Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха
— Садитесь, — показал ей Жунид на кресло по правую сторону стола.
— Я постою, — едва слышно прошептала она, не поднимая головы.
— Нет, — тоном приказа сказал Жунид. — Разговор будет долгий. Садитесь.
Она покорно села, согнувшись так, что голова ее оказалась на уровне стола, и, натянув юбку на худые колени, больше не двигалась.
Так она просидела до самого конца допроса, не поднимая ни на кого глаз, и Шукаев не сделал ни одного замечания по поводу ее позы, потому что расчеты его подтвердились: она действительно заговорила, и заговорила без принуждения.
— Фамилия, имя, отчество, возраст?
— Васюкова, Галина Юрьевна. Двадцать семь лет.
— Семейное положение?
— Я не замужем.
— Предупреждаю вас, гражданка Васюкова, что за дачу заведомо ложных показаний и попытку скрыть известную вам истину вы можете быть осуждены по статье девяносто пятой на два года лишения свободы. Подпишите вот здесь, что вас ознакомили с этой статьей.
Она подписала молча, все так же пряча лицо и ни на кого не глядя.
— Вам знаком этот документ? — Шукаев протянул ей уже порядком измятый протокол допроса Итляшева.
Она бросила взгляд на бумагу и тотчас же снова спрятала глаза. Кстати, и Жунид заметил это только теперь, глаза у нее были красивые и выразительные. Природа обычно не обделяет человека одновременно во всем. Глаза были темно-карие, с золотистым отливом. И очень большие.
— Да. Знакома.
— Вы выкрали его из папки с материалами дела об убийстве кассира и охранника Шахарской прядильной фабрики? Вы будете это отрицать?
— Нет, не буду. Я взяла его.
Жунид заметил, как на светло-бежевую полотняную юбку ее упала капля, оставив темное пятнышко. Потом вторая.
— Не плачьте, девушка, — сказал Денгизов. — Слезами не поможешь. Наломали дров — надо и ответ держать.
Слезы из глаз Васюковой закапали чаще.
— Зачем вы взяли документ? Кто приказал вам? И для какой надобности? — голос Жунида зазвучал еще жестче. Даже Денгизов, видимо, несколько удивленный, приподнял брови, но тут же опустил их и больше не вмешивался в допрос.
— Отвечайте!
Вот теперь она разревелась окончательно. Еще больше согнулась, спрятав лицо в коленях и зарыдала чуть ли не в голос. Худые плечи ее мелко вздрагивали.
Шукаев налил в стакан воды, обошел стол и мягко тронул ее за плечо.
— Перестаньте. И выпейте, пожалуйста. Вам сразу станет легче, — он сказал это спокойно, без нажима, даже с участием.
Она еще пошмыгала носом, вытерла лицо носовым платком и, стуча зубами о край стакана, отпила несколько глотков.
Шукаев сел на свое место.
— А теперь — рассказывайте. Без слез и истерики. Я специально на вас накричал вначале: вам нужна была разрядка. Вы уж простите. И давайте поговорим откровенно. Поверьте, так будет лучше и для вас, и для нас. Вы совершили тяжкое преступление, стали пособницей уголовников, убийц, если хотите… Да-да, — уловил он ее недоверчивый протестующий жест. — Убийц. Поэтому не ухудшайте своего положения. Ну, как? Сами будете рассказывать, или задавать вам вопросы?
Она приложила платок к глазам, опять всхлипнула и сказала:
— Я… сама.
— Вот и отлично. Мы вас слушаем…
Исповедь была долгой. Многое в ней не относилось к делу, к тому же Васюкова часто прерывала свой рассказ и плакала — уже не оттого, что сидела здесь, на допросе, как преступница, а оттого, что жалела себя, вспоминая свою жизнь, такую неудавшуюся, нескладную и несчастную.
Но никто из них не останавливал, не перебивал ее.
Выросла Галя Васюкова здесь, в Черкесске, в семье человека, которого она стыдилась. Отец ее, в прошлом водопроводчик, изрядно пил, и поиски длинного рубля привели его в трест городского благоустройства, в обоз ассенизаторов, которым хорошо платили. Кроме того, — работали они ночью, что тоже устраивало ее отца, опускавшегося все ниже и ниже. Запасшись бутылкой, двумя, он со своими подручными отправлялся на службу, когда улицы обезлюдевали и можно было, не таясь и не прячась, тянуть прямо из горлышка, оправдывая себя необходимостью заглушить тот «чижолый» дух, который повсюду сопутствовал его новому ремеслу.
Возвращаясь поздно домой, уже вдребезги пьяный, он будил мать, скандалил и частенько пускал в ход кулаки. Доставалось и маленькой Гале.
