Лилиан Браун - Кот, который читал справа налево
— А в чём проблема?
— Намалёвано что-то чёрное и тёмно-синее. Мой снимок выглядит как угольный ящик на фоне тёмной ночи, а босс думает, что это моя вина. Старик Маунти всегда придирается к нашим фотографиям. Если бы мне когда-нибудь подвернулась возможность, я бы с радостью разорвал его рецензии у него на глазах.
ЧЕТЫРЕ
В воскресенье утром Квиллер купил номер «Прибоя» в книжном киоске гостиницы, где снимал номер. Гостиница была старой и дешевой; изношенные коврики и выцветший бархат кресел в ней заменили сплошным пластиковым покрытием. В маленьком ресторанчике официантка в пластиковом переднике подала ему яичницу—болтунью на холодной пластиковой тарелке. Квиллер открыл газету на странице, посвященной искусству.
Джордж Бонефилд Маунтклеменс Третий сделал критический обзор работ Франца Бахвайтера. Квиллер помнил это имя. Бахвайтер, тихий, незаметный мужчина, сидевший за столиком Галопея, муж общественной деятельницы и вегетарианец, писал, по оценке Сэнди Галопей, изящные акварели. Две фотографии полотен этого художника иллюстрировали статью. Квиллер подумал, что они выглядят довольно сносно. Это были парусники. Ему всегда нравились парусники. И он начал читать.
Каждый постоянный посетитель художественных галерей, который способен оценить утонченное искусство, обязательно должен посетить персональную выставку Франца Бахвайтера в этом месяце в галерее Вестсайда, — писал Маунтклеменс. — Художник, который специализируется на акварелях и преподает в художественной школе изящных искусств, представил на выставке удивительную коллекцию полотен.
Даже дилетанту совершенно очевидно, что в прошлом году художник усердно трудился. Все картины помещены в рамки отлитого качества, боковые стороны рам превосходно состыкованы, а углы вымерены с поразительной точностью.
Коллекция также выгодно отличается своим разнообразием. Там имеются широкие рамы, узкие рамы и рамы среднего размера, отделанные золотыми листьями, серебряными листьями, из ореха, вишни, из чёрного дерева. Одна из самых лучших рам, представленных на выставке, отделана каштаном. Картины художника расположены очень удачно. Но особой похвалы заслуживает грунтовка холста, структура и цветовые оттенки которой выбраны со вкусом и воображением. Свои замечательные рамы художник заполнил парусниками и другими предметами, которые отнюдь не умаляют ценности самих холстов.
Квиллер опять взглянул на фотографии картин, и усы его протестующе вздрогнули. Парусники были приятные, действительно очень приятные. Он сложил газету и вышел из кафе. Оставшуюся часть дня он провел в Музее искусств.
Городской художественный музей размещался в здании, отделанном мрамором и соединившем в себе черты греческого храма и итальянской виллы. В утренних лучах солнца белое и величественное здание сверкало бахромой тающих сосулек.
Квиллеру удалось устоять против искушения пройти сразу на второй этаж, чтобы посмотреть на скульптуры обнаженной натуры, рекомендованные ему Оддом Банзеном. Но он всё же завернул в гардероб, чтобы мельком глянуть на «приятную пташку». Там он обнаружил длинноволосую девушку с мечтательным лицом, неторопливо передвигавшую плечики на вешалке.
Уставившись на его усы, она сказала:
— Это не вас ли я видела вчера на балу?
— Это не вас ли я видел в розовом домашнем халатике?
— Мы завоевали приз. Том и я.
— Знаю. Бал удался на славу.
— Скучновато, я думала, будет повеселее.
В вестибюле Квиллер обратился к одетому в униформу смотрителю» на лице которого было типичное для сторожей музеев выражение подозрительности. недоверия и свирепости.
— Где я могу найти директора музея? — спросил Квиллер.
— Как правило, по воскресеньям его не бывает, но минуту назад я видел, как он проходил через вестибюль. Возможно, он пошел упаковывать свои вещи. Вы знаете, он уходит от нас.
— Это плохо. Я слышал, что он хороший человек. Сторож сочувственно покачал головой:
— Всё политика… и ещё этот любитель грязных сплетен из газеты. Это он во всем виноват. Я рад, что работаю на гражданской службе… Если вы хотите поговорить с мистером Фархором, загляните в его офис — вниз по коридору и затем налево.
В административном крыле музея было по—воскресному тихо. Ноэль Фархор, директор согласно табличке на двери его кабинета, был, очевидно, один.
Квиллер прошёл через приёмную и оказался в отделанном панелями офисе, украшенном предметами искусства.
