Ирина Арбенина - Черное солнце
На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства…Берите, вкушайте!
Это были, конечно, слова ритуальных заклинаний!
Воробьев вдруг дико закричал и порывисто протянул руку, будто и вправду увидел этих самых демонов.
Светловой, правда, не посчастливилось: сколько она ни вглядывалась в темноту, ничего из того, что так испугало Воробьева, увидеть ей не удалось!
Затем начался, очевидно, ритуальный танец. Каждое восклицание «я попираю ногами» Воробьев, действительно, сопровождал топтанием и ритуальными выкриками. Его вопли усиливались, становясь все оглушительнее.
Учитель труда был явно возбужден. Его взор блуждал между темными деревьями. Светлова опасалась, что он вот-вот заметит ее. И она подумала, что уйти, бросив человека в таком состоянии, было бы, наверное, совсем негуманно.
Но в то же время Аня хорошо понимала, что ничего, кроме этих танцев, она больше не увидит.
И Светлова побрела обратно в Ковду, думая об одном: почему она решила, когда увидела на дереве труп Николаева, что это все-таки способ казни?
Погорячилась?
Конечно, это скорее всего не способ казни.
Всего лишь, может быть, одна из разновидностей погребения?
За свою долгую разнообразную историю люди изобрели самые удивительные обряды захоронения.
Умерших, например, даже оставляли в жилище, закапывая где-нибудь вблизи домашнего очага… И что только с ними не делали на протяжении веков и тысячелетий!..
Отдать же тело покойного на растерзание птицам и зверям… Это был давно известный и распространенный обряд!
Но с такого рода ритуалом был близко ввязан и другой.
Вернувшись в свою комнатку, Светлова сразу отыскала на полке эту книгу, несколько необычную для домашней библиотеки деревенской жительницы.
Анна уже листала ее накануне.
«Интересная? — спросила она тогда у Пафнутьевны. — Откуда это у вас?» «Да Николай Семенович дал почитать… — отмахнулась Елизавета. — А мне все недосуг».
Сейчас Анна взяла ее в руки, это был дневник одной француженки, знаменитой путешественницы.
И Светлова стала читать:
* * *"Мы жили в этой местности уже семь дней ..когда умер один из пастухов. Желание присутствовать на сельской погребальной церемонии заставило меня отложить отъезд.
Началось священнодействие с перерывами для принятия пищи. Монахи и миряне жадно набрасывались на угощение. Ели и пили рядом со смердящим трупом.
По прошествии восьми дней все обряды должным образом были закончены.
Труп отнесли на горную вершину и, расчленив на части, оставили добычу хищным птицам в качестве последней милостыни.
…С наступлением вечера я закуталась в свой зен (монашеская тога) и направилась к месту упокоения бренных останков с намерением провести там ночь в одиночестве, предаваясь медитации.
Я медленно взбиралась по крутой тропинке. Лунный свет заливал степь, раскинувшуюся от подошвы горы до далеких хребтов, выступающих аспидно-черными зубцами вершин на бескрайнем светлом небе. Ночные прогулки по этим местам исполнены очарования: так бы шла и шла всю ночь. Но цель моего путешествия на сей раз — место погребения — была меньше чем в часе ходьбы.
Я уже почти дошла, когда вдруг странный звук, хриплый и одновременно пронзительный, разорвал безмятежное безмолвие спящей пустыни. Звук повторялся снова и снова. Его сменил ритмичный звук тамбурина.
Этот язык был мне понятен: кто-то опередил меня и совершил возле растерзанного трупа обряд тшед.
Рельеф местности позволял незаметно подобраться поближе и притаиться во мраке. Из моего укрытия я хорошо видела колдующего монаха. На свою обычную одежду он накинул монашескую тогу, и складки ее придали высокому тонкому силуэту молодого человека необычайно внушительное достоинство.
Когда я приблизилась, он читал мантру:
— О мудрость, которая ушла, ушла, Ушла в неведомое и неведомое неведомого…
Затем — донг-донг — монотонный низкий звук тамбурина стал повторяться реже и незаметно затих.
Монах, казалось, погрузился в глубокое раздумье. Через мгновение он встал, плотнее закутался в складки зена и высоко поднял музыкальный инструмент в руке.
Канглинг — труба, сделанная из человеческой бедренной кости.
