Энн Перри - Пожар на Хайгейт-райз
Шарлотта проглотила образовавшийся в горле комок. Перед ее внутренним взором тут же возникло лицо Шоу – честное, сильное, напряженное. Ее очень удивило, насколько неприятной, болезненной оказалась эта мысль.
– Грейси едет с нами. – Она отвернулась от них и посмотрела в сторону двери, словно предстоящая поездка была очень важным делом и требовала особых забот. – Думаю, она это заслужила.
– Конечно, – согласилась Эмили. – Хотелось бы, конечно, еще что-то разузнать, однако единственное, на что лично я могу рассчитывать, это на собственный инстинкт. Хотя, безусловно, мы будем иметь возможность задать несколько нужных вопросов попозже, во время поминального обеда. Тебя пригласили?
– Наверное. – Шарлотта вспомнила о приглашении Шоу и о его желании непременно видеть ее там – единственного человека, с кем он мог говорить откровенно. И тут же отбросила эту мысль прочь. – Поехали, а не то опоздаем!
Похороны стали достаточно ярким и многолюдным событием; на них собралось более двух сотен людей, набившихся в маленькую церковь и выстоявших официальную, крайне велеречивую службу, которую вел Клитридж. Только органная музыка звучала безупречно, наплывая на толпу торжественно и благочестиво опущенных голов густыми трепещущими волнами, охватывая всех приятным ощущением мгновенной общности. Все дружно подпевали органу. Сквозь высокие витражи пробивались лучи солнца, украшая внутренность церкви роскошными разноцветными узорами, подобными драгоценным камням, освещая пол и напряженные спины и склоненные головы всех оттенков черного.
Выходя из церкви, Шарлотта заметила мужчину необычной внешности, сидевшего в задней части нефа. Он высоко поднял подбородок и, кажется, больше интересовался узорами на потолке, чем остальными присутствующими. И дело было вовсе не в том, что черты его лица были какими-то особенно выдающимися, но умный и веселый взгляд казался здесь и сейчас совершенно неуместным. Волосы у него были яростно-рыжего оттенка, и хотя он сидел, было заметно, что он очень худощав и изящен. Шарлотта, несомненно, никогда раньше его не видела, поэтому замедлила шаг, снедаемая любопытством.
– Вас что-то обеспокоило, мадам? – спросил он, внезапно резко оборачиваясь. В голосе его явственно слышался ирландский акцент.
Она с трудом собралась с мыслями и ответила даже с некоторым апломбом:
– Ни в малейшей степени, сэр. Любого человека, столь интересующегося небесами, следует предоставить самому себе, его собственным размышлениям и созерцаниям…
– Я вовсе не небесами интересовался, мадам! – возмущенно ответил он. – А потолком! Это потолок привлек мое внимание. – Тут до него дошло, что она понимает это так же отлично, как и он сам, и что она просто намеренно его дразнит. Лицо мужчины расплылось в чарующей улыбке.
– Джордж Бернард Шоу, мадам. Я был другом Эймоса Линдси. Вы тоже?
– Да, была. – Она немного приврала. – И мне очень жаль, что он ушел от нас.
– Мне тоже. – Он разом стал очень серьезен. – Печальная и глупая потеря.
Дальнейший разговор стал невозможен, поскольку на них уже надавливали выходящие из церкви люди; Шарлотта вежливо кивнула и извинилась, оставив его продолжать свои созерцательные размышления.
По крайней мере половина присутствующих на похоронах последовала за гробом наружу, на залитый солнцем и холодный церковный двор, а потом на кладбище, где уже была выкопана могила, а землю покрывали опавшие листья, золотистые и красноватые на зелени травы.
Веспасия, одетая во все темно-лиловое (она никогда не носила черное), встала рядом с Шарлоттой, высоко задрав подбородок, распрямив плечи и яростно сжимая в руке серебряную рукоять своей трости. Она эту трость ненавидела, но была вынуждена опираться на нее, чтобы не упасть. Клитридж начал свою бесконечную проповедь насчет неизбежности смерти и хрупкости человеческой жизни. Его голос приглушенно гудел и жужжал над толпой.
– Болван! – тихо произнесла Веспасия. – Почему это все эти викарии воображают, что к Господу нельзя обращаться простыми словами? И не надо Ему ничего объяснять, да еще и по меньшей мере тремя разными способами! Я всегда полагала, что на Господа все эти длиннющие речи не производят никакого впечатления. Его не обманешь этими благовидными речениями. Великие небеса, это же Он нас создал! И уж Он-то отлично знает, что наша жизнь хрупка, глупа, великолепна и полна грязи – в общем, прекрасна. – Она яростно потыкала тростью в землю. – И Ему, безусловно, не нужны все эти фанфаронские бахвальства. Давай закругляйся, убогий! Похороним наконец этого несчастного и поедем отсюда. А все добрые слова в его адрес мы можем высказать и в более комфортабельных условиях!
