивались. В доме напротив загорелось окно. Вечер. Я вспомнил, что дома так и не знают, чего это я все бегаю, пропадаю…
— Я ведь не знаю, как это все началось. На что ты намекаешь?
Даня сидела в позе, которую я бы назвал «полуэротической», если бы не ситуация. В ней самой-то какая-то легковесность, беспечность… да психиатры вообще не видят вокруг себя здоровых… а, скажем, вот у Дани только что мужа убили, и сама в подвешенном положении, и только что подложили ей мину в прямом смысле. И сунули доказательство, что то не прежние свирепые Левины жены пытаются ее извести, а именно некий любитель бычков или коров…
— Почти двадцать лет назад в Гаграх мы, двенадцать человек, гостили в горах у друга. К его хижине вел единственный висячий мостик. Хозяин в последний момент обнаружил, что тросы подпилены. Все бы погибли, выпей он чуть больше…
— А там больше тогда никто не жил?
— Нет. Там ночевали пастухи. Рядом был сарай, скот…
— А мог какой-нибудь пастух подобраться?
— Это родственники нашего хозяина. Главное, по висячему мосту подойти незамеченным невозможно, а по тропе, где ходила скотина, нельзя незамеченным пройти к мосту. Вот от двери в дом и от окон место крепления моста было закрыто уступом. Да не в этом дело. Дело в том, что это предполагаемое уничтожение всей компании имеет сейчас продолжение.
Даня сменила позу, ничуть не потеряв от этого (в том же смысле, который я обозначил ранее), и теперь строила глазки, озирая стол, окно и верх буфета.
— Я себе этого маньяка представляю так, — мечтательным тоном сказала Даня, — лишенный всяких способностей, честолюбивый, ревнивый. Очень обидчивый. Такой… подлец. Да?
— Это все так, — согласился я, — на патологическом уровне.
— А сама Худур, — все говорила Даня, — тоже такая взбалмошная, суетливая вся. И очень алчная!..
Я набрал свой номер.
— Нет, я у знакомых. Ну вот, такие, значит, сложные дела. Я приеду или позвоню.
Главное, дома, выходит, никто ничего не заметил и никаких новых покушений… предупреждать домашних — себе дороже. И им дороже. Спать не будут. И я был уверен, что повторений, новых гремучих подарков или, скажем, выстрелов, не будет уже. Почему я был уверен? Не знаю. Тот же Скоков не мог поспеть и туда и сюда. Да и вахтер Николаич едва ли пропустит или примет теперь посылку.
— Худур? Да, очень проходимистая тетка, но не сумасшедшая, не маньячка. Слишком практична для этого.
Я вспомнил о Генкиной тетрадке. До этого как-то вовсе не помнил. А она была со мной, в сумке.
— Три года назад умер от инфаркта такой Яша. Из тех нас двенадцати. Полный, вспыльчивый, курчавый. Очень обидчивый, ранимый. У таких и спазмы сосудов легко возникают. Отчего и помер молодым. Это я об умерших, которые явно не убиты. Да, я из Генкиной тетради читаю. Неизвестна причина смерти Гиви. Но Генка нашел адрес его родственников в Москве, их спросим. Ира (так все далеко позади, что уж и лица не помню, что-то плывет в тумане, простоватое, почти детское лицо, огромные серые глаза) погибла в автокатастрофе. Это вот под вопросом. Я не думаю, Даня, что маньяк действовал как бы в два этапа, он и в промежутке убивал по мере своих возможностей. Итак, нет на свете Яшки, Иры, Худур, Бориса, Левы, почти нет… Генки, да, нет Гиви. Семь из двенадцати. Я — вот он. У Генки тут помечен еще Сашка. Но подробностей никаких. Он не в Москве жил. Конечно, все детали гибели Иры и Гиви нам нужны. Еще нужнее просчитать личности четырех оставшихся. Вторая Ира, Галя Полубелова, Таня Яблокова и Андрей Снежневских.
— Начать надо с мужика. Женщина-маньячка… даже страшно!
— Но бывает. Начнем. Снежневских. Он, я помню, из Сибири. Коротконогий, это хорошо…
— Почему?
