Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
Арнаутский совершенно четко осознавал, что задуманное им не вписывается в законы, что это преступление. Он сам заранее вынес себе приговор и назначил наказание. Но так же четко, взвешенно обозначил для себя смягчающие обстоятельства: мотивы и цель. У него не было другого способа искупить свою вину. Государство, прокуратура в этом, конкретном случае оказались бессильными, он мог рассчитывать только на себя. А может, сделать еще одну попытку? Надо поговорить с прокурором — Людмилой Зайцевой, сегодня же, решил он.
— Нам нужны твои гарантии, — прервал его размышления Саранцев. Он перешел на «ты», вполне логично посчитав адвоката равноправным партнером в этой противозаконной махинации.
Арнаутский также спокойно принял предложенные правила игры, опустившись на уровень двух подонков, прекрасно понимая, что иначе ему не поверят и все оборвется на первом же этапе знакомства.
— Нам нужны доказательства, что не врешь, — повторил Саранцев.
— Копия допроса свидетельницы устроит?
— С адресом и телефоном…
— Само собой.
— Годится.
— Тогда договоримся о следующей встрече. Завтра. Нет, послезавтра, — предложил Стас.
— У меня дома, — многозначительно произнес Саранцев и невольно переглянулся с Козаченко.
— Не пойдет.
Они поняли друг друга: все правильно, в такой непредсказуемой ситуации адвокат побоится оказаться один с тремя в незнакомом месте.
— Но сюда мы тоже больше не заявимся.
— У моей родственницы есть квартира, она уехала с мужем на заработки. Квартиру не сдает. Там будет нормально.
Арнаутский узнавал, найти такую квартиру не проблема.
— С телефоном?
— Да. Вот что, мужики. Либо вы согласны, либо нет, но лапшу мне не вешайте. Я ведь человек занятой. Мой час работы стоит сорок долларов. Не хотите, расхлебывайте сами свою кашу. Боюсь, поперек горла встанет, не задавитесь случаем. Вопросов больно много задаете.
Стас, с трудом сдерживавший свои истинные чувства, выплеснул гнев им в лицо, используя этот очевидный повод — сомнение и претензии Саранцева.
— Адрес и телефон сообщу завтра. Я позвоню. Все.
Саранцев и Козаченко медленно поднялись. Стас посмотрел на них снизу вверх и тихо сказал:
— Послезавтра — валюту в полном объеме.
Они ушли, оставив в тесной кабинке тяжелый дух перегара, пота и какой-то мерзкой гнили.
У Стаса не было сомнений, что до следующей, последней встречи они не станут его убирать. Бандиты были напуганы, это очевидно, но он будет нужен им до тех пор, пока они не узнают все о свидетельнице. Они вели себя со звериным недоверием и осторожностью, но невесть откуда взявшаяся опасность уже погнала их вперед, к самому краю. Где будет этот край, каждый для себя уже определил.
«Всего один день, — прошептал Стас, — надо успеть.»
В эти дни в обменниках были перебои с валютой, но ему повезло: в выносном пункте, ларьке у Финляндского вокзала быстро обменяли рубли на доллары. Должно хватить на все. С чего же начать? Да, конечно с прокуратуры. Стас позвонил Зайцевой и через полчаса сидел в ее кабинете.
Когда-то, студентами, они были очень дружны, и их связывала взаимная симпатия и легкая влюбленность, которая, возможно, могла бы привести к более близким отношениям. Но очарование Светланы оказалось сильнее, он женился на ней и не ошибся. Студенческая влюбленность прошла, но теплота и симпатия остались. Людмила была весела, какие-то искорки бегали у нее в глазах, и, посмотрев на озабоченного и серьезного Стаса, она сказала:
— Стас, если ты по делу, то лучше не сейчас. У меня сегодня вечером радостная встреча, не хотелось бы напрягаться и забивать голову проблемами.
— Людочка, ты же меня знаешь, не стал бы я использовать твою благосклонность для протекции или чего хуже. Вспомни, разве я хоть раз обращался к тебе с подобными просьбами?
— Но все-таки что-то стряслось, по тебе видно. Что с тобой?
— Хотел с тобой поговорить, но тема такая… необычная. Впрочем, для нас с тобой почему же необычная? О смертной казни.
— Ну, ты меня сразил! Будто мы с тобой не можем поговорить о более приятном, о любви, например, — рассмеялась Людмила, но, увидев, что Стас остался серьезен, настроилась на его лад. — Шучу, Светка побьет меня… Так что тебя интересует? Как я отношусь к смертной казни? Как прокурор или как человек? И в том и в другом качестве могла бы ответить: как все. Сейчас модно говорить: я, в принципе, против смертной казни, но… а дальше следуют стандарты: общество не готово, зверские преступления, будьте вы на нашем месте… Все звучит убедительно. И та и другая позиция, и те и другие аргументы.