— Простите, — сказал он. — Вы мистер Фархор?
Человек, рывшийся в выдвижном ящике стола, судорожно отпрянул назад, словно его поймали на месте преступления. Квиллер никогда не видел более хрупкого человека. На первый взгляд Ноэль Фархор казался слишком молодым для занимаемой им должности, однако нездоровая худоба придавала ему вид старика.
— Прошу прощения за вторжение. Меня зовут Джим Квиллер, я из газеты «Дневной прибой».
Челюсти Ноэля Фархора с клацаньем сомкнулись. Одно веко судорожно дернулось.
— Что вы хотите? — резко спросил он. Квиллер дружелюбно ответил:
— Я хотел просто представиться. Я новый корреспондент «Дневного прибоя» и новичок в области искусства. Пытаюсь войти в курс дела.
Он протянул руку и пожал дрожащую, вялую ладонь Фархора.
— Если вы решили заняться этим делом в надежде исправить ситуацию, — холодно сказал директор, — то уже слишком поздно. Непоправимое свершилось.
— Боюсь, что не понимаю вас. Я только что приехал в этот город.
— Садитесь, мистер Квиллер. — Фархор сложил руки на груди и остался стоять. — Полагаю, вам известно, что музей не получил грант в миллион долларов.
— Я слышал об этом.
— Этот грант поспособствовал поступлению очередных пяти миллионов от частных лиц и промышленности, что помогло бы нам приобрести в собственность государственную коллекцию доиспанского мексиканского периода и пристроить новое крыло к зданию музея, но ваша газета полностью разрушила эти намерения. Ваш критик постоянными насмешками и нападками представил музей в таком невыгодном свете, что фонд отказал нам в гранте. — Фархор говорил твердым голосом, несмотря на видимую дрожь, охватившую его, — Нет необходимости упоминать, что этот провал плюс нападки Маунтклеменса на меня лично как администратора вынудили меня подать заявление об уходе.
— Это очень серьёзно, — пробормотал Квиллер.
— Просто невероятно, что один человек, да ещё ничего не смыслящий в искусстве, может безнаказанно порочить все начинания города в этой области. Но здесь ничего уже нельзя сделать. Я даже не хочу терять время на разговоры с вами. Я уже написал письмо вашему издателю, требуя, чтобы этого Маунтклеменса остановили до того, как он разрушит наше культурное наследие. — Фархор опять взялся за свои папки. — Теперь мне необходимо кое-что сделать, а потом разобрать бумаги.
— Прошу прощения, что помешал вам. Не зная всех фактов, я не смогу их должным образом прокомментировать.
— Я уже изложил вам факты. — Тон, которым Фархор произнес эти слова, положил конец беседе.
Квиллер обошёл несколько этажей музея, но думал он не о картинах Ренуара или Каналетто. Древняя культура ацтеков также не смогла захватить его внимание. Только древнее оружие расшевелило его чувства — острые кинжалы, немецкие охотничьи ножи, булавы с гвоздями на конце, испанские стилеты и рапиры. И тут его мысли внезапно вернулись к критику, которого ненавидели буквально все.
На следующий день рано утром Квиллер явился в редакцию. В архиве, находившемся на третьем этаже, он попросил папку с критическими обзорами Маунтклеменса.
— Вот, пожалуйста, — сказал библиотекарь, подмигивая ему. — Когда вы закончите работать с этими материалами, кабинет первой медицинской помощи вы найдете на пятом этаже, — в том случае, если понадобится что-нибудь сердечное.
Квиллер просмотрел критические обзоры за прошедший год. Он обнаружил нудный разбор кучерявых ребятишек Кэла Галопея («конфетное искусство») и жестокие слова, высказанные по адресу примитивных зверьков дядюшки Вальдо («возраст не может заменить талант»). Кроме того, Квиллер нашел раздел, посвященный частным коллекционерам, правда без упоминания имен. Им предъявлялось обвинение в том, что они не столько хлопочут о сбережении предметов искусства, сколько уклоняются от уплаты налогов.
Маунтклеменс припас несколько сильных выражений и для металлических скульптур Батчи Болтон, которые ему напоминали доспехи, поизносившиеся во время провинциальных постановок Макбета. Критик был шокирован массово производимыми работами третьесортных художников, сравнивая их творческий процесс с производственным конвейером автомобильного завода в Детройте. Он приветствовал маленькие пригородные художественные галереи, которые стали общественными центрами и вытеснили клубы игры в бридж и кружки по выпиливанию, хотя и выразил сомнение в их художественной значимости. И он поносил Музей искусств: его программу развития, постоянную экспозицию, директора и цвет униформы смотрителей. Абсолютно всё.