— Значит, нормальный гормональный фон. Нет, не обязательно, только есть возможность евнухоидизм исключить. Носатый, великоваты зубы… у меня фотографии в альбоме есть, да не нужны пока… Итак, характер. Хитрый, очень конъюнктурный, как говорят, да и «рука» была… по слухам, он уж член-кор. И хитрованы такие, правильно, могут оказаться шизами, но, Даня, не маньяками, убивающими со слабоумным упорством двенадцать друзей-негритят, которые приехали купаться в море. Теперь пойдем по трем дамам. Тут тебе слово.
— А вот тогда, в Гаграх, почему вы все пошли в эту хижину? Разве внизу, у моря, хуже? И кто предложил первым туда пойти? И знал ли он, что есть такой мостик, который можно подпилить?
— Вопросы, смотри-ка, по существу. Звал к себе Гиви и всем рассказывал, какая экзотика, какой горный воздух. Обещал барана на шашлык и все прочее. Но, может быть, главнее были намеки, что там, мол, места для всех хватит, почему-то представляли, что там много комнат… ты же понимаешь, что мы следовали туда шестью парами. Тогда групповухи эти были не в моде. Нам мечталось о шести отдельных комнатах. Как всегда, мечты разбились. Там были две комнаты и огромный сарай. Да и все держались вместе.
— Да, тогда еще не настала сексреволюция, любовь была. Ладно, давай перемывать косточки бабам. Кто первая?
— Татьяна Яблокова. Красавица. Бледная, белокурая, ослепительные голубые глаза, носик как у куклы. Фигура как у фотомодели. Знаю случайно, что окончила институт, работает, есть дочь, развелась. Ее бы в кино снимать, а вот так все пошло прахом. А тогда…
— Ревновала?
— Танька? Да к ней все льнули! Ей было до лампочки! Такая королева. В той компании она была красивее всех. Наоборот, отбоя не было от мужиков, и никто…
— Я поняла. Бог с нею, с красавицей. Вторая.
— Галя Полубелова. Эта, конечно, странная. Манерная, как я сейчас скажу. Томная, важная, с претензиями. Она была с тем, покойным, Яшей. Села к нему на колени и весь вечер так и сидела. Яша млел, а она хитро помалкивала и вставляла, я смутно помню, какие-то идиотские замечания. Она, по-моему, на улицу-то не выходила. И потом, кстати, они с Яшей так и остались, женились. Ну с чего ей убивать?
— Он же умер. Она уже лет пять одна?
— Да не годна она на эту роль! Хоть, пускай, она слегка «наша». Допустить какой-то кратковременный психоз? Тогда? Согласен, что ее бы проверить надо. Возьмем на заметку.
— Одна осталась.
— Да. Последняя. Еще одна Ира. Чацкая. Такая знаменитая фамилия. А сама…
— А она с кем пришла?
— С Генкой. А я, если тебе интересно, с той Ирой, что умерла. Но тут так получилось, что что-то у той Иры стало с Гиви наклевываться… да мне-то было, в общем, все равно. Поэтому я присоединился к Генке. Мы с этой Ирой и сидели рядком. Это такая крупная, высокая красавица, кстати, она лучше всего на пляже смотрелась… в общем, все в ней было просто. Сейчас она уже сто лет замужем, опять же, насколько знаю. Не работает. Дети. Незлобивая, простая… пусть даже примитивная. Нет, не она.
— Да у тебя выходит, что никакого маньяка нет. Может, ошибка, что это связано с Гаграми? И с этими рисунками?
— Нет, связано, — я стал листать Генкину тетрадь, — тут адреса и телефоны…
Из тетради выпал конверт. Адрес отпечатан на машинке. В конверте листок. А отправлено… шесть дней назад. Выходит, Генка получил уведомление тоже. Перед смертью.
На листке — все тот же рисунок.
Теперь у нас было три одинаковых листка. Три одинаковых бычка ли, коровки ли, телки ли. Он мне почему-то не сказал о письме. Может, забыл.
— Нет, Даня. Маньяк тут. Рядом.
