Морис Леблан - Канатная плясунья
— Не следовало ее затевать, — ответила графиня, подходя к фургону вместе с мужем и Дювернуа.
— Да, теперь это ясно. Но у нас с вашим мужем были сомнения, и нам хотелось их рассеять.
— Значит, серег не нашли? — спросил граф.
— Нет. Никаких признаков… Вот только странная вещица, с которой играл капитан Монфокон. Мадемуазель Доротея разрешит ее взять, не правда ли?
— Да, — твердо ответила Доротея.
Эстрейхер протянул графине коробочку, которую он успел тщательно перевязать.
— Будьте добры, графиня, сохранить у себя эту вещицу до завтра.
— Почему я, а не вы?
— Потому что так лучше. У вас она будет сохраннее. А завтра мы ее откроем.
— Хорошо, если вы так настаиваете.
— Да, пожалуйста.
— И если мадемуазель Доротея ничего не имеет против.
— Наоборот, графиня, — ответила девушка, рассчитывая выиграть время. — Я присоединяюсь к просьбе господина Эстрейхера. В коробочке нет ничего интересного, кроме ракушек и морских камешков. Но так как мсье Эстрейхер — очень любопытный и недоверчивый человек, отчего не доставить ему этого маленького удовольствия.
Оставалось выполнить еще одну формальность, которой бригадир придавал большое значение: надо было проверить документы комедиантов. На обыск он смотрел сквозь пальцы, но в этом был строг не на шутку.
Он потребовал предъявить паспорта, разрешения на устройство представлений и квитанции об уплате налогов. Супруги де Шаньи тоже были заинтригованы. Им очень хотелось узнать, кто эта девушка, разгадавшая их фамильную тайну, откуда она и как ее зовут. Им казалось странным, что интеллигентная, воспитанная и очень неглупая барышня превратилась в бродячую фокусницу и кочует с места на место с какими-то неведомыми мальчуганами.
Рядом с фургоном была оранжерея. Туда и направился бригадир для проверки бумаг.
Доротея достала из чемодана конверт, вынула испещренную штемпелями и надписями бумагу, со всех сторон обклеенную гербовыми марками, и протянула ее бригадиру.
— И это все? — спросил он, прочитав бумагу.
— Разве этого мало? Сегодня утром в мэрии секретарь нашел все в порядке.
— Они всегда находят все в порядке, — проворчал бригадир. — Что это за имена: Кастор, Поллукс? Это клички, а не имена! Так называют только в шутку. Или это: «Барон де Сен Кантэн, акробат».
Доротея улыбнулась.
— Ничего нет странного. Он сын часовых дел мастера из города Сен Кантэна, а фамилия его Барон.
— Тогда… нужно взять разрешение у отца на право ношения фамилии.
— К сожалению, это немыслимо.
— Почему?
— Его отец погиб во время германской оккупации.
— А мать?
— Умерла. Он — круглый сирота. Англичане усыновили мальчика, и в момент заключения мира он был поваренком в госпитале Бар Ле Дюк, где я служила сиделкой. Я его пожалела и взяла к себе.
Бригадир снова что-то буркнул, но к Кантэну больше не придирался и продолжал допрос:
— А Кастор и Поллукс?
— Про них я ничего не знаю. Знаю, что в 1918 году, во время германского наступления на Шалонь, они попали в линию боев. Французские солдаты подобрали их на дороге, приютили и дали эти, как вы выражаетесь, клички. Они пережили такое ужасное потрясение, что совершенно забыли свое прошлое. Братья они или нет, где их семьи, как их зовут — никто не знает. Я их тоже пожалела и взяла к себе.
Бригадир был окончательно сбит с толку. Он еще раз посмотрел в документ и сказал насмешливым и недоверчивым тоном:
— Остается господин Монфокон, капитан американской армии и кавалер военного ордена.
— Здесь, — важно отозвался карапуз, став во фронт, руки по швам.
Доротея подхватила капитана на руки и крепко расцеловала его.
— О нем известно столько же. Четырехлетним крошкой жил он со взводом американцев в передовых окопах под Монфоконом. Американцы устроили ему люльку из мехового мешка. Однажды взвод пошел в атаку. Один из солдат посадил его себе на спину. Атака была отбита, но солдата недосчитались. Вечером снова перешли в наступление и, когда захватили вершину Монфокон, на поле нашли труп солдата, а ребенок спал рядом с убитым в своем меховом мешке. Полковой командир тут же наградил мальчика орденом за храбрость и назвал Монфоконом, капитаном американской армии. Потом хотели увезти его в Америку, но Монфокон отказался: он ни за что не хотел расставаться со мной — и я взяла его к себе.
Мадам де Шаньи была растрогана рассказом Доротеи, нежно гладившей Монфокона по голове.
— Вы поступили очень хорошо, — сказала она. — Но откуда достали вы средства прокормить ваших малышей?
— О, мы были богаты.
— Богаты?
— Да, благодаря капитану. Полковой командир оставил ему перед отъездом две тысячи франков. На них мы купили фургон и старую лошадь. Так был основан «Цирк Доротеи».
