Данил Корецкий - Принцип карате
Потом их разделили на четыре группы, и инструкторы продолжили отбор. Приседания, подтягивание на перекладине, отжимание от земли, шпагаты, прыжки, кульбиты.
В результате Колпаков, Окладов и Зимин записали по двадцать человек. Габаев давал более тяжелые задания, отобрал только восьмерых.
— Ничего, потом доберу, желающие найдутся, — значительно пояснил он. — Зато у меня будут звери, а не бойцы!
Гришка был не в своей тарелке и обиженно отводил взгляд от Колпакова. Когда Зимин и Окладов заговорили с Геннадием о ближайших делах федерации, он ядовито бросил:
— Везет же людям! С одного пьяного идиота такой навар снять! Слава, почет, статьи в газетах, да еще зампредом федерации заделался! Нам так не жить. Пойду поищу дурака с пулеметом!
Габаев ушел в сопровождении бородатого Кулакова, который перед этим нещадно дрессировал новичков. У них были одинаковые приземистые фигуры, маленькие пулевидные головы на мощных шеях, даже походки — и те одинаковые.
— По домам? — спросил Зимин. — Почин сделан. Хороших ребят отобрали. А пижоны сами собой отсеялись, многие даже до кросса…
— А эти трое? — Колпаков кивнул в сторону.
— Кто их знает, с самого начала здесь сидят. Бежать не стали, может, ждут кого-то? Фирменные мальчики, как с рекламы.
— Особенно тот увалень. Ему кондитерские изделия рекламировать, — высказался молчаливый Окладов. — Или на лечебное голодание записываться. Да и дружки рыхлые… Кого они могут ждать, не нас же?
Оказалось — их.
— Кто из вас Колпаков? — спросил толстяк с пумой, вышитой над левым карманом бежевой трикотажной шведки. — Мы от Елены Борисовны. Она сказала, что вы запишете нас в секцию.
Неприятное ощущение появилось у Колпакова еще раньше, чем он сообразил, что Елена Борисовна — это Лена, и вспомнил данное ей обещание. Потом ощущение усилилось, он почувствовал раздражение, неловкость и острое желание послать всю троицу к чертовой матери. Зимин и Окладов недоуменно переглянулись и пошли дальше.
— Почему вас трое? Я предупрежден про двоих, — недовольно сказал Колпаков.
— За Сашку попросили позднее, — рассудительно пояснил толстяк. — Она звонила, но вы уже ушли.
Наступила пауза, и чем дольше она продолжалась, тем более глупым ощущал свое положение Колпаков.
— Приходите в четверг к семи в ДФК, зал номер четыре, — буркнул наконец он и, отстранив толстяка, догнал товарищей. В их взглядах он прочитал нескрываемое осуждение. Но и без этого Колпаков испытывал сильное недовольство собой: поступать вопреки убеждениям было не только неэтично, но и просто противно.
Впрочем, недовольство исчезло, когда он позвонил Лене и услышал в ее голосе непривычные нотки признательности и одобрения.
— Всех троих записал? Молодец, Геночка! Ты меня очень выручил, встретимся — расскажу подробно. Не сходить ли нам сегодня в ресторан? Давно не танцевала.
Выйдя из будки телефона-автомата, Колпаков обшарил карманы и непонятно зачем пересчитал имеющуюся наличность. Два рубля шестьдесят копеек. В состоянии, близком к паническому, он бросился к Гончарову, но того не оказалось дома. До встречи оставалось полтора часа. С трудом взяв себя в руки. Колпаков принялся решать непривычную задачу: где взять деньги?
Дома лишнего рубля отродясь не водилось, занимать у соседней было неприятно, к тому же он не хотел, чтобы об этом узнала мать. Окладов живет один в общежитии, с трудом дотягивает до получки. Зимин экономный, у него можно разжиться десяткой, но эта сумма не решит проблемы. А сколько вообще нужно денег на ресторан? Жизнь поворачивалась незнакомой, а оттого пугающей стороной. Дронов? Ерунда… Разве что Габаев…
У Гришки деньжата имелись, но обращаться к нему не хотелось. Чашу раздумий перевесила внезапно пришедшая мысль: одно время Габаев играл в оркестре в «Центральном», он большой дока по части ресторанных правил, и вместе с деньгами у него можно получить ряд полезных советов.
Гришка удивился визиту, вначале он держался холодно, не без иронии именуя гостя «начальством». Колпакову очень хотелось уйти, но отступать было некуда, и он без обиняков выложил свою просьбу.
После этого Гришка неожиданно изменился, стал любезным и предупредительным, охотно дал деньги, подробно проинструктировал по вопросам, которые могут возникнуть в ходе вечера, и порекомендовал идти в «Центральный», где, обратившись к метрдотелю от его, Гришки, имени. Колпаков получит обслуживание по высшему разряду.
Спешно поблагодарив и попрощавшись. Колпаков забежал домой переодеться, десять минут промучился с выбором галстука, написал матери записку, что вернется поздно, и минута в минуту успел к месту свидания.
Лена опоздала на четверть часа, увидев ее наряд, Колпаков ощутил себя старомодным, простоватым и неуклюжим.
