Анна Грин - Кто убийца?
Мне хотелось бежать отсюда как можно дальше, чтобы не видеть ничего и не слышать. Не оттого, что я боялся, что Элеонора выдаст себя, — нет, за нее я был спокоен: она, видимо, полностью владела собой, и какой-либо неприятной неожиданности с этой стороны опасаться было нечего. Но что, если подозрение кузины родилось не из ее ненависти к сестре, если оно основывалось на неопровержимых фактах? Не больно ли мне будет смотреть, как эта с виду невинная и гордая девушка разыгрывает представление и лжет всем в лицо?
Однако любопытство пересилило во мне все прочие чувства, и я, как и все присутствующие, остался на месте. Коронер, на которого привлекательная наружность Мэри произвела, по-видимому, благоприятное впечатление, к несомненной невыгоде Элеоноры, был, кажется, единственным человеком, не выказывавшим волнения. Он обратился к новой свидетельнице с видимым уважением, но тоном, в котором все же звучал оттенок суровости:
– Вы с самого детства находились в семье мистера Левенворта?
– С десяти лет, — последовал ответ.
Я в первый раз слышал ее голос; он напоминал голос ее кузины, но вместе с тем звучал совершенно иначе.
– С вами всегда обращались здесь как с дочерью?
– Ни один отец в мире не обходился со своей дочерью лучше, чем дядя со мной.
– Мисс Мэри — ваша кузина, если не ошибаюсь. Когда она была принята в семью вашего дяди?
– Почти в то же время, что и я. Наши родители погибли одновременно в одной и той же катастрофе, и если бы дядя не сжалился над нами, мы оказались бы брошены на произвол судьбы. Но он, — губы девушки заметно задрожали, — по доброте сердца взял нас к себе и дал нам то, чего у нас не было, — родной дом, сам же заменил нам отца.
– Вы говорите, что он был отцом как для вас, так и для вашей кузины, и удочерил вас обеих. Хотите ли вы этим сказать, что он не только давал вам все, пока вы жили у него, но и обещал в будущем обеспечить вас одинаково?
– Нет, он с самого начала дал мне понять, что все состояние перейдет к моей кузине.
– Ваша кузина была для него такой же родственницей, как и вы. Он никогда не объяснял причины подобного пристрастного отношения?
– Он объяснял это тем, что она была его любимицей.
Все ответы Элеоноры были так просты и естественны, что общее отношение, столь неблагоприятное для нее вначале, мало-помалу стало меняться в ее пользу. Коронер между тем продолжал:
– Если дядя относился к вам так, как вы говорите, вы должны были очень любить его.
– Конечно, — подтвердила девушка, и решительное выражение ее лица показывало, что это не просто слова.
– Значит, его смерть стала для вас тяжелым ударом?
– Да.
– Настолько тяжелым, что, увидев его мертвым, вы упали в обморок?
Элеонора молча кивнула.
– А между тем вы как будто уже были к этому готовы?
– Готова?
– Да, прислуга говорила, что вы очень забеспокоились, когда мистер Левенворт утром не вышел к завтраку.
– Прислуга?
Голос ее дрогнул, девушка не могла продолжать.
– Когда вы вышли из библиотеки, вы, говорят, были очень бледны.
Стала ли она, наконец, понимать, в чем дело, сообразила ли, какого рода подозрение зародилось у коронера? Такой взволнованной я не видел ее даже там, наверху, в голубой комнате. Бедняжка с заметным усилием овладела собой и ответила:
– В этом нет ничего особенного: дядя был настолько пунктуальным человеком, что всякое нарушение распорядка с его стороны могло вызвать некоторое беспокойство.
– Значит, вы беспокоились?
– В известной степени да.
– Чьей обязанностью было наблюдать за порядком в комнатах вашего дяди?
– Моей.
– Значит, вы знаете маленький ночной столик, стоящий у его постели.
– Конечно.
– Когда вы подходили к нему в последний раз?
– Вчера.
Элеонора заметно задрожала при этих словах.
– В котором часу?
– Насколько я помню, незадолго до ужина.
– Находился ли револьвер на своем обычном месте?
– Кажется, да, впрочем, я не обратила внимания.
– Значит, вы отпирали ящик. Вы не помните, заперли ли вы его потом?
– Да, заперла.
– А ключ вынули?
– Нет.
– Мисс Левенворт, револьвер, как вы, вероятно, уже заметили, лежит перед вами на столе. Не потрудитесь ли вы осмотреть его хорошенько?