— Скажи мне, как другу, что ты чувствуешь по этому поводу. Тебе не приходилось в суде просить смертный приговор?
— Бог миловал. Не довелось. А ты как на это смотришь?
— Извини, но мне очень хочется знать твои соображения, — уклонился от ответа Арнаутский.
— Ну, что тебе сказать, — задумалась Зайцева, — я ведь готовила себя к прокурорской деятельности и допускала, что когда-нибудь придется вести дело, по которому в суде неизбежно встанет вопрос о таком наказании. Просмотрела разную литературу, историю, я не буду говорить о подробностях. В правовых государствах от этой меры отказываются, правда, в некоторых вновь возвращаются к такому виду репрессий.
Стас внимательно слушал ее, и Людмила продолжила свой монолог:
— Сейчас появились два аспекта этой проблемы: общепринятый, международный, и внутренний. Ясно, что юрист да и просто образованный и культурный человек понимает, что насильственная смерть — дело мерзкое, негуманное. Но даже юридически нельзя не считаться с мнением большинства. Ты же помнишь, как нас учили: закон — это, сконцентрированная в норме права, воля большинства общества. Никуда от этого не уйти.
С другой стороны, как быть с теми, кто занимается исполнением приговора? Говорят, что раньше этим людям, а было это в сороковых, нет, постой, тогда не было смертной казни, ее возвратили в 53 или в 54 году. Так вот, этим людям давали стакан водки или спирта, для снятия стресса. Наверное, выдумка… А может, и так, кто знает…
Куда ни глянь, кругом одни минусы. Не думаю, что счастливы родственники погибших, убийца которых казнен. Удовлетворение, разумеется, будет, но все равно на душе останется осадок… Хотя это только предположение. Я ни с кем из них не общалась. Трагедий насмотрелась за эти пять лет прокурорства и без убойных дел. Адвокату, наверное, легче, все-таки он просит о снисхождении.
— Не скажи, — возразил Арнаутский, — были случаи, когда родственники и друзья потерпевших поддавали адвокату так, что небо с овчинку казалось. И потом, когда выступаешь с речью в суде, бывает, кожей чувствуешь, что зал каждое слово принимает в штыки. Так что адвокатский хлеб не легкий. Но вернемся к нашей теме.
— На чем мы остановились? Ах, да… — вспомнила Зайцева, — об исполнителях. Все равно эту… как бы назвать… работу… ну и словечко, а чем заменишь? Кто-то должен делать, раз есть закон.
— И все же, ты-то как, за смертную казнь или за ее отмену?
— Я за справедливость. Ты хочешь пояснений? Пожалуйста, официальные данные: за последние два года осуждены к высшей мере наказания человек шестьсот, исполнено двадцать. Комиссия по помилованию остальных миловала. Вопрос — почему? Гласности никакой. А ведь за каждым приговором исключительные обстоятельства: море крови, два и более трупа, растерзанные дети. Говорят, что чуть-чуть не помиловали Чикатило, перевес составил всего несколько голосов. Кто и как образовал такую комиссию? По какому принципу? Наверное, такие вещи надо делать гласно, с учетом мнения разных общественных групп. Если нереально выбирать членов такой комиссии всем народом, тогда пусть их выбирают представители народа. Кроме того, все, что непонятно, является неубедительным. Может быть, представители этой комиссии правы в своих суждениях, но тогда их мотивы и суждения должны знать все, кто в этом заинтересован.
— Я понял, ты подводишь к идее референдума.
— Да, Стас, да. Но не по этому частному вопросу о персоналиях, а в общем плане. Нас приняли в Европейское сообщество, и одно из условий — отмена смертной казни. Но нельзя такие вещи делать сверху, волевым способом. Закон должен «созреть», соответствовать настроениям большинства. А по такому важному вопросу, как отмена смертной казни, должен быть проведен референдум.
Я не верю, чтобы нормальный человек жаждал смерти себе подобного. Я не верю истеричным заявлениям типа: «да я бы его своими руками…». Импульсивные порывы быстро проходят.
— А если из года в год накапливается и не спадает, а усиливается чувство мести, особенно когда безнаказанность очевидна?
Зайцева задумалась и не без колебаний ответила:
— Это гораздо сложнее. Человек в этой ситуации находится в плену устойчивой, ставшей частью его натуры идеи фикс. Не стану утверждать, что это патология, но отклонение явное, непреодолимое для одного человека.
