Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
— А вы поэт? — спрашивала Валентина задиристо. — Я понимаю… Но только вот странность. — Олесь все пытался проследить за картами в ее руках, и все не получалось. — Поэт без псевдонима, это странно!
— Почему вы решили, что я не взял псевдонима? — Ему очень хотелось сказать теперь хоть какую-нибудь ложь. — Просто псевдоним заменил имя.
— Значит, Олесь — это ваш псевдоним?
— В принципе, так!
— А каково же тогда имя?
— А это кому-то нужно?
— Тайна?
— Тайна.
— Ну ты посмотри, посмотри, — Валентина обратилась к капитану. — Полюбуйся! Вот где настоящая творческая кухня, вот что скрыто за тем самым пафосом строк откровения!..
«Какая гадина, — подумал Олесь. — Нужно быть с нею повнимательнее, а то такая нос отгрызет».
Судно делало поворот, и солнце в квадрате окна быстро двигалось слева направо, оно двигалось между желтых занавесей по небесной высокой сфере над морским пространством. Тени в каюте тоже перемещались. Мысли в голове Олеся от этого немножко запутались, он будто слегка опьянел. Карты скользили по полированному столу, как намыленные, позвякивали монетки: копеечки, пятачки, двушки, гербастая-молоткастая медь.
— А на Соловки вы уже ходили, капитан? — спросила Маруся.
— А как же, ходил… Ходил… Доложу вам, странные места. Но и жуткие, конечно. Столько монахов расстреляли, что от этих рясок и подрясничков, бывает, в глазах темно. И времени нет…
— Лагерь смерти! — с чувством сказала Валентина. — Очень страшный!
— Ладно бы расстреливали, — продолжал директор.
К пуле в брюхо русскому человеку не привыкать. Есть там такая Секирная гора. Была там лестница каменная, довольно-таки высокая, скажем так, крутая, отвесная такая лестница. — Капитан-директор напряженно смотрел в свои карты. — Так они заводили монахов на самый верх, затаскивали туда же бревна. Монахов к бревнам привязывали… — Солнце, проделав свой путь от железной рамы до железной рамы, ушло с глаз, и в каюте сделалось вдруг полутемно. — Привязывали, значит, к бревнам, — продолжал капитан-директор веселым голосом, — и скидывали!.. Скидывали!.. — он бросил карты и взялся за запись. — Скидывали вниз. Кровища — рекой!
Олесь разглядывал карты в своей руке: червовые шестерку, валета и туза.
9
Он бессознательно притянул к себе блокнот, но даже не открыл его. В каюте возник и сгустился полумрак, и за этим полумраком Олесь ясно увидел соловецкую лестницу, белые каменные ступени, с треском катящиеся огромные бревна и палачей в кожаных плащах, на черных лбах ушанок кровавые брызги звезд, ноги в сапогах расставлены.
Валентина поднялась и включила свет. Каюта опять засверкала и возросла в объеме, но теперь уже под властью электричества видение исчезло, и тут же настойчиво постучали в дверь.
— Конечно! — крикнул капитан-директор. — Входите, не заперто!
В дверь зачем-то еще раз постучали, и она распахнулась. Стараясь сбросить с себя нахлынувшее оцепенение, Олесь смотрел на Марусю, искал какой-нибудь поддержки. Маруся смотрела на открытую дверь, только когда челюсть у Маруси дебильно отвисла, а в, глазах появилось что-то убийственно идиотское, поэт тоже посмотрел на вошедшую. Он увидел, что в каюту первого класса впорхнуло нечто большое, шелковое, белое, порывистое и шумное, нечто имело яростно красные губы и огромные женские глаза, догадался, кто перед ним, Олесь только по голосу, и у него, так же, как и у Маруси, отвисла челюсть.
— Тамара Васильевна умирает! Срочно нужен врач! У нее как минимум микроинфаркт… — Впрочем, и голос у Виолетты был теперь другой: скорый, громкий, хотя в нем и сохранялось что-то из интонационного набора подвыпившей тетки. — Вы что, не поняли меня, что ли?
— Вы уверены, что требуется врач? — отодвигаясь вместе со своим креслом, ошарашенный капитан-директор пытался сопротивляться. — Это точно?
— Точно. Уверена, я сама врач!
— Так, ежели вы врач, сами и помогите.
— Не получится. Нужно оборудование, нужны медикаменты. У меня нет ничего, кроме одеколона и тампаксов! — Оказавшись у стола, она накрыла красивой рукой разбросанные по зеркальной поверхности карты. В голосе ее прорезался острый металл. — Вообще есть врач на судне?
— А я думала, тетка! — наконец закрывая рот, восторженно прошептала Маруся. — Это декорация!..