Тамбурин зазвенел воинственным стаккато, и монах встал, вызывающе выпрямившись, как бы давая отпор невидимому противнику:
— Я, не знающий страха, попираю ногами собственное "я" и демонов…
Затем начался ритуальный танец. Каждое восклицание «я попираю ногами» он сопровождал топтанием и ритуальными выкриками. Его вопли усиливались и стали оглушительными.
Худой высокий монах был возбужден. Его взор обращался то к расчлененному трупу, то к той части горизонта, где обманчивый свет лунного сияния видоизменял и делал расплывчатыми все очертания, превращая ландшафт в неверное тусклое марево..
Что было делать ? Вторая часть обряда должна была совершиться в палатке. Там я уже ничего не увидела: до меня лишь доносилось невнятное бормотание священных текстов, прерываемое звуками вроде жалобных стонов.
Стараясь не шуметь, я выбралась из своего убежища.
Вдруг раздалось глухое рычание, и мимо промелькнула тень какого-то зверя. Я потревожила волка. До сих пор его отпугивал поднятый монахом ритуальный шум. Но теперь, когда опять воцарилась привычная тишина, волк отважился подойти ближе к предназначенному для него и его собратьев угощению.
Я уже спускалась по горному склону, когда меня остановил донесшийся сюда вопль.
— Я плачу долги. Насыщайтесь моей плотью! — зазывал монах. — Идите сюда, голодные демоны! На этом пиру плоть моя превратится в самые лакомые яства для вас. Вот плодородные нивы, зеленые леса, цветущие сады, пища чистая и кровавая, вот одежды, целебные лекарства. Берите, вкушайте!
Это были слова ритуальных заклинаний. Монах дико закричал и вскочил на ноги так порывисто, что ударился головой о верх палатки, и она обрушилась на него.
Несколько мгновений он барахтался под полотном палатки, потом вынырнул из-под него с искаженным лицом, воя и корчась, будто весь во власти невыносимых страданий.
Теперь я поняла, что такое обряд тшед для тех, кто подпадает под гипноз ритуала. Не было ни малейшего сомнения, что несчастный действительно переживал все муки раздираемого на части и пожираемого заживо страшными чудовищами существа.
Дико озираясь, монах обращался к невидимым существам. Казалось, его обступила целая толпа пришельцев из иных миров и он созерцает странные нездешние видения.
Зрелище это не лишено интереса, но я была не в силах далее наблюдать его хладнокровно.
Несчастный убивал себя своим загробным «спортом».
Мне очень хотелось избавить юношу от раздиравшего его кошмара, но я колебалась, зная, что всякое вмешательство означает нарушение установленного правила: «Начавшие обряд тшед должны закончить его самостоятельно».
Пока я пребывала в нерешительности, до меня донеслось рычание волка. Зверь стоял над нами на вершине утеса и, застыв на месте, ощетинившись, вперил взгляд в неведомое, будто и он тоже видел что-то непостижимо страшное.
Молодой монах продолжал корчиться, словно бесноватый, и издавать вопли мученика на костре.
Я больше не могла выдержать и бросилась с нему.
Но едва я попала в поле его зрения, как он принялся зазывать меня неистовыми жестами:
— О, приди, алчущий! Пожирай мое тело, пей мою кровь!
Он принял меня за демона!
Как мне ни было его жаль, я чуть не расхохоталась.
— Успокойтесь, здесь нет никаких демонов. Перед вами преподобная женщина-лама. Вы меня знаете.
Но он, очевидно, ничего не слышал и продолжал предлагать себя на ужин.
Мне пришло в голову, что в лунном сиянии тога придает мне сходство с призраком. Сбросив ее с плеч на землю, я тихо заговорила:
— Посмотрите на меня. Теперь узнаете ?
Но это был глас вопиющего в пустыне. Несчастный продолжал бредить.
Он простирал руки к моей невинной тоге и взывал к ней, как запоздавшему на пир демону.
Не нужно было вмешиваться: я только еще больше разволновала этого несчастного.
Пока я размышляла, что делать, направлявшийся ко мне неверными шагами монах споткнулся, тяжело рухнул на землю и замер. Очевидно, он был в глубоком обмороке. Я следила за ним: не поднимется ли? Но подойти ближе не решалась, чтобы еще больше не напугать его. Наконец он зашевелился, и я сочла за лучшее удалиться".
