Энн Перри - Смертная чаша весов
– Мы слышали, что принцесса никогда не интересовалась политикой, – заметил Рэтбоун.
Свидетельница посмотрела на него с едва скрываемым нетерпением.
– Не интересоваться политикой вообще еще не означает не знать той ее стороны, которая может отрицательно сказаться на жизни и существовании той или иной личности, – возразила она. – Едва ли принцесса не интересовалась тем, что могло погубить ее.
По рядам на галерке пробежал шепоток.
– Погубить? – Рэтбоун вопросительно поднял брови.
Зора подалась вперед.
– Если б Фридрих вернулся в Фельцбург без нее, она стала бы разведенной женой, лишилась бы своего места в обществе и могла бы существовать лишь на те средства, которые он ей выделил. Да и этот вопрос решал бы не он. Личное состояние принца – это земли на его родине, многие из которых расположены у самых границ с Пруссией. Если б вспыхнула война, пострадало бы имущество и большинство владений не одного только барона Клауса фон Зейдлица. И принцесса отлично это знала. – По лицу графини пробежала холодная усмешка. – Человек, привыкший к удовольствиям, дорогой одежде, драгоценностям и общению с богатыми и праздными, не может не знать, откуда берутся деньги на это и насколько надежен их постоянный источник, – добавила она.
Снова заволновалась галерка – оттуда даже послышался бранный выкрик.
– Это ваши умозаключения, графиня фон Рюстов? – спросил Рэтбоун, не обращая внимания на крики. – Или вы знаете это не понаслышке?
– Я присутствовала при разговоре принца с кем-то, когда речь шла именно об этом. Была там и принцесса. Ей не нужны детали, чтобы сделать верный вывод.
– И тем не менее она настаивала на том, чтобы ее муж один на один поговорил с графом Лансдорфом? Она хотела этого?
Зора с недоумением посмотрела на адвоката, словно не поняла его вопроса.
– Да. Она просто велела ему!
– И он это сделал?
– Конечно, сделал.
Галерка затихла, превратившись в слух.
– Вам известен результат их разговора? – спросил Оливер.
– Граф Ландорф сказал мне, что Фридрих вернется на родину при условии, что с ним приедет Гизела, как его законная супруга и будущая герцогиня Фельцбургская.
Со скамьи присяжных донесся печальный вздох.
– Оставалась ли у графа надежда, что ему удастся уговорить принца изменить свое решение? – настаивал Рэтбоун.
– Очень небольшая.
– Но он все же хотел попытаться, не так ли?
– Конечно.
– Вам известно, удалось ли ему это сделать?
– Нет, не удалось. До несчастного случая принц был непреклонен в своем решении. Он был уверен, что в его стране примут их обоих. Он всю свою жизнь верил в это. Но ошибался.
– Принц не высказывал какой-либо уверенности, что граф Лансдорф пойдет ему навстречу и смягчит условия?
– Этого я от него не слышала. Он просто говорил, что не вернется на родину без Гизелы, как бы в нем ни нуждались и что бы ни говорили о его долге. Он был уверен, что способен настоять на своем. – Зора произнесла это бесстрастным голосом, но на ее лице против ее воли появилась гримаска презрения.
Харвестер повернулся к принцессе Гизеле и что-то сказал ей почти шепотом, но она не ответила, и адвокат не стал прерывать допрос.
– Понимаю, – продолжал Рэтбоун. – Что произошло потом?
– Погода улучшилась. После ланча кое-кто из мужчин уехал верхом на прогулку. Гизела предложила Фридриху присоединиться к ним, но он предпочел остаться с нею, и, кажется, они гуляли в саду, а затем играли в крокет.
– Одни?
– Да. Гизела пригласила Флорента Барберини, но тот решил не мешать им побыть вдвоем.
– Принц Фридрих, кажется, был очень предан жене. Как могло графу Лансдорфу или кому-то другому прийти в голову, что он откажется от жены и проведет весь остаток жизни без нее?
– Не знаю, – ответила графиня и покачала головой. – Граф Лансдорф и, как вы сказали, другие люди, его сторонники, не жили в Венеции и много лет не видели принца и его жену. Тем, кто не знал их близко, во многое трудно было поверить. Принц Фридрих ничего не решал и не делал без своей супруги. Если она на некоторое время покидала комнату, нельзя было не заметить, с каким нетерпением он ждал ее возвращения. Ее мнение было превыше всего: что бы он ни говорил или ни делал, Фридрих ждал ее похвал и во всем зависел от ее решения.
Рэтбоуна охватила тревога. Не поторопился ли он, все ли продумал? А что, если он неправильно все рассчитал? Оливер взглянул на присяжных, и ему показалось, что они растеряны. Неужели он поспешил?
