Элизабет Джордж - Картина без Иосифа
Ей казалось, что если она вымоется, то снова станет прежней Только бы удалось смыть его запах и следы рук, очистить полость рта. Она будет лежать в теплой ванне и наслаждаться. Главное — включить воду.
Она искала кран на ощупь. Чтобы не открывать глаз. Не видеть своего отражения в зеркале. Не вспоминать кошмар, который ей пришлось пережить. Ни о чем не думать.
Она заберется в ванну. Вода будет выливаться и наливаться, скользить между пальцами рук и ног, ласкать ее тело.
Но к сожалению, все когда-нибудь кончается. Ей придется выйти из ванны, и кошмар вернется. Она будет медленно умирать. Прежде она представляла себе свою кончину так: она, уже старушка, лежит в постели на белоснежных простынях, вокруг собрались внуки. Один держит ее руку, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Теперь она понимала: жизнь — это одиночество. Так же, как смерть.
Лучше смерть. Здесь и сейчас. Тогда кошмар останется позади. Не придется вставать, залезать в воду, смывать с себя грязь. Тащиться домой — страшно подумать — целую милю! — и смотреть в лицо матери. Не придется больше видеть его, смотреть ему в глаза, вспоминать вновь и вновь причиненную им боль.
Видимо, я не знаю, что значит любить, подумала она. Мне казалось, любовь — это доброта, желание помочь тому, кого любишь. Отдать ему свое сердце. Принять на себя его боль. И чтобы он отвечал тебе тем же.
Она любила Колина. А он осквернил ее тело, плюнул ей в душу, втоптал ее в грязь. Он рвал ее плоть, причинил ей боль и бросил словно ненужную тряпку. Пусть он ее не любит. Пусть. Но он должен уважать ее чувства. Хранить их в своем сердце. Питать к ней нежность. После того, что он с ней сделал, ей не хочется больше жить. Потому что тот, кого она так пылко любила, зверь в человечьем обличье.
Глава 19
— Вот, взгляни.
Линли передал папку с фотографиями Сент-Джеймсу. А сам взял пинту «гиннеса» и подумал, что неплохо бы поправить «Едоков картофеля» или протереть рамы и стекла «Руанского собора», чтобы увидеть, падает ли на него солнечный свет. Дебора словно прочла его мысли. «О Господи, — пробормотала она, — эта картина раздражает меня», — и решительно поправила Ван-Гога, после чего снова шлепнулась на софу рядом с мужем. Линли сказал «Да будешь ты благословенна, дитя мое» и стал ждать реакции Сент-Джеймса на материалы с места происшествия, которые он привез из Клитеро.
Дора Рэгг позаботилась о том, чтобы они удобно устроились в гостиной отеля. Хотя паб уже закрылся на дневной перерыв, две немолодые женщины в теплой одежде из твида и туристических ботинках все еще сидели перед затухающим огнем, когда Линли вернулся после своих визитов к Мэгги, в полицию и к судмедэксперту. Увлеченные отнюдь не веселой беседой об «ишиасе Хильды… бедняжка, как она мучится», они едва ли стали бы подслушивать любые разговоры, не имеющие отношения к бедрам и позвоночнику Хильды, однако Линли, бросив на них взгляд, решил, что вести разговор с Сент-Джеймсом лучше в другом месте.
Он дождался, когда Дора поставила «гиннес», «харп» и апельсиновый сок на кофейный столик в гостиной и удалилась, и лишь тогда протянул папку своему другу. Сент-Джеймс сначала изучил все фотографии. Дебора лишь взглянула на них, содрогнулась от отвращения и быстро отвела взгляд. Ее можно было понять.
Эта смерть показалась ему более удручающей, чем те, что ему приходилось видеть. Но почему? В конце концов, он не новичок и знает, что внезапная смерть наступает по многим причинам. Он видел цианозные лица, выпученные глаза, кровавую пену на губах — результаты удушения, видел раскроенные черепа. Ножевые раны — от перерезанного горла до буквального выпускания кишок, типа уайтчепелского убийства Мэри Келли. Видел обезображенные, с оторванными конечностями жертвы взрывов и выстрелов. Но в этой смерти было нечто ужасающее, он не сразу смог определить, что именно. За него это сделала Дебора.
— Он долго умирал, — пробормотала она. — Прошло много времени, верно? Бедняга.
Так оно и было. Смерть Робина Сейджа была не насильственной, его не застрелили, не зарезали, не удушили, он не терял сознания, но терпел нечеловеческие муки. Снимки иллюстрировали это.
