Артур Дойл - Возвращение Шерлока Холмса. Долина Ужаса (сборник)
Последние слова были вызваны неожиданным появлением миссис Хадсон с подносом в руках, на котором лежала визитная карточка. Холмс взглянул на карточку удивился и передал ее мне.
– Попросите леди Хильду Трелони Хоуп войти, – сказал он.
В следующую минуту наши скромные пенаты, уже имевшие честь принимать сегодня утром столь высоких гостей, почтила своим визитом одна из красивейших женщин Лондона. Я много слышал о красоте младшей дочери герцога Белминстера, но никакие описания, никакие бесцветные фотографии не могли передать скромное, утонченное очарование и живую прелесть этой богини. И все же в то осеннее утро не красота ее привлекала к себе внимание в первую очередь. Ее щеки были прекрасны, но бледны; глаза блестели, но это был блеск волнения; чувственные губы были плотно сжаты – она старалась совладать с собой. Страх и волнение – не красота – вот что первое бросилось нам в глаза, как только прекрасная гостья перешагнула порог нашей гостиной.
– Мой муж был у вас, мистер Холмс?
– Да, мадам, он побывал здесь.
– Мистер Холмс, я умоляю вас не рассказывать ему, что я к вам приходила.
Холмс холодно поклонился и предложил леди сесть.
– Ваша светлость ставит меня в щекотливое положение. Прошу вас, присядьте и расскажите, чего вы хотите, но боюсь, что я не могу давать каких-либо поспешных обещаний.
Она прошла по комнате и села спиной к окну. Фигура ее была не менее прекрасна, чем лицо: высокая, стройная и необыкновенно женственная.
– Мистер Холмс, – сказала она, от волнения то сжимая, то разжимая руки в белых перчатках. – Я буду с вами откровенна, надеясь, что и вы не станете ничего от меня скрывать. Мы с мужем полностью доверяем друг другу во всем, кроме одного. Это политика. Свою работу он не обсуждает со мной никогда. В нашем доме вчера вечером случилось весьма прискорбное происшествие: пропало какое-то письмо. Но, поскольку это касается политики, мой муж отказывается со мной об этом говорить, он даже не объяснил мне, что за письмо исчезло. Понимаете, для меня крайне важно, крайне важно узнать, что это за письмо. Вы единственный человек, кроме других политиков, который знает все. Умоляю вас, мистер Холмс, объясните мне, что на самом деле произошло и чем это закончится для нас. Расскажите все, мистер Холмс. Не думайте о том, что соблюдение тайны в интересах вашего клиента. Поверьте, он не понимает, что его интересы только выиграют, если я буду знать все. Что это было за письмо?
– Мадам, поверьте, вы просите невозможного.
Она застонала и уткнулась лицом в ладони.
– Поймите, мадам. Истинные факты были изложены мне с условием, что я буду строжайшим образом соблюдать профессиональную тайну, и если ваш супруг считает, что ему лучше не посвящать вас в это дело, имею ли я право рассказать вам то, о чем он умалчивает? Я не имею права нарушить слово. Вы должны спросить у него.
– Я спрашивала, он отказался говорить. Вы моя последняя надежда. Но если и вы не можете сказать мне ничего определенного… Мистер Холмс, я была бы вам весьма признательна, если бы вы кое-что объяснили мне.
– Я слушаю вас, мадам.
– То, что произошло, может навредить политической карьере моего мужа?
– Если не исправить положение, мадам, то да, последствия могут быть очень неприятными.
– Ах! – вздрогнула она, словно ее сомнения разом разрешились. – Еще один вопрос, мистер Холмс. Как только мой муж увидел, что пропало это письмо, он обронил одну фразу, из которой я поняла, что потеря этого документа может привести к ужасным общественным последствиям.
– Если он так сказал, то я, конечно же, не могу этого отрицать.
– А что это за последствия?
– Мадам, вы снова просите у меня невозможного.
– Тогда я больше не буду отнимать у вас время. Мистер Холмс, я не виню вас в том, что вы отказались говорить со мной открыто, и, надеюсь, вы не думаете обо мне плохо из-за того, что я хочу разделить волнение мужа, даже против его воли. Еще раз прошу вас, не рассказывайте ему о нашей встрече, – сказала она, на миг задержавшись у двери, и я опять увидел прекрасное взволнованное лицо, испуганные глаза и сжатые губы. Потом она ушла.
– Ну что, Ватсон, прекрасный пол – по вашей части, – улыбнулся Холмс, когда шуршание юбок оборвалось звуком захлопнувшейся двери. – Что за игру затеяла леди? Чего она на самом деле хотела?