После смерти матери, умершей от туберкулеза, он запил еще сильнее и однажды зимней ночью замерз возле своей бочки.
Галю соседи определили в детдом.
Слабенькая, худая и некрасивая, она вскоре стала мишенью для насмешек со стороны безжалостных в таких случаях мальчишек, а с девчонками тоже не сошлась, будучи по характеру молчаливой и нелюдимой.
Закончив в детдоме школу, Васюкова поступила в техникум, но не окончила его — жить на стипендию было нелегко в те годы — и ее взяли секретарем, поскольку она немного умела печатать на машинке. Научил ее этому нехитрому делу собиравшийся на пенсию старик, много лет проработавший в канцелярии техникума.
В управление она попала три года тому назад по направлению обкома комсомола, где тоже работала машинисткой после окончания специальных трехмесячных курсов…
Васюкова говорила сбивчиво, не очень связно, но быстро, боясь, что ее перебьют, не дадут сказать всего, что она, по-видимому, еще никому не рассказывала. Она забыла про свой скомканный мокрый платочек, он лежал у нее на коленях, перестала прятать лицо, и ее большущие влажные глаза смотрели в упор на Жунида, словно, кроме него, в кабинете никого не было, но — он мог поклясться в этом — не видели и его, обращенные сейчас в прошлое.
С Рахманом Бекбоевым она познакомилась в кинотеатре. Их места были рядом. Он заговорил с ней еще до начала сеанса тем покровительственно-небрежным донжуанским тоном, к какому мужчины часто прибегают в подобных положениях, а когда узнал, что она работает в управлении НКВД, стал заметно вежливее и заинтересованнее расспрашивать о ее житье-бытье.
Гале тогда было двадцать пять, жила она одиноко, без друзей и близких, на частной квартире. Не было у нее подруг, не было молодого человека, как у ее сверстниц. Детдомовские ее однокашницы поразъехались или вышли замуж, и связи с ними окончательно оборвались. Она считала себя человеком неудавшимся, никому не нужным, обиженным, обойденным судьбой.
Отвлекалась от своих невеселых мыслей Галя только за книгой — у хозяйки ее сохранилась старая библиотека, состоявшая главным образом из сочинений сердцещипательных — бульварных романов, дешевеньких выпусков начала века, вроде «Лидии, дочери графини-нищей». Чтение это, весьма низкопробного свойства, о чем Галина, разумеется, не подозревала, настраивало ее на ложноромантический лад, и она, отложив книжку, любила, закрыв глаза, мечтать, рисуя себе сильного мужественного героя, тоже преследуемого — неважно кем или чем — фортуной или законом, человека, которого она пригреет и утешит в его гордом одиночестве.
В рассказе Васюковой все это выглядело несколько иначе, но Шукаев давно научился отделять плевелы от пшеницы в показаниях тех людей, которых ему приходилось допрашивать, особенно, если он чувствовал и понимал, к какому психологическому типу относится тот или другой из них.
Рахман, несмотря на то, что он был старше Галины почти на пятнадцать лет, произвел на нее впечатление именно такого гонимого, отверженного судьбой и людьми человека. Он рассказал ей историю, которая повергла ее в трепет — о своих родителях, принадлежавших к преступной среде. Он рассказал ей, что родился в тюрьме, где он жил до трехлетнего возраста, потом был определен в детдом, откуда бежал лет десяти от роду. Потом — кража хлеба — он умирал с голоду — и колония для малолетних нарушителей законопорядка. Там ему изуродовали ухо. Словом, в легенде Одноухого Тау, чью проницательность и знание женской натуры Шукаев оценил по достоинству, слушая Васюкову, было все, что требовалось именно в этом случае — заброшенное несчастное детство, несправедливость и тоска по участию.
Нечего и говорить, что Галя вскоре стала его любовницей. Поначалу миф о Рахмане, поведанный им самим, как-то помогал ей переносить его грубости, а потом и измены, помогал ей верить тем фактам и случайным открытиям, которые она делала, общаясь с ним, и которые никак не согласовывались с ее прежним о нем представлением.
В конце концов она сначала заподозрила его в нечестном образе жизни, а позднее и убедилась в этом, но было уже поздно: Рахман полностью завладел ею.
Даже Улита Щеголева, якобы двоюродная сестра жены его погибшего друга, не поколебала слепой преданности Галины Васюковой к Рахману Бекбоеву. Она догадывалась, что с Улитой отношения у него далеко не родственные, устраивала ему сцены ревности, наталкиваясь на прямые оскорбления с его стороны, но и это ничего уже не могло изменить.
