Уилки Коллинз - Закон и женщина
«Телеграмма не может иметь другого значения, кроме того, что разорванное письмо было выброшено вместе с другим сором и золой в мусорную кучу. В продолжение трех лет весь сор, выметавшийся из дома, и зола из каминов, топившихся в библиотеке и в картинной галерее почти круглый год, выбрасывались в ту же кучу и зарывали драгоценные клочки все глубже и глубже. Если даже мы найдем их, можно ли рассчитывать, что они сохранились настолько, что можно будет прочесть написанное на них? Отвечайте мне, если возможно, с первой же почтой, какого Вы мнения об этом. Если бы Вы приехали посоветоваться со мной лично, мы выиграли бы время, которое может быть очень дорого. Вы теперь недалеко от Эдинбурга. Подумайте об этом».
Я много думала об этом. Единственное затруднение, которое останавливало меня, касалось моего мужа.
Отъезд матери и сына откладывался по совету доктора так долго, что они были еще только в Бордо, когда я дня три или четыре тому назад получила последнее известие от миссис Макаллан. Приняв во внимание время отдыха в Бордо и неторопливость, с которой они должны были продолжать свое путешествие, я все же должна была ожидать, что они возвратятся в Англию раньше, чем мистер Плеймор получит письмо от нашего агента. Буду ли я иметь возможность съездить к юристу в Эдинбург после того, как встречусь с мужем в Лондоне, — весьма сомнительно. Я решилась откровенно написать мистеру Плеймору, что я не могу больше располагать своими действиями, и попросила его адресовать свое следующее письмо в дом Бенджамена.
К этому ответу я прибавила несколько своих соображений по поводу разорванного письма.
В последние годы жизни моего отца я путешествовала с ним по Италии и видела в Неаполитанском музее удивительные памятники прошлого, открытые между развалинами Помпеи. Желая поощрить мистера Плеймора, я напомнила ему, что вулканическая зола, под которой был погребен город, сохранила от порчи в течение шестнадцати столетий такие непрочные предметы, как живопись на стенах, носильное платье, солому, в которой была упакована посуда и (что всего замечательнее для нас) лист старинной бумаги, прикрепленный к вулканической золе, упавшей на него. Если такие предметы сохранились в целости в течение шестнадцати столетий под большой массой пыли и золы, почему нам не надеяться найти в целости наше письмо, пролежавшее под небольшой массой тех же веществ только три или четыре года? Приняв за несомненное, что клочки письма отыщутся (что было еще весьма сомнительно), я выразила твердую уверенность, что написанное на них окажется хотя и полинявшим, но все же удобочитаемым. Позднейшие постепенные наслоения пыли и золы не только не были вредны, как, по-видимому, полагал мистер Плеймор, но были, напротив, полезны, потому что предохраняли бумаги от дождя и сырости. Этими скромными намеками я заключила свое письмо. Благодаря сведениям, приобретенным на континенте, я была в состоянии поправить ошибку моего ученого советника.
Прошел еще день. О путниках не было никакого известия. Я начала беспокоиться. Я уложила свои вещи и решила ехать в Лондон на другой день утром, если до тех пор не получу никаких известий о перемене в путевых планах миссис Макаллан.
На следующее утро почта принесла мне письмо от моей свекрови. Это письмо определило мой дальнейший образ действий и прибавило новый достопамятный день к моему личному календарю.
На пути из Бордо в Париж моего мужа постигло новое несчастье. Дорожная усталость и волнение в ожидании свидания со мной сломили его слабые силы. Доехав с трудом до Парижа, он снова слег в постель. В этот раз доктора не опасались за его жизнь, но предписывали ему продолжительный отдых и полнейшее спокойствие.
«Вы одна можете утешить и подкрепить Юстаса в этом новом бедствии, Валерия, — писала мне миссис Макаллан. — Не думайте, что он осуждает или когда-нибудь осуждал Вас за то, что вы покинула его в Испании. «Я сам покинул ее, и она вправе ожидать, чтобы я вернулся к ней первый», — сказал он мне, когда мы впервые заговорили об этом. Таково его мнение, друг мой, и он сделал все что мог, чтобы исполнить то, что он считает своим долгом. Теперь же, когда он слег в постель, он принужден просить Вас принять его намерение за исполнение и приехать к нему самой. Мне кажется, что я знаю Вас достаточно, дитя мое, чтобы не сомневаться, что Вы исполните его просьбу. Я считаю только нужным предостеречь Вас, чтобы Вы избегали всяких разговоров не только о процессе (это Вы и сами знаете), но даже о Гленинге. Вы поймете, как сильна его болезненная раздражительность, когда я скажу Вам, что я не решилась бы пригласить Вас приехать к нему, если бы не знала из Вашего письма, что Вы не видитесь больше с Декстером. Поверите ли! Его отвращение ко всему, что напоминает о наших прошлых испытаниях, все еще так сильно, что он просит моего согласия на продажу Гленинга».