– По-моему она достаточно ясно все объяснила. Да и тревога ее вполне понятна.
– Хм. Вспомните, как она держалась, Ватсон… Выражение лица, сдержанное волнение, настойчивые вопросы. А ведь она живет в мире, в котором не принято выставлять напоказ свои эмоции.
– Да, она была очень взволнована.
– А это откровенное признание, что для ее мужа будет лучше, если мы ей расскажем все! Что она хотела этим сказать? Кроме того, вы, наверное, обратили внимание, что она выбрала именно то место, где свет падал ей на спину. Она не хотела, чтобы мы видели выражение ее лица.
– Да, она села спиной к свету.
– Хотя кто может знать точно, что движет женщиной? Помните ту даму в Маргейте, которую я заподозрил по той же причине? Оказалось, она просто забыла напудрить нос. Как можно строить выводы на таком непрочном основании? Какой-нибудь, казалось бы, самый обычный женский поступок может дать массу полезной информации, но при этом крайне подозрительное поведение может быть вызвано шпилькой для волос или выбившимся локоном. Я ухожу, Ватсон.
– Уходите?
– Да, проведу утро на Годольфин-стрит с нашими друзьями из полиции. Решение нашей задачи напрямую связано с Эдуардо Лукасом, хотя, должен признать, я еще понятия не имею, во что это выльется. В корне неверно строить догадки до того, как станут известны все факты. Вы, дорогой Ватсон, пока оставайтесь на посту. Будете принимать посетителей, если таковые появятся. Если получится, вернусь к обеду.
Весь тот день, и следующий, и еще один Холмс оставался в настроении, которое его друзья назвали бы задумчивым, а остальные – подавленным. Он постоянно куда-то ходил, беспрестанно курил, брался за скрипку, надолго погружался в размышления, поглощал бутерброды, забывая об обедах и ужинах, не обращал внимания на вопросы, которые я время от времени задавал. Мне было ясно, что расследование его пока не дало никаких результатов. Холмс упорно отмалчивался, так что подробности дела Эдуардо Лукаса я узнавал из газет. Коронерское жюри вынесло вердикт «предумышленное убийство». Был арестован, а потом отпущен Миттон, камердинер убитого, других подозреваемых пока не появилось. Мотивы преступления тоже оставались неясными. Из множества ценных вещей ничего не пропало. В бумагах покойного никто не рылся. После их тщательного изучения выяснилось, что он очень интересовался международной политикой, собирал сплетни и слухи, прекрасно знал несколько языков и вел обширнейшую переписку. Он состоял в очень близких, дружеских отношениях с ведущими политиками ряда стран, но ничего сенсационного в бумагах, которыми были забиты ящики его письменного стола, не обнаружилось. Его отношения с женщинами носили беспорядочный характер. У него было множество знакомых женщин, но друзей среди них было не много, и ни в одну из них он не был влюблен. Жизнь он вел размеренную, законов не нарушал. Смерть его оставалась для всех полной загадкой. Камердинер Миттон был арестован скорее от отчаяния, чтобы хоть как-то скрыть полную беспомощность полиции. Все обвинения против него оказались несостоятельными, потому что у него было железное алиби – тот вечер он провел у друзей в Хеммерсмите. Да, он действительно ушел от них в такое время, которое позволяло ему вернуться в Вестминстер до того, как было совершено убийство, но он свое позднее возвращение объяснил тем, что часть пути прошел пешком, и это показалось в достаточной степени убедительным, поскольку погода в тот день выдалась приятная, располагающая к прогулкам. Домой он прибыл в двенадцать и был поражен увиденной картиной. С хозяином у него всегда были прекрасные отношения. В комнате камердинера были найдены кое-какие вещи покойного (самая ценная из которых – коробок с лезвиями), но он утверждал, что все это – подарки от хозяина, и экономка подтвердила его слова. Миттон проработал у Лукаса три года. Интересно, что Лукас никогда не брал с собой Миттона, когда ездил на континент. Иногда он уезжал в Париж на три месяца, и все это время Миттон оставался в Лондоне следить за домом на Годольфин-стрит. Что касается экономки, в ночь убийства она ничего не слышала, и если ее хозяин и принимал гостя, он сам впустил его.
Итак, исходя из того, что писали газеты, тайна оставалась неразгаданной три дня. Если Холмс и знал больше, он молчал как рыба. Единственное, что я от него узнал, это то, что инспектор Лестрейд, который вел это дело, обратился к нему за помощью. Значит, мой друг был в курсе всего, что делает полиция. На четвертый день в газетах появилось сообщение из Парижа, которое, похоже, расставило все точки над «i».