Сотрудники полиции из Клитеро сняли их в цвете, но то, что они запечатлели, было преимущественно черно-белым. Свежевыпавший снег, покрывший землю и припорошивший стену, возле которой лежал труп, и черные церковные одежды викария под черным пальто, расстегнутым на груди и бедрах, словно викарий пытался вылезти из него. Но даже здесь черный цвет не достигал полного превосходства над белым, поскольку само тело — как и стену, к которой тянулась его рука — покрывал тонкий слой снега. Это было задокументировано на семи фотографиях, после чего бригада криминалистов смела с тела в банки снег, который впоследствии будет сочтен бездоказательным, учитывая обстоятельства смерти. Когда труп был очищен от снега, фотограф снова приступил к работе.
Остальные снимки детализировали характер агонии Робина Сейджа.
Дюжины глубоких дугообразных борозд на земле, толстый слой грязи на его каблуках, земля и травинки под ногтями свидетельствовали о том, что он старался преодолеть свои конвульсии. Кровь на левом виске, три ссадины на щеке, поврежденное глазное яблоко и густо окровавленный камень под его головой говорили о силе конвульсий и его неспособности справиться с ними, когда он осознал, что спасения ему нет. Положение его головы, запрокинутой так, что казалось, должен был сломаться позвоночник, указывали на то, что он задыхался. Его язык, вздутая масса, изжеванная едва ли не наполовину, вывалился изо рта.
Сент-Джеймс дважды прошелся по снимкам. Два отложил в сторону — лицо крупным планом и руки.
— В лучшем случае сердечная недостаточность. В худшем асфиксия. Бедняга. Ему чертовски не повезло.
Линли не требовалось еще раз смотреть на фото, которыми Сент-Джеймс подтверждал свой диагноз. Он видел синеватый цвет губ, ушей и ногтей. Уцелевший глаз вылез из орбиты. Отчетливо наблюдалась синюшность. Все признаки респираторной недостаточности.
— Сколько времени он умирал, по вашему мнению? — спросила Дебора.
— Долго. — Сент-Джеймс поднял глаза от отчета о вскрытии трупа и посмотрел на Линли. — Ты говорил с патологоанатомом?
— Все совпадает с симптомами отравления цикутой. На слизистой желудка отсутствуют специфические повреждения. Желудочное раздражение и отек легких. Смерть наступила между десятью вечера и двумя часами утра.
— А что говорит сержант Хокинс? Почему полиция Клитеро так быстро согласилась на версию случайного отравления и отказалась от дальнейшего расследования? Почему они позволили Ше-ферду действовать самостоятельно?
— Здешние криминалисты прибыли на место смерти, когда тело Сейджа лежало еще там. Им было ясно по характеру наружных повреждений, что его смерть вызвана конвульсиями. По такой причине, они еще не знали. Констебль из криминального отдела сначала предположил эпилепсию, когда увидел язык…
— Боже мой, — пробормотал Сент-Джеймс.
Линли кивнул.
— Они сделали все снимки, а затем предоставили Шеферду собирать детали, касающиеся смерти Сейджа. Предстояло выяснить, куда он шел. В то время еще не было известно, что Сейдж пролежал в снегу всю ночь, никто не сообщил, что он исчез. Его хватились в церкви, когда он не явился на брачную церемонию Таунли-Янгов.
— Но почему никого не заинтересовало, что он обедал в коттедже, когда об этом узнали?
— По словам Хокинса — надо сказать, он оказался чуточку поразговорчивей, когда я стоял перед ним со служебным удостоверением, чем когда у нас с ним состоялся телефонный разговор, — на их решение повлияло три фактора: участие отца констебля Шеферда в расследовании, затем то, что Хокинс искренне считал чистым совпадением визит Шеферда в коттедж в тот вечер, и, наконец, дополнительный контроль со стороны судебно-медицинской экспертизы.
— Разве визит не был совпадением? — удивился Сент-Джеймс. — Разве Шеферд не совершал вечерний объезд участка?
— Ему позвонила миссис Спенс и попросила приехать, — ответил Линли. — Она сказала мне, что хотела сообщить об этом коронерскому жюри, но Шеферд утверждал, что заехал случайно, во время объезда. По ее словам, он солгал ради того, чтобы защитить ее от сплетен и всяческих домыслов после вынесения решения жюри.
— По-моему, им это не слишком помогло, судя по той реакции, которую мы наблюдали позавчера в пабе.
— Вполне возможно. Но вот что меня заинтриговало, Сент-Джеймс: Когда я беседовал с ней нынешним утром, она с готовностью сообщила мне правду — что она звонила Шеферду. Зачем ей это понадобилось? Почему она не придерживалась той версии, о которой они договорились? Ведь эту версию никто не ставил под сомнение, несмотря на косые взгляды деревенских.