Шарлотта прикрыла глаза и поморщилась, опасаясь, что кто-то может это услышать. Веспасия произнесла свою тираду негромко, но ее голос звучал достаточно четко и пронзительно, да и произношение у тетушки было очень отчетливым. И тут она услышала сзади тихое: «Верно, верно!» – и невольно обернулась. И встретила взгляд синих глаз Стивена Шоу, ярко сверкавших от внутренней боли и печали, что противоречило слабой улыбке, кривившей его губы.
Шарлотта тут же снова повернулась к раскопанной могиле и увидела Лелли Клитридж и перехватила ее взгляд, полный жуткой ревности, но это вызвало у нее больше жалости, нежели гнева. Если бы она сама была замужем за Гектором Клитриджем, у нее наверняка были бы такие же моменты, когда возникают дикие, непозволительные мечты, и она испытывала бы ненависть ко всякому, кто мог их порушить, пусть они и были нелепы и невозможны.
Клитридж все еще продолжал что-то бормотать, словно никак не мог остановиться, словно всячески оттягивал момент, когда гроб уже нужно будет засыпать землей, дабы хоть на эти секунды вроде как продлить земное существование Эймоса Линдси.
Олифант не находил себе места, он все время переступал с ноги на ногу, печальный и недовольный.
В дальнем конце могилы стоял Альфред Латтеруорт с обнаженной головой, и ветер трепал полукруг седых волос на его голове, а рядом с ним, взяв его под руку, стояла Флора, юная и очень красивая. От ветра у нее чуть раскраснелись щеки, и с лица исчезло выражение беспокойства. Пока Шарлотта смотрела на них, Латтеруорт положил свою ладонь поверх ее руки и чуть ее сжал.
По другую сторону от могилы, на самом ее краю стоял констебль Мёрдо, выпрямившись, как часовой на посту. Его пуговицы так и сверкали на солнце. По всей видимости, он пришел сюда, чтобы понаблюдать за всеми присутствующими, однако Шарлотта ни разу не заметила, чтобы он оторвал взгляд от Флоры. Из всех, за кем ему следовало наблюдать, она, видимо, была единственным человеком, которого он сейчас видел.
Потом она заметила Питта, но он появился лишь на секунду – длинная тень где-то возле ризницы, за которой в воздухе болтались концы шарфа. Томас повернулся в ее сторону и улыбнулся. Вероятно, он заранее знал, что его жена непременно здесь окажется. На секунду вся толпа, что ее окружала, как будто исчезла, и остались только они двое, словно муж прикоснулся к ней. Но потом он отвернулся, пошел в сторону живой изгороди из тиса и скрылся в ее тени. Шарлотта знала, что он намерен наблюдать здесь за всем и всеми – замечать выражения лиц, жесты, чьи взгляды встречаются с чьими, кто с кем говорит, кто избегает любых разговоров. И еще подумала, было ли что-то из того, что она узнала и рассказала ему, нужным и полезным.
Мод Далгетти тоже стояла у могилы. Она выглядела немного более пухленькой, нежели в лучшие свои дни, и на лице ее были заметны морщинки, но само выражение этого лица было гордым, живым, и в нем присутствовал юмор. Она все еще была красавицей и, возможно, останется такой навсегда. В ее позе, в том, как она себя сейчас держала, не было ничего печального, ничего, что свидетельствовало бы о ее сожалениях.
Рядом с нею стоял Джон Далгетти, стоял очень прямо, избегая даже смотреть в ту сторону, где стоял Куинтон Паскоу, тоже очень прямой и неподвижный; он исполнял свой долг перед человеком, который ему точно нравился, но с которым он постоянно и столь яростно ссорился. Это напоминало поведение солдата возле могилы поверженного врага. Далгетти тоже стоял в позе солдата, но это была поза человека, оплакивающего смерть воина, сражавшегося с ним за общее дело. И оба они ни разу за всю заупокойную службу даже не взглянули друг на друга.
Джозайя Хэтч тоже был без головного убора, как и все мужчины, и выглядел каким-то съежившимся, как будто ветер пронизывал его до костей. Пруденс рядом с ним не было видно; точно так же не было видно и сестер Уорлингэм. Они все еще придерживались того мнения, что истинные леди не должны присутствовать на заупокойной службе в церкви и на кладбище.
Клитридж наконец закруглился, и могильщики начали засыпать могилу.
– Ну, слава богу, – произнес Шоу позади Шарлотты. – Вы поедете на поминальный обед, не так ли?
