Филлис Джеймс - Череп под кожей
Ходили слухи, что на острове красиво, а замок являет собой прекрасный образец викторианского щегольства. Вероятно, возможность увидеть все это своими глазами будет стоить сил, затраченных на поездку, – такова была наивысшая степень энтузиазма, который он мог испытать сейчас. Однако в составе гостей он не был так уверен. Кларисса упомянула, что ее кузина Роума Лайл должна приехать со спутником. Он не был знаком с Роумой, но слишком долго слушал язвительные колкости Клариссы в ее адрес, чтобы порадоваться предстоящему уик-энду в обществе их обеих. К тому же тот факт, что имя спутника не упоминалось, вызывал подозрение. Судя по всему, юный протеже Клариссы тоже собирался приехать. Ее решение взять под опеку сына своего утонувшего супруга Мартина Лессинга стало одним из самых громких ее поступков, и он недоумевал, кто сожалел о нем больше: благодетельница или жертва. Все три раза, когда видел Саймона Лессинга – два раза в театре и один раз дома у Клариссы в Бейсуотере, – он поражался неуклюжести мальчика и ощущению того, как глубоко он несчастен. И Уиттингем был склонен связывать это не с его подростковым возрастом, а с Клариссой. В его раболепии чувствовалось что-то собачье, отчаянное желание заслужить ее одобрение, при том что он абсолютно не понимал, чего она от него хочет. Уиттингем видел то же в глазах его отца, и это воспоминание вызывало не самые приятные ассоциации. Саймону прочили карьеру выдающегося пианиста. Вероятно, Кларисса представляла, как будет во всем великолепии восседать в одной из центральных лож в Королевском фестивальном зале и с восхищением и гордостью принимать его поклон, исполненный торжества. Судя по всему, столкнувшись вместо этого с переменчивым настроением и физической непривлекательностью отрочества, она пришла в замешательство. Уиттингем поймал себя на мысли, что ему интересно, как эти двое будут решать данную проблему. Его ожидали и другие маленькие радости: например, он станет свидетелем того, как Кларисса Лайл справится с неврозом. Если же эта постановка станет последней, которую он увидит, он хотя бы удовлетворится тем, что она примет в ней участие. Она поймет, что он умирает. Не многое может укрыться от ее глаз. И он не откажет ей в удовольствии посмотреть на его физические мучения. Хотя, как он подозревал, для нее существовали удовольствия и более изощренные – например, наблюдение за тем, как разрушается личность. Уиттингем обнаружил, что даже ненависть к концу жизни теряет былую силу, однако все же тлеет дольше, чем желание, дольше, чем любовь.
Шагая в лучах солнечного света и размышляя о предстоящем уик-энде, он улыбался от мысли о том, что из всех доступных ему страстей самой живучей оказалась страсть создавать неприятности.
Глава пятая
Роума Лайл сидела на коленях на цокольном этаже маленького магазинчика в переулке у северного окончания Тоттенхем-корт-роуд, разбирая коробку со старыми книгами. В комнате, которая раньше служила кухней, осталась старая фарфоровая раковина, ряд посудных шкафов у стены и отключенная газовая плита, такая тяжелая, что даже Колин не смог сдвинуть ее с места. В помещении стояла страшная жара, несмотря на плиточный пол. На улице весь жар умирающего лета, похоже, сосредоточился в одной точке – за железными перилами у маленького окошка, которое больше походило на пропитанное потом и дымом одеяло и не впускало внутрь ни воздух, ни свет. Единственная лампа над головой Роумы отбрасывала тень, почти не освещая помещение. Глупо тратить деньги на такую роскошь, как электричество, когда выдался такой день. Должно быть, она была безумна, когда мечтала превратить эту дыру в уютный магазин подержанных книг, к великой радости постоянных посетителей.
Книги, на которые она смотрела сейчас, являли собой жалкое зрелище. Она сделала на них ставку, скупив их по очень низкой цене на деревенской распродаже домашних вещей. Однако первый же внимательный осмотр позволил выявить, что обошлись они ей не так уж дешево. Лучшие экземпляры она отложила. Среди оставшихся попадались лишь викторианские проповеди, мемуары каких-то отставных генералов, биографии никому не известных политиков, настолько же незначительных после смерти, как и при жизни, романы, не вызывавшие никакого интереса, лишь вопрос, какой издатель вообще согласился их публиковать.