Предложение пойти в «Центральный» она отвергла с ходу, сказав, что там собираются шпана и пьяницы, а кормят позавчерашними котлетами. Взяв инициативу в свои руки, проворно остановила такси, привезла Геннадия к новому высотному зданию, в первых этажах которого размещался самый шикарный в городе ресторан.
— В кабинку или на свет? — спросила она у старательно и успешно скрывающего растерянность Колпакова и, поскольку он неопределенно пожал плечами, решила сама:
— На свет! У меня шантанное настроение. На втором этаже сегодня будет в самый раз. А зал выберем Голубой. Тебе нравится в Голубом?
Колпаков кивнул, и через несколько минут они сидели за чистым, покрытым голубой крахмальной скатертью столиком у голубой велюровой стены.
Геннадий был в ресторане второй раз в жизни — выпускной вечер их группа отмечала по Гришкиной протекции в «Центральном», и тогда он ничего хорошего в этом времяпрепровождении не нашел. Но заказ сделал умело, как завсегдатай: холодные закуски, фирменная вырезка, овощи, коньяк, шампанское, нарзан, десерт. Спасибо Габаеву — ни официант, ни Лена не распознали в нем новичка.
— Видишь человека в белом костюме? — таинственно зашептала Лена. — Это Тофик-миллионер. Говорят, у него действительно есть миллион!
Колпаков без интереса оглядел смуглого, претенциозно одетого толстяка.
— Разве это человек? Это медуза. За нашу встречу!
Настроение улучшилось. Этому способствовала праздничная обстановка Голубого зала, не идущая ни в какое сравнение с прокуренным и пропахшим кухней запущенным зальчиком «Центрального», учтивый официант, вылитая впервые за семь лет рюмка коньяка, загадочная, адресованная только ему улыбка Лены.
Она знала много тостов, правильно пользовалась столовым прибором, и, глядя на нее, Колпаков переложил вилку в левую руку, хотя так ему было неудобно.
После третьей рюмки у него закружилась голова, и он, перестав стесняться, взахлеб рассматривал свою спутницу. Широко расставленные, чуть раскосые зеленые глаза, надменно приподнятые брови, короткий прямой нос, большой, красиво очерченный рот. Волосы она подобрала вверх, так что были видны длинная шея и матовые покатые плечи.
Их взгляды встретились. Три секунды, пять, десять, пятнадцать… В такие мгновения каждый видит в глазах другого то, что хочет увидеть. Колпаков видел клочья густого тумана над гладкой темной рекой, низкий, заросший кустарником берег, желтое пятно палатки у крохотной бухточки.
— Мы будто в гляделки играем, Гладиатор! Давай лучше выпьем за добрые воспоминания…
В ее голосе слышались мечтательные нотки.
Колпаков разлил коньяк.
Значит, он не ошибся. Лена тоже все помнит! Ему стало совсем тепло и покойно.
Многозначительно звякнули рюмки.
— В Москве у меня был один поклонник — югослав из торгпредства, он подъезжал к институту на зеленом «Вольво» — девчонки с ума сходили от зависти — и вез обедать в Архангельское, там чудесный ресторан, и места кругом замечательные, особенно осенью…
Колпакова будто помоями окатили. Умиротворенную расслабленность сменила горькая обида. Такая, какую он испытал только несколько раз в жизни, много лет назад, тогда она тоже была связана с Леной, Алькой Гарандиным и его братцем.
Но за прошедшие годы он сильно изменился, стал таким, как хотел, и уже не впадал в беспомощную растерянность, напротив — тут же пришла холодная ярость, побуждающая к ответным действиям.
Видно, на лице отразился всплеск эмоций, потому что Лена поспешно добавила:
— Только не подумай ничего такого…
— Боже упаси. Я понимаю: платонические отношения, чистая и возвышенная дружба.
— Что ты имеешь в виду?
Лицо Лены мгновенно превратилось в холодную маску.
— Только то, что сказал.
— Я не поняла, поясни, на что намекаешь.
В ледяном тоне презрение и вызов Она безбоязненно шла на обострение, значит, ничуть не дорожила начинающими крепнуть отношениями и явно демонстрировала готовность немедленно их разорвать. Чего проще — встала и ушла.
Геннадий вовсе не желал такого исхода и, очевидно, должен был испугаться собственной дерзости, однако не правота Лены И очевидная бравада этой не правотой привели к иному результату, то глубинное, горячее, сокровенное, в чем весь вечер тонул отточенный рационализм Колпакова, его знаменитое, ставшее притчей во яэыцех хладнокровие и умение владеть собой, та засасывающая субстанция, которая поглотила все достигнутые многолетним истовым служением Системе качества настоящего бойца, вдруг остыла и отвердела, и Колпаков привычно ощутил почву под ногами, выругал себя за потерю самоконтроля, назначил искупляющее наказание — час на кулаках, дополнительный холодный душ и час медитации, после чего вернулся к действительности, особым, появляющимся лишь в напряженные мгновения взглядом охватил ситуацию со стороны, с отвращением увидел себя пьяного, со сбитым галстуком и растрепанными волосами, сидящую напротив красивую женщину, хотя и утратившую окутывавший ее еще минуту назад флер возвышенности и необыкновенности, но все равно привлекательную и желанную, готовую встать и уйти навсегда.