Виолетта не обратила на нее внимания, она атаковала напуганного капитана:
— Вы директор маршрута. Если она погибнет, отвечать будете вы.
— Ну при чем тут… — заблеял директор-капитан. — Ну зачем же… Не стоит, гражданочка… Не нужно… Не нужно меня пугать! Не следует! — Он поднялся наконец из кресла. — Выйдите отсюда. На судне врач есть, он будет приглашен. Выйдите! — Упирая руки в боки, он смотрел на Виолетту, а та смотрела на него.
Она, передразнивая, тоже уперла руки в бедра, растопырила пальцы. Тетка была совершенна и великолепна в этом новом своем качестве.
— Ну хорошо! Пойдемте! — не выдержав напора, крикнул хозяин номера. — Пойдемте. Я готов на все!
Олесь несся по коридору, сжимая в руке блокнот, потом он падал вниз по отвесным лестницам, по ковровым дорожкам. Он так рванул, что через минуту потерял Марусю, потом где-то отстала и Валентина, только капитан-директор дышал в затылок, его сапоги бухали по железным ступеням все время рядом. Попадались навстречу люди, когда по левую руку на миг развернулось пространство бара, Олесь успел заметить, что все там так же, все в порядке, чинно и пьяно, но тут же он и осознал, что это пока тихо, что неминуема на «Казани» паника, что очень скоро тихо не будет. Что произошло, поэт, конечно, не знал, но чувствовал, что произошло и происходит нечто чудовищное. Сбегая по лестнице, он представлял себе, будто катится по каменным белым ступеням, привязанный к бревну, представлял и морщился от предполагаемых смертельных ушибов.
Дверь в каюту оказалась заперта. Олесь дернул пару раз за ручку, надавил коленом, надавил плечом. В отличие от верхних палуб коридор четвертого класса наполнялся и наполнялся гудением огромных дизелей, и от этой вибрации, от неприятных лампочек в крепких плафонах поэту стало не по себе.
— Я ее заперла, от греха, мало ли кто здесь еще ходит, — сильно шурша белыми рукавами, Виолетта вставила ключ, повернула, распахнула дверь в каюту. Голос у нее был быстрый и неостановимый. — Я все сделаю… Мы с Тамарой двадцать лет дружим… Девчонками еще вместе работали на трикотажке с инвалидами. И обе пошли в медицину!..
— Так она что, тоже врач?
— Врач! Она хороший специалист в отличие от меня, от дуры. — Голубые глаза тетки расширялись и сужались в какой-то ненормальной пульсации. — Но и врач может случайно умереть.
В каюте оказалось совсем темно, и, кроме глаз Виолетты Григорьевны, отражавших коридорную лампочку, ничего видно не было. Олесь стоял неподвижно в дверях, рядом с ним стоял капитан-директор, через минуту присоединились и остальные. Тяжело дыша после бега, Маруся попыталась включить свет, но Виолетта отстранила ее.
— Не надо, Тамара не терпит электричества! — Виолетта подняла шторки на окне, и стало видно, что на кровати внизу с правой стороны лежит умирающий человек. То, что женщина еще жива, можно было определить лишь по дрожанию ресниц. Глаза ее были закрыты.
— Подождите, — очень тихо попросила она. — Подождите, я должна сказать…
Отпихнув директора, Олесь склонился к умирающей, встал рядом на колени. Ему не терпелось узнать поскорее, что же произошло.
— Ну говорите. Говорите! — попросил он свистящим шепотом.
— Рассказывайте, — он положил блокнот на стол и посмотрел зачем-то в иллюминатор. За стеклом ходила ходуном, рябила темная пена. Горизонт приблизился и ощущался, как стена, на которую теперь идет корабль. — Рассказывайте, рассказывайте все по порядку. Тамара Васильевна, вы слышите меня? — Женщина молчала, и сосредоточившись на бледном лице, поэт продолжал: — Вы пошли в душ. Вы помните, как это было? Скажите, вы успели принять душ?
Сухие губы шевельнулись:
— Нет!
— Почему?
На затылке Олесь ощутил горячее дыхание капитана-директора. Он услышал, как Маруся недовольно фыркнула и вышла из каюты.
— В душевой лежал труп! — Тамара Васильевна чуть приоткрыла глаза. — Мужской труп… — В узких щелочках под веками дрожала влага. — Это был совсем еще мальчик. Я осмотрела его. Но он умер уже очень давно. — Олесь затаил дыхание, он боялся, что кто-нибудь вмешается, прервет, он прикусил губу, чтобы самому не сорваться на вопрос. — Он был очень плохо заморожен. Чем-то его накачали, не знаю чем, я не смогла определить препарат. Но препарат без запаха, видимо, что-то импортное… Наше лекарство я бы распознала…
— Дальше… Дальше… — прошептал поэт, не выдержав. — Что было дальше?
