Александр Бородыня - Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Воздух ударил в лицо, ледяной и холодный, могучий, полный заходящего солнца и водяной пыли. Олесь зажмурился. Ему показалось, что возник на грани слышимости звук реактивного мотора. Посмотрел вверх — никакого самолета, только развернутая бездна синевы, и в этой бездне таяла еще наработанная военным бомбардировщиком белая длинная линия.
— Ты что, ослеп? — вежливым голосом спросила Маруся. Палуба была металлическая, жесткая под подошвами, звенящая при каждом маленьком шаге, а вода вокруг была огромна и мягка, море пенилось, Олесь в этот момент ощутил весь корабль, ощутил его как огромный кусок металла, погруженный почти наполовину в шевелящуюся легкую соль. Скользящий огромный нож, направленный острием своим на Большой Соловецкий остров.
— Да посмотри ты! — крикнула Маруся. Она попыталась отобрать у поэта блокнот. — Видишь, кровь?
— Где?
— Вот! — палец Маруси описал в воздухе неправильный эллипс.
— Действительно… Ты смотри-ка… Кровь… Всегда ты найдешь что-нибудь интересненькое… Хоть на цепь сажай.
8
Солнечный сильный свет не дал бы обмануться здесь даже человеку вовсе неискушенному, даже ребенку было не перепутать это пятно с каким-то другим. Ни томатный сок, ни клюквенный, ни краска, ничто не могло бы выглядеть таким образом. Большая свежая, но уже спекающаяся лужа крови имела неприятный черный отлив и была будто подернута пленкой. Лужа была огромной, такая могла образоваться, если выпустить из человека не менее половины всей содержащейся в теле жидкости.
Олесь опустился на корточки.
— Плохое дело, — сказал он, и в голосе прозвучала деловая интонация. — Лучше нам с тобой в это не лезть… — Он попробовал пальцем густую жидкость, понюхал, вытер палец о палубу. Палуба почему-то оказалась холодной и чистой. — Но, пожалуй, нужно сообщить!
— Куда?
— Не куда, а кому. Вероятно, либо директору маршрута, либо капитану. Интересно, а есть вообще какой-нибудь милиционер на корабле?
— Мне не кажется.
— И мне не кажется. А вот какой-нибудь сотрудник КГБ обязательно должен сыскаться.
— Почему ты думаешь?.. Ты думаешь, если теплоход идет в закрытой зоне, то обязательно сыщется представитель органов? — Маруся была совершенно спокойна, выполнив свою задачу, ткнув поэта носом в лужу крови, она теперь откровенно заскучала. — А может, пойдем в бар?.. Пойдем выпьем чего-нибудь немолочного.
— Когда ты заметила эту лужу?
— Минут пятнадцать назад. Вышла подышать и сразу заметила.
— Но она совершенно свежая, — рассуждал Олесь. — Это значит, человека на этом месте убили минут двадцать назад. Убили и унесли.
— Унесли, да, — в тон ему поддержала Маруся.
Но, может быть, все-таки не насмерть его убили… А может быть, ее?
— Ты думаешь, это кровь из носа? — Олесь, не поднимаясь, задрал голову и смотрел на Марусю напряженно. — Ты допускаешь что-то банальное?
Она пожала плечами.
— Почему бы и нет.
— Очень, очень не хочется банальности… — Олесь наконец поднялся на ноги и зачем-то отряхнул рукава. — Ужасно не люблю. Ладно, не наше дело. Пойдем… Пойдем сообщим и потом пойдем выпьем… Чего-нибудь немолочного.
Дверь открылась, Маруся резко обернула голову и сказала громко, обращаясь к человеку, вышедшему на палубу:
— Посмотрите! Посмотрите! Здесь произошло убийство! — Голос ее был по-актерски истеричен, и Олесю с трудом удалось спрятать улыбку.
— Видите? Кровь! — Она показывала пальцем.
— Много крови… — подавленным голосом поддержал Олесь. — Очень много невинной человеческой крови.
Прикрыв за собою аккуратно металлическую дверь, на палубу вышла знакомая дама, та самая, что стояла рядом с капитаном-директором во время загрузки на «Казань». Она загадочно улыбалась и поеживалась от холода.
— Вы считаете, здесь убили человека? — спросила она и ослепительно улыбнулась, демонстрируя дорогие зубы.
— Да, похоже… — сказал Олесь. — Может быть, даже не одного. Очень… Очень много крови!
— Это кабанчика резали! — сказала дама и снова улыбнулась. — У капитана день рождения сегодня. Подарок на ужин.
— А почему не на кухне резали? — спросила Маруся.
— Почему же не на кухне? На кухне. Начали на кухне, но он вырвался и убежал.