Ее колени онемели на плиточном полу, она задыхалась от запаха пыли, картонных коробок и гниющей бумаги. В ее воображении все выглядело иначе: Колин, радостно вскрывающий коробки, сидя на коленях подле нее, восторженные возгласы при появлении каждого нового сокровища, смех, обсуждение планов, веселье. Она вспомнила их последний день в общеобразовательной школе Поттергейта, прощальную вечеринку с дешевым хересом, неизбежные чипсы и сырные закуски, плохо скрываемую зависть коллег из-за того, что они с Колином наконец откроют свое дело, навсегда позабыв о расписаниях, журналах успеваемости, экзаменах, ежедневной приводящей в уныние битве за порядок в классе из сорока человек в центральном районе большого города, где учителю приходилось постоянно бороться за хоть какое-то подобие дисциплины.
С тех пор прошло всего девять месяцев! Девять месяцев, за которые все, что они приобретали для ведения дел, становилось только дороже. Девять месяцев, в течение которых магазин оставался безлюдным, – с таким же успехом они могли бы заколотить окна и объявить себя банкротами. Девять месяцев непрерывной работы и тающих доходов, умирающей надежды и все более явственной паники. Девять месяцев – как это назвать? – медленного угасания желания. Она почти закричала от возмущения, с силой оттолкнув коробку, словно пытаясь прогнать саму эту мысль и связанную с ней боль. А потом она услышала его шаги на лестнице. Она повернулась к нему и натянуто улыбнулась. Он почти не разговаривал с ней за обедом. Но это было три часа назад. Иногда настроение у него менялось слишком быстро. Но едва он заговорил, ее надежда улетучилась окончательно.
– Боже, как здесь воняет!
– Здесь не будет вонять, когда мы проведем уборку.
– И сколько времени на это потребуется? Да тут нужна целая армия уборщиков и оформителей. Но это помещение все равно будет выглядеть так же – обычным подвалом в трущобе.
Он наступил на закрытую коробку и принялся переворачивать стопку книг, которые она распаковала, с тщательно выверенным пренебрежением сваливая их в кучу. В тусклом свете его красивое недовольное лицо казалось невыразимо усталым. «Почему?» – удивилась она. Ведь именно она делала всю работу. Она вытянула руку, и через мгновение он слабо пожал ее.
«О Боже, я люблю тебя! Мы любим друг друга. Не отнимай этого у меня», – подумала она.
Он почти украдкой вытащил ее руку из своей и сделал вид, что заинтересовался одной из книг. Когда он открыл ее, из нее вылетел маленький листок плотной выцветшей бумаги.
Она спросила:
– Что это?
– Похоже на старую гравюру. Не думаю, что она имеет какую-либо ценность.
– Можно спросить Эмброуза Горринджа, когда мы доберемся до острова Корси. Он разбирается в таких вещах, даже если они относятся не к викторианскому веку, а к другой эпохе.
Они вместе уставились на гравюру. Она была, несомненно, старая, примерно начала семнадцатого века, судя по устаревшему написанию, но сохранилась в исключительно хорошем состоянии. Сверху красовалось изображение скелета, державшего в правой руке стрелу, а в левой – песочные часы. Снизу была надпись «Великий пофланник смерти», за которой следовало стихотворение. Она прочитала вслух четыре первых строки:
«Прекрафная, свои одежды отложи, и больше в гордофти своей не возлежи, от плотских удовольствий всех себя избавь, ведь заберу тебя сегодня я, предфтавь».
В подписи, под которой не было даты, значилось имя того, кто это напечатал: «Джон Эванс с Лонг-лейн, что в Лондоне».
– Это напомнило мне о Клариссе, – произнесла Роума.
– О Клариссе? Почему?
– Не знаю. Не знаю почему.
Он продолжал допрашивать ее с раздражением и настойчивостью, как будто это имело какое-то значение, как будто она на что-то намекала.
– Я просто сказала то, что пришло мне на ум. Это ничего не значит. Положи бумагу у раковины на сушильную доску. Покажем ее Эмброузу Горринджу.
Он так и сделал и с хмурым видом вернулся к коробке.
– Зря мы купили весь этот мусор. Надо было запастись новыми книгами. В Лондоне полно книжных магазинов. Бог знает почему я позволил тебе уговорить меня скупить всю эту радикальную литературу, которая лежит наверху. Она никому не нужна. В округе и так полно уютных магазинчиков, где продают подобные книги, а других покупателей такой ассортимент отталкивает. Эти памфлеты лишь собирают пыль. Должно быть, я сошел с ума.
Она знала, что он имеет в виду не только радикальную литературу. Такая несправедливость вывела ее из себя. Даже заговорив, она знала, что все это только каприз. Ему нужно было, чтобы его умаслили, развеселили, успокоили. Ссоры, которые он провоцировал все чаще, только расстраивали его и приводили в негодование, а ее изматывали. И она была сыта этим по горло.