– Итак, в этот день принц и принцесса почти всю вторую половину дня играли в крокет? – снова повернулся адвокат к своей подзащитной.
– Да.
– А чем занимались остальные?
– Я провела эти часы, беседуя со Стефаном фон Эмденом. А что делали другие, не могу сказать.
– Но в том, что касается Фридриха и Гизелы, вы уверены?
– Да, я могла их видеть с того места, где сидела.
Харвестер вскочил со стула.
– Ваша честь, все, что сообщила нам свидетельница, – это общеизвестный факт: принц Фридрих и принцесса Гизела любили друг друга. Но это известно всему миру! На наших глазах произошла их встреча, развивался их роман, мы видели их любовь и видели, на какие жертвы они пошли ради нее. Мы радовались и плакали вместе с ними. И даже после двенадцати лет брака мы теперь знаем, что их любовь не угасла. Более того, она стала глубже и преданней, чем прежде. Графиня фон Рюстов сама подтвердила, что принц Фридрих никогда бы не вернулся на родину без жены. Она знала это так же хорошо, как и многие другие. – Адвокат широким жестом указал на графиню. – Свидетельница сказала нам, что не понимает, как мог граф Лансдорф обманывать себя надеждой, что его миссия будет успешной. Она заявила нам, что не знает ни о каких планах, которые способствовали бы этому успеху, как не знает о них и граф. Доказано, что принцесса Гизела физически не могла отравить мужа, и, кроме того, у нее не было мотивов. Защита теряет время, пытаясь выиграть за меня мое дело. Я ей весьма обязан, но это все ни к чему. Я сам все доказал!
– Сэр Оливер? – обратился судья к Рэтбоуну. – Надеюсь, что весь ваш экскурс в прошлое не был бесцельной тратой нашего времени?
– Нет, ваша честь, – отозвался защитник Зоры. – Прошу у суда немного терпения.
– Только немного, сэр Оливер! Очень немного.
– Благодарю, ваша честь. – Адвокат чуть склонил голову в знак признательности и повернулся к своей подопечной. – Графиня фон Рюстов, прошу вас, расскажите, как прошел вечер того дня. – Он не думал, что придется воспользоваться последним, что у него осталось, но теперь это был его единственный шанс. – Что произошло в тот вечер? – повторил юрист свой вопрос.
– Мы ужинали, – продолжила рассказывать женщина. – К ужину приехали несколько новых гостей, в том числе принц Уэльский и его друзья, и супружеская пара из соседнего поместья, где гостил принц. Это был роскошный ужин из девяти или десяти блюд с превосходными винами. Дамы были в своих лучших нарядах и драгоценностях, а Гизела, как всегда, затмила всех, даже баронессу Бригитту Арльсбах. Правда, та никогда не стремилась привлечь к себе всеобщее внимание, хотя и была самой богатой особой из всех гостей.
Зора бросила взгляд куда-то в конец зала, словно мысленно восстанавливала в памяти картину того вечера.
В зале же стояла напряженная тишина. Публика боялась пропустить хотя бы слово.
– Принцесса Гизела была весь вечер очень оживленной и остроумной, – снова заговорила фон Рюстов, чувствуя, как трудно ей теперь дается каждое слово. – Она смешила нас, особенно принца Уэльского, который находил ее необычно обаятельной и не скрывал этого. Ей явно нравилось его внимание, и она становилась все смелее в своих остроумных замечаниях… хотя до вульгарности не доходила. Я не помню, чтобы она когда-нибудь была вульгарной. Но она могла быть беспощадной, когда высмеивала человеческие слабости. Каким-то особым чутьем принцесса безошибочно угадывала их в каждом.
– Черта, свидетельствующая о жестокости, – как бы между прочим заметил Рэтбоун.
– Здесь это была изощренная жестокость, – уточнила графиня. – Но когда это остроумно, то невольно заставляет всех смеяться – кроме, разумеется, жертвы.
– И кто же был жертвой на этот раз? – поинтересовался Оливер.
– Чаще всего Бригитта, – ответила фон Рюстов. – Поэтому ни Стефан фон Эмден, ни Флорент Барберини не смеялись. Зато остальные порядком потешались. Я полагаю, что они не вполне понимали, над кем и над чем смеются. Вино лилось рекой, все были навеселе… Какое им было дело до оскорбленных чувств какой-то заштатной баронессы из крохотного немецкого государства, когда за столом царит одна из самых блестящих и романтических фигур Европы?
Рэтбоун на этот раз удержался от комментариев. Под ложечкой у него заныло: предстояло самое трудное, но, не преодолев это, он не смог бы выиграть дело.