Так писала мне моя свекровь, но, не полагаясь, вероятно, на силу собственных убеждений, она вложила в свое письмо небольшой лоскуток бумаги с двумя строчками, написанными слабой, дрожащей рукой моего бедного Юстаса. Он писал:
«Я слишком слаб, чтобы ехать дальше, Валерия. Не простишь ли ты меня и не приедешь ли ты ко мне сама?»
Дальше было еще несколько слов, но разобрать их не было возможности.
Прочитав письмо, я немедленно отказалась от всякого дальнейшего участия в отыскании таинственного письма. Я решила, что если Юстас спросит меня об этом, то я буду в состоянии ответить ему искренне: «Да, я принесла жертву, необходимую для твоего спокойствия. В такое время, когда это было особенно трудно, я ради тебя отказалась от моего предприятия».
Перед отъездом из дома дяди я написала мистеру Плеймору новое письмо, в котором объяснила ему откровенно свое положение и навсегда отказалась от всякого дальнейшего участия в попытке открыть тайну преступления в Гленинге.
Глава XLIV
НАШ НОВЫЙ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Не скрою, что на пути в Лондон я была в очень грустном расположении духа.
Отказаться от цели после того, как я уже столько выстрадала из-за нее, — и в такое время, когда я, по-видимому, была уже так близка к осуществлению моих надежд, было, конечно, большим испытанием. Тем не менее если бы мне представился случай вернуть мое письмо, адресованное мистеру Плеймору, я не сделала бы этого. «Дело сделано, и сделано хорошо, — говорила я себе, — и мне остается только дождаться того дня, когда поцелуй моего мужа примирит меня с моей жертвой».
Я рассчитывала приехать в Лондон вовремя, чтобы отправиться дальше в тот же вечер. Но наш поезд опоздал, и мне пришлось переночевать у Бенджамена.
Я не успела предупредить моего старого друга о перемене в моих планах, и мой приезд был для него неожиданностью. Я застала его в библиотеке над большим столом, освещенным лампами и свечами и усыпанным множеством мелких клочков бумаги.
— Что вы делаете? — спросила я.
Бенджамен покраснел…
— Ничего, ничего, — ответил он, сконфуженный. — Не обращайте внимания.
Он протянул руку, чтобы смахнуть со стола клочки бумаги. Я остановила его. У меня явилось внезапное подозрение.
— Вы получили какое-то известие от мистера Плеймора, — сказала я. — Отвечайте мне правду. Да или нет?
Бенджамен покраснел еще больше и ответил утвердительно.
— Где письмо?
— Я не могу показать вам его, Валерия.
Само собой разумеется, что этот ответ заставил меня решиться прочесть письмо во что бы то ни стало. Лучшим средством умилостивить Бенджамена было рассказать ему о жертве, принесенной мной ради спокойствия моего мужа.
— Я не имею больше голоса в этом деле, — сказала я в заключение. — Теперь все зависит от мистера Плеймора, и я хочу только воспользоваться последним случаем узнать, что он думает об этом.
Бенджамен был так удивлен и доволен мной, что не мог отказать в моей просьбе и показал мне письмо.
В этот раз мистер Плеймор обращался к нему как к коммерческому человеку с конфиденциальным вопросом, не случалось ли ему во время его долгой практики слышать о документах, которые были разорваны умышленно или случайно и вновь составлены, или не может ли он указать человека, знающего, как это делается. Чтобы объяснить свой странный вопрос, мистер Плеймор рассказал ему, к каким важным открытиям привела «чепуха», записанная моим старым другом у Декстера. Письмо заключалось советом сохранить возникшую переписку в тайне от меня, чтобы не возбудить во мне слишком смелых надежд, которые могли не оправдаться.
Я поняла теперь причину безнадежного тона, которым было написано последнее письмо ко мне мистера Плеймора. Он был, очевидно, так увлечен надеждой отыскать и восстановить разорванное письмо, что осторожность заставляла его скрывать свои чувства от меня. Теперь можно было не опасаться, что он бросит начатое дело вследствие того, что я отказалась от участия в нем. Я взглянула с новым интересом на клочки бумаги, разбросанные по столу Бенджамена.
