Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
— Вопрос? — вдруг обернувшись к нему, спросил экскурсовод.
— Вы профессиональный гид? — спросила за поэта Маруся, тонко почувствовавшая момент.
— А в чем, собственно, дело? — засуетился экскурсовод.
— Так! — Маруся дернула плечом. — Профессионал не должен быть столь косноязычен.
Лицо экскурсовода налилось краской, и он сказал сквозь зубы, правда, совершенно тем же, что и прежде, тоном:
— Вы угадали, девушка, я заменяю товарища. Я археолог по профессии. Извините уж!
— Да ладно вам, — сказал бас из толпы. — Хорошо же загибает. Пусть гнет.
— Если вы археолог, если вы работаете здесь, то скажите, действительно на острове существуют квадратные озера-могилы?
— Квадратные озера?
— Квадратные, прямоугольные, сколько их, много их на Большом Соловецком?
Экскурсовод что-то ответил, но что, расслышать ни у кого не вышло. «Казань» по непонятной причине загудела, и ветер, разорвав тугой мощный звук гудка на фрагменты, забил уши туристов упругой дрожащей ватой. Одна из танцовщиц от неожиданности выпустила из тонких рук огромную картонную коробку, та упала, покатилась по земле, как белый барабан, открылась, девица вскрикнула, ветер невидимыми крючками зацепил вывалившийся мягкий шелк и бросил его частично под ноги толпы, частично далеко вверх, в небо, смешав перед глазами прозрачную извивающуюся ткань с белыми инверсионными петлями, оставленными маленьким бомбардировщиком. Кости, нарисованные на шелке, мгновенно развернулись, как рисунок на парусе, сквозь них мелькнуло солнце, и новый гудок, и новый, острый порыв ветра заставил все глаза уйти глубоко в воротники.
— Какое платье погибло! — сказала Виолетта, и Маруся увидела, что тетка, кутаясь в дешевое толстое пальто, притопывая квадратной безобразной туфлей, стоит совсем рядом с ней. — Жалко!..
— Это все равно ненастоящее, — сказала Маруся. — Это все равно реквизит. А где Тамара Васильевна?
— Плохо! — сказала тетка. — Плохо ей. Лежит. Меня просила поклониться… Укол сделали… Наверно, уже заснула!
Тонкий фломастер вывел капельку купола, за капелькой по листу скатилась прямая строгая линия стены. Ветер исчез на минуту, и толпа, оживленно переругиваясь, сгруппировалась вокруг экскурсовода-археолога, открывая обзор.
Шелковый комок оказался возле самых ног Виолетты. Тетка наклонилась и подобрала. Смотреть на нее было больно.
«Не наденет она больше никогда своего шикарного платья, — подумала Маруся злорадно и спросила себя: — А чему я радуюсь? Может быть, она всю жизнь мечтала один раз одеться, показаться, выйти на люди, а теперь все, не будет, не интересно, не получилось!»
— До обеда осмотр монастыря. И может быть, мы еще успеем осмотреть ботанический сад, — взглянув на часы, объявил экскурсовод. — Судно пришло с опозданием, товарищи, так что не исключено, программу придется немного свернуть!
Неожиданно для самого поэта на свежем листочке в блокноте под его собственной рукой возник военный самолет. В небе самолет был как серебряный крестик. В блокноте крестик получился черный.
23
От причала до каменных ворот монастыря, до высоких стен, сложенных из грубого камня, экскурсию, оказывается, отделяли какие-то минуты быстрого шага. За стенами ветер так не чувствовался, и люди, немного расслабившись, следовали с открытыми ртами за своим экскурсоводом, впитывая каждое слово. Олесь пытался включиться в общее настроение, его преследовало нечто изнутри, какое-то неприятное предчувствие, ожидание, и он хотел от него избавиться. Небольшая группа, человек пятьдесят, вошла в полутьму под своды, и тут же Маруся потянула поэта за рукав.
— Олесик, я хочу выстрелить по бутылке из пистолета.
— Зачем тебе?
— Я хочу представить себя этим палачом, который расстреливал.
— Понятно зачем. А где ты видела пистолет?
Экскурсия стояла под могучими сводами трапезной, подобной по величине лишь трапезной Московского Кремля, здесь было эхо, и говорили они совсем шепотом.
— Под мышкой у «афганца» кобура. Двое наркоманов остались на пристани гроб хоронить. А третий, алкоголик, — вот он. — Маруся показала глазами. — Посмотри получше, у него под левой рукой кобура.
— Ты думаешь, он мне отдаст свое именное оружие?
— Если ты его хорошо попросишь, попроси, Олесик. Никогда в жизни не стреляла из пистолета.
— Ты думаешь, теперь самое время попробовать?
— Конечно, думаю, и время, и место! — Маруся откинула назад голову и обеими руками завела за спину длинные концы шарфа. — Когда еще на место казни попадешь? До обеда хорошо бы. А то потом концерт будет… Лодочная прогулка… Попроси его, Олесик!