Коронер взял оружие и подал его допрашиваемой. Если он рассчитывал испугать ее подобной просьбой, то достиг своей цели: при первом же взгляде на револьвер девушка вздрогнула и, когда он протянул его ей, отшатнулась назад, воскликнув: «Нет, нет!»
– Я попрошу вас хорошенько осмотреть револьвер, мисс Элеонора: когда его нашли, все семь пуль оказались на месте, в барабане.
Выражение испуга исчезло с ее лица, она протянула руку за оружием. Коронер, не спуская с нее глаз, произнес:
– Тем не менее из него недавно стреляли, однако тот, чьей рукой был сделан выстрел, вычистив дуло, позабыл вычистить заодно и барабан, — сказал он, глядя в глаза допрашиваемой.
Она уже не вздрагивала, хотя выражение полного отчаяния застыло на ее лице, и девушка, казалось, готова была вот-вот упасть в обморок. Но она быстро справилась с собой и, решительно выпрямившись, спросила:
– И что с того, господин коронер?
Тот положил револьвер на стол. Все присутствующие спрашивали себя, что будет дальше. Я услышал тяжелый вздох рядом с собой и, обернувшись, увидел мисс Мэри. Лицо ее заливала краска стыда: она, казалось, только теперь поняла, что в поведении ее кузины было что-то подозрительное.
– Вы хотите узнать, что из этого следует? — переспросил спокойно коронер. — А вот что: ни один случайный убийца не станет чистить револьвер после выстрела, а тем более прятать его назад в столик и запирать.
Элеонора ничего на это не ответила, но я видел, как Грайс многозначительно покачал головой и что-то записал в свою книжечку.
– Кроме того, ни один посторонний человек не смог бы в столь поздний час проникнуть в спальню покойного, забрать револьвер из ящика, пересечь комнату и коридор и, наконец, выстрелить в мистера Левенворта так, чтобы он не обернулся перед этим, желая посмотреть, кто ходит по комнате. А тот факт, что он не поворачивал головы, установлен из объяснений, данных нам врачом после осмотра тела.
Слова, содержавшие ужасные подозрения, были произнесены; все пристально смотрели на девушку. Но подобное обвинение вызвало негодование не у Элеоноры, а у ее кузины: Мэри вскочила с места, словно собираясь что-то возразить. Элеонора, однако, обернулась к ней, знаком призвала к молчанию, а сама произнесла холодно и решительно:
– Вы не можете с полной уверенностью утверждать, что в действительности все происходило именно так, как вы сейчас говорили. Если бы мой дядя вчера сам стрелял из револьвера, что, между прочим, вполне возможно, то вам и тогда пришлось бы сделать такое же заключение.
– Мисс Элеонора, — холодно проговорил коронер, — пуля извлечена из головы вашего дяди.
– И что же?..
– Она соответствует марке того револьвера, который находился у вашего дяди.
После этого замечания допрашиваемая поникла головой и ничего не ответила. Казалось, теперь она совсем упала духом. Когда коронер заметил это, он стал еще строже и холоднее.
– Мисс Левенворт, — сказал он, — я вынужден задать вам еще несколько вопросов относительно вчерашнего вечера: где и с кем вы его провели?
– Одна, в своей комнате.
– Видели ли вы вашу кузину или дядю после ужина?
– Нет, после ужина я никого уже не видела… за исключением Томаса, — прибавила она после короткой паузы.
– При каких обстоятельствах вы его видели?
– Он принес мне визитную карточку одного господина.
– Могу я узнать его имя?
– На карточке значилось имя Рой Роббинс.
Казалось, в этом не было ничего подозрительного, но сидевшая рядом со мной мисс Мэри вздрогнула так сильно, что я невольно обратил на это внимание.
– Когда вы бываете в своей комнате, дверь в нее всегда бывает открыта?
Мисс Элеонора заметно смутилась, но поспешила ответить:
– Нет, обыкновенно я закрываю ее.
– Почему же она была открыта вчера вечером?
– В комнате было слишком жарко.
– Только по этой причине?
– Другой я не могу назвать.
– Когда вы закрыли ее?
– Когда готовилась ко сну.
– Это произошло до того, как прислуга ушла наверх, или после?
– После.
– Вы слышали, как мистер Харвелл вышел из библиотеки и направился к себе в комнату?
– Да, слышала.
– Долго ли еще после этого дверь в вашу комнату оставалась открытой?
– Не помню, кажется, несколько минут, — произнесла она, замявшись.
– Больше десяти минут?
– Да.
– Больше двадцати?
– Может быть. — Элеонора была бледна как смерть и дрожала всем телом.