— Я понял, — Олесь тоже улыбнулся. — Он хотел броситься в море и плыть к материку.
— Именно так! — сказала дама и не к месту мелодично рассмеялась. — Свиньи вообще весьма свободолюбивые и жизнелюбивые твари… — Светлые ее волосы трепались по узким плечам, в глазах отражалось только солнце. — Так что вы немножко не то подумали, — Она протянула руку. — Валентина.
— А день рождения у какого капитана? Наверное, у директора у нашего? — спросила Маруся, пожимая эту руку.
— Точно, у директора. Пойдемте вниз… Очень холодно… — Валентина дернула плечиком. — Очень романтично и очень холодно. А это матросы вымоют… — Она покосилась на лужу крови под поручнем. — Я уже сделала распоряжение. Я думала, уже вымыли.
На лестнице она спросила:
— А вы, молодые люди, в покер как, играете?
Олесь и Маруся переглянулись. Тогда Валентина ухватила их обоих за руки и просто потащила насильно вниз.
— Пошли, пошли… Я вас приглашаю… Все равно делать нечего. Еще пятнадцать часов плыть.
«Вполне может быть, и кабанчика резали, — послушно следуя за ней, размышлял Олесь. — Вполне можно допустить, что он вырвался, но допустить то, что кабанчик добрался до верхней палубы, будет трудно. Кухня на второй. По таким вот лестницам да вверх, да на четырех ногах вряд ли получится, даже если от ножа бежишь. Выходит, что резали его на палубе специально, выходит кому-то понадобилась эта лужа крови. Кого-то кто-то хочет очень напугать. Но кто хочет напугать? Кого хочет напугать? Непонятно. Ясно, что не меня и не Марусю, мы с Марусей напугались случайно».
Капитан-директор был все такой же статный, как и в первую минуту на трапе. Он был одет в тот же белый костюм, только фуражки на голове не было. Он галантно поцеловал Марусе руку и широким жестом пригласил к столу. Окна каюты первого класса ничуть не напоминали зеленые донные иллюминаторы, в них не билась волна, волна находилась под ними очень далеко и являла собой лишь небольшой серо-голубой штрих между легких шелковых желтых занавесок. Когда все устроились в очень мягких крутящихся креслах, капитан быстрыми движениями шулера распечатал свежую колоду, у него были очень белые болезненные руки, а полировка стола отражала не хуже зеркала.
— Уютненько тут у вас! — сказала Маруся и поправила волосы, глядя в крышку стола. — Хорошо устроились.
— Начальству положено! — сконфуженно сказал Олесь. — Это мы отдыхаем, а люди, между прочим, при исполнении служебных обязанностей.
— Точно! — голос у капитана все-таки был не директорский, а капитанский. — Через десять минут опять буду объявлять по радио распорядок дня. И сообщать о времени учебного пожара. А то, не дай Бог, кто-нибудь воспламенится. — Он хохотнул. — Какая-нибудь женщина!
Тут же он объяснил, что его голос записан на магнитофон и включается в нужное время простым нажатием кнопки. Кнопку нажимать тоже не надо, потому что ее нажимает радист в радиорубке. Выяснилось, что в продолжение всех этих скучных маршрутов приходится прятаться в каюте. Хорошо, Валечка компанию составляет, а кроме нее, что делать еще, коньяк и карты.
«Про день рождения ни слова не сказал, — отметил Олесь. — Либо Валечка про день рождения просто наврала, либо, что вероятнее, нас не хотят приглашать. Про беглого кабанчика тоже ни слова».
Играли совсем по мелочи, писали в больших фирменных блокнотах, а деньги складывали в ресторанные большие золотые тарелки, одни медяки, но медяков много. Под шорох карточных листов, сопение и звон мелочи капитан-директор поведал, что действительно ходил когда-то настоящим капитаном. Ходил не где-то там, а по самой Москва-реке, на малом водном транспорте перевозил песок. Но, увы, был по некоторым причинам списан на берег и вот уже пять лет веселит туристов на Белом море и в других симпатичных местах. Выходило, что Олесь ошибся в своем первом определении, директор был вовсе не шут и не злодей, он был мирный пастырь, как заботливая мама, пекущийся о покое и комфорте безумных туристов. Улыбка не сходила с красивого лица Валентины, карты в ее руках скакали, как кадры цветной кинохроники, не уследишь, карты ложились на стол, взлетали обложками вверх. Всмотревшись в ее лицо, можно было определить под маской тридцати лет все сорок пять, а за смехом и бравадой легко угадывались расчет и некоторая скука. Зубки у Валентины были очень мелкие, очень белые, может быть, они были искусственными, очень острыми, острым был и выскакивающий наружу кончик мокрого языка.