Представить себе, как в этих промозглых каменных мешках на протяжении нескольких столетий жили люди, казалось просто невозможным. Экскурсовод, хоть и не был профессионалом, повеселил немало туристов, рассказав о силе молитвы. Оказалось, что до прихода на остров лагеря смерти монахи руками вылавливали треску прямо возле берега. Они построили специальную запруду из камней. Молодая рыба входила в запруду в щели между камней, а назад, располневшая, пробиться уже не могла. Когда в сорок первом году с продуктами стало плохо, коммунисты восстановили запруду, но рыба не пошла в нее.
— А почему не пошла? — усиленный звонким эхом, звенел под мрачными сводами голос экскурсовода. — Потому что молиться надо было. Молиться надо было!..
Настроение у поэта еще ухудшилось, теперь он еле-еле переставлял ноги, плащ, нашпигованный вещами, казался безумно тяжелым и давил на плечи. В темных углах Олесю мерещилась неприятная плывущая тень золотой лодки, полной убиенными монахами. Это был почти сон от расстройства, монахи, оказывается, вовсе не попали на небо, а в своей ладье плавали здесь по каменным коридорам, пугая туристов и историков.
Снаружи, будто из другого мира, дошел до слуха протяжный гудок «Казани», еще один гудок. Олесь сделал знак «афганцу», так чтобы тот не смог вовремя отвернуться, и, оказавшись с ним позади группы шагах в десяти, прижал его к ледяной стене и спросил:
— Дашь пистолет?
— Дурак!
— Сам дурак. Моя девушка хочет выстрелить по бутылке. Или ты мне даешь пистолет, или я сообщу о том, что вы перевезли на Большой Соловецкий остров в трупе своего мертвого товарища наркотики.
— Дурак! — повторил «афганец». Он подумал и сказал с чувством: — Я не колюсь. А ты попробуй после двух лет, обойдешься ты? Ребята не для торговли взяли, а только для себя. Для себя, ты понял.
— А в душ они труп потащили, потому что приспичило? Впрочем, не важно, ты мне даешь оружие на час. И три-четыре патрона. А я молчу.
Они стояли возле зарешеченного окна, и яркий солнечный свет, разделенный на мелкие квадраты, рябил под ногами, при том что в полутьме нелегко было разглядеть выражение глаз собеседника.
— Я подумаю! — «афганец» оттолкнул Олеся и быстрым шагом пошел догонять экскурсию.
Уже по окончании экскурсии, на улице, «афганец» подошел к поэту.
— Ну как, решился? — спросил жестко Олесь. — Я молчу. А ты мне даешь на прокат пистолет.
Ветер, прорывающийся в стены монастыря сквозь растворенные ворота, с силою раздувал тяжелые полы его плаща. Ноги в черных сапожках твердо стояли на мощенке двора на ширине плеч, глаза Олеся из-под нахлобученной шапки смотрели сумасшедшие и пустые. Он взял оружие, оно оказалось довольно тяжелым, и засунул его глубоко во внутренний карман. Оружие устроилось точно под сердцем, и сердце забилось о металл сквозь шелк кармана.
— Скажи, а легко убить человека? — спросил Олесь, сам понимая жестокость своего вопроса. — Ты ведь убивал, правда, скажи, есть в убийстве какое-то удовольствие?
— Легко, — сказал «афганец», он был уже пьян. — Убивал.
«Легко, — подумал Олесь, — одного человека или несколько тысяч человек… Нужно только оружие. И нельзя бояться наказания».
24
Углубиться в лес группа туристов не успела, подошло время обеда. Все только вышли на дорогу, не сделав по ней ни шага, постояли, переминаясь. Слева, зарывшись в давно сломанные и давно проросшие зеленью, успевшие уже увянуть, деревья, ржавел какой-то экскаватор. И задранный его желто-коричневый ковш напоминал безмолвно кричащий рот.
— Ты обратил внимание, как здесь тихо? — поднимаясь по трапу на борт «Казани», обернулась Маруся. — Действительно, будто времени нет… Вроде, и голоса, и гудки… И самолет… А какое-то другое пространство тишины… — Олесь двигался раздражающе медленно, и она уже тянула его по крутым лестницам по ковровым дорожкам вниз, в каюту. — Пошли, пошли, а то останемся без обеда. Чего задумался? Не над чем здесь задумываться. Тихо, страшно и очень интересно.
В сознании поэта застрял растянутый на черных ветвях кусок шелка с нарисованной черной косточкой. Какое-то время он видел внутренние переходы «Казани», сквозь этот шелк видел лицо Маруси, она что-то говорила, и только когда перед ним оказалась стоящая на крахмале скатерти тарелка с красным свекольным салатом под майонезом, стряхнул с себя оцепенение.