— Кто же научил вас вашему тяжелому ремеслу?
— Старый американский солдат, бывший клоун. Он нас выдрессировал и обучил всем приемам. А потом — у меня наследственность. Ходить по канату я умею с детства. Одним словом, мы пустились в путь и стали кочевать по всей Франции. Жизнь нервная, тяжелая, но зато сам себе голова и никогда не скучаешь. В общем, цирк Доротеи процветает.
— А в порядке ли у вас документы относительно самого цирка? — спросил бригадир, чувствуя в душе симпатию к сердобольной директрисе. — Имеете ли вы право давать представления? Есть ли у вас профессиональная карточка?
— Есть.
— Кем выдана?
— Префектурой Шалони, главного города того департамента, где я родилась.
— Покажите!
Доротея смутилась, запнулась на мгновение, взглянув на графа и графиню. Она сама просила их присутствовать на допросе, но сейчас раскаивалась в этом.
— Может быть, нам лучше уйти? — деликатно спросила графиня.
— Нет-нет, напротив. Я хочу, чтобы вы знали все.
— И мы тоже? — спросил Дювернуа.
— Да, и вы, — ответила с улыбкой Доротея. — Я хочу, чтобы вы знали одно обстоятельство. О, ничего особенного, но все же…
Она вынула из конверта старую, истрепанную карточку и протянула ее бригадиру. Бригадир внимательно прочел документ и сказал тоном человека, которому зубов не заговоришь:
— Но это тоже ненастоящая фамилия. Опять нечто вроде боевых кличек ваших мальчиков.
— Нет, это моя полная настоящая фамилия.
— Ладно-ладно, вы мне очков не втирайте.
— Пожалуйста. Если вы не верите, вот моя метрика с печатью общины Аргонь.
Граф де Шаньи заинтересовался:
— Как, вы жительница Аргони?
— То есть уроженка. Теперь Аргонь не существует. После войны там не осталось камня на камне.
— Да, я знаю. Там был у нас родственник.
— Быть может, Жан д'Аргонь? — спросила Доротея.
— Да, — слегка удивился граф. — Он умер от ран в Шартрском госпитале. Лейтенант князь Жан д'Аргонь. Разве вы его знали?
— Знала.
— Да? И встречались с ним?
— Еще бы.
— Часто?
— Как могут встречаться близкие люди.
— Вы?! Вы были с ним близки?
Доротея чуть заметно улыбнулась.
— Очень. Это мой покойный отец.
— Ваш отец. Жан д'Аргонь! Да что вы говорите! Не может быть! Позвольте… дочь Жана, сколько помнится, звали Иолантой, а не Доротеей.
— Иоланта-Изабелла-Доротея.
Граф вырвал из рук бригадира бумагу и громко прочел:
— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д'Аргонь…
— Графиня Мореско, баронесса д'Эстрэ-Богреваль и так далее, — договорила со смехом Доротея.
Граф схватил ее метрику и, все более конфузясь, прочел ее вслух, отчеканивая каждое слово:
— Иоланта-Изабелла-Доротея, княжна д'Аргонь родилась в Аргони в 1900 году, 14 октября. Законная дочь Жана Мореско, князя д'Аргонь и его законной жены, Жесси Варен.
Сомнений больше не было. Документы Доротеи были бесспорны. И манеры, и поведение Доротеи — все становилось понятным.
— Боже мой, неужто вы — та маленькая Иоланта, о которой так много рассказывал нам Жан д'Аргонь? — повторяла взволнованная графиня.
— Папа меня очень любил, — вздохнула Доротея. — Мы не могли жить все время вместе, но от этого моя любовь была только горячее.
— Да, трудно было его не любить, — ответила мадам де Шаньи. — Мы виделись с ним всего два раза в Париже, в начале войны. Но у меня осталось о нем прекрасное воспоминание. Веселый, жизнерадостный, как вы. У вас с ним много общего, Доротея: глаза, улыбка, смех.
Доротея достала две фотографических карточки.
— Вот его портрет. Узнаете?
— Конечно. Как не узнать. А кто это дама?
— Это покойная мать. Она умерла давно-давно. Папа очень ее любил.
— О да, я знаю. Кажется, она была артисткой? Вы мне расскажете все, не правда ли, и вашу жизнь, и все горести… А теперь скажите, как вы попали в Роборэй.
Доротея рассказала, как увидела на столбе слово «Роборэй», как повторял это слово ее умирающий отец.
Но беседу ее с графиней прервал граф Октав.
V. Смерть князя д'Аргоня
Октав де Шаньи был довольно заурядным человеком. Но он был честолюбив и умел пользоваться преимуществами своего титула и фамилии. Всякое событие своей жизни он старался обставить как можно торжественнее, чтобы выдвинуть себя на первый план. Посоветовавшись для приличия со своими кузенами и даже не выслушав их ответов, он с надменностью вельможи отпустил бригадира, отослал Кантэна и мальчиков в парк, тщательно запер за ними двери, попросил дам сесть и зашагал взад и вперед, напряженно думая о чем-то.
